(Окончание. Начало см. в пятничных номерах за 18 и 25 мая, 1 и 8 июня)
ВРЕМЕННОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ
В мае 1931 года Булгаков решается обратится к Сталину с просьбой о двух-трехмесячной командировке. Он хотел увидеться со своими двумя братьями, живущими в Париже, — Николаем и Иваном. А так же сменить впечатления, развеяться. В ответ — тишина.
После безуспешного обращения письмом к правительству, весной 1931-го он пишет письмо Генсеку, где называет себя «единственным литературным волком». «Мне советовали выкрасить шкуру, — пишет Булгаков, — нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной поступили как с волком. И несколько лет гнали по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но очень устал и в конце 1929 года свалился. Ведь и зверь может устать. Зверь заявил, что он более не волк, не литератор. Отказывается от своей профессии. Умолкает. Это, прямо скажем, малодушно. Нет такого писателя, чтобы он замолчал. Если замолчал — значит был не настоящий. А если настоящий замолчал — погибнет.
Причина моей болезни — многолетняя затравленность, а затем молчание...Заканчивая письмо, хочу сказать Вам, Иосиф Виссарионович, что писательское мое молчание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам. Поверьте, не потому только, что вижу в этом самую выгодную возможность, а потому, что Ваш разговор со мной по телефону в апреле 1930 года оставил резкую черту в моей памяти. Вы сказали: «Может быть, Вам действительно нужно ехать за границу?».
Ответ Сталина был своеобразен. За границу не пустил. Но была разрешена к постановке «Кабала святош» и заказана инсценировка Гоголя «Мертвые души». О личной встрече с писателем не могло быть и речи. Не хватало, чтобы Булгаков затеял опять разговор о «свободе слова» и тому подобном.
На премьере спектакля «Страх» во МХАТе (24 октября 1931 года) Сталин спросил одного из работников театра: «А почему не идут «Дни Турбиных»? — «Да запретили...И даже декорации уничтожили...». Назавтра в театр позвонил Енукидзе: «Сколько вам нужно времени, чтобы восстановить спектакль? — Ну... Сами, понимаете...». В январе 1932-го года правительство дало МХАТу распоряжение: «Дни Турбиных» восстановить». Булгаков писал: «Мне неприятно признаться, сообщение меня раздавило. Мне стало физически не хорошо. Хлынула радость...». Через месяц спектакль шел.
Сталин ( и ,естественно, его окружение) теперь считают эту пьесу лучшей в репертуаре театра. На «Турбиных» он был 16(!) раз, и всякий раз долго аплодировал. Спектакль бьет театральные рекорды — 23 занавеса!
Почему же Сталину так нравились «Дни Турбиных». Могу только предположить. У него было неблагополучное детство. А в пьесе было показана борьба многочисленной семьи друг за друга в опасных, сложных обстоятельствах гражданской. Братья пытались придти на помощь друг другу, переживали один за другого. По сути это — семейная хроника.
У Сталина друзей быть не могло. Окружив себя холодом власти, основанной на страхе, он, вероятно, все-таки нуждался в человеческом тепле. Так же как в наши времена одинокие люди поглощают множество мексиканских сериалов (о художественном уровне их я молчу). Самый легкий способ (ты ни кому не должен, тебе — никто) компенсировать дефицит тепла — пойти в театр. Сталин ходил на «Турбиных» как к родственникам. Кинокомедии, которые он любил, именно этого дать не могли...Тут еще есть один легко объяснимый парадокс. Он иногда закрывал глаза на «идеологию» этой вещи Булгакова, поскольку ему нравилось и содержание, и форма, выдержанныe в консервативных традициях. В то время как эксперименты «революционного» Мейерхольда его раздражали. И он без всякого сожаления (как это ни чудовищно) расстрелял режиссера, у которого было удостоверение народного артиста СССР №1. То же касается, к примеру, и Бабеля. Не смотря на «идеологически правильное» содержание сборника рассказов «Конармия», оригинальная одесская стилистика Бабеля Генсеку была чужда. И Сталин уничтожил его...
Когда Горький приехал к Сталину хлопотать за эрдмановскoго «Самоубийцу», тот сказал: «Я ничего против не имею. Вот — Станиславский тут пишет, что пьеса нравится театру. Пожалуйста, пусть ставят, если хотят. Мне лично пьеса не нравится. Эрдман мелко берет, поверхностно берет. Вот Булгаков!.. Тот здорово берет! Против шерсти берет! Это мне нравится!».
БУЛГАКОВ—АКТЕР
Когда сотрудничество с театром возобновилось, Булгаков осуществил свою детскую мечту — попробовать себя актером на столичной сцене. В спектакле «Пиквикский клуб» по Диккенсу он сыграл судью.
Один из актеров МХАТа рассказывал: «Шла генеральная репетиция Пиквикского клуба». Сцена «В суде». Знаменитая реплика: «Да бросьте вы зверей или я лишу вас слова!» — прозвучала с такой неподдельной яростью, что захохотал весь зал. А громче всех Станиславский. «Кто это?» — быстро прошептал он Станицыну, постановщику спектакля, не узнав актера. «Булгаков». — «Кто такой Булгаков?» — «Да наш, наш Булгаков, писатель, автор «Турбиных». — «Не может быть». — «Да Булгаков же, Константин Сергеевич, ей-богу!» — «Но ведь он же талантливый!..». И опять захохотал на что- то, громко и заразительно, как умел хохотать на спектакле только Станиславский...».
ИГРЫ СО ВРЕМЕНЕМ
В конце апреля 1934 года Булгаков снова написал заявление с просьбой о поездке за границу. И опять — отказ.
Если Булгакову не дают путешествовать в пространстве — он отправляется в путешествие во времени. Писатель пишет пьесу «Блаженство». При помощи машины времени инженер попадает на триста лет вперед — в 2222 год. Картина будущего своеобразна — там социалистический рай. Исчезли в небытие прописка, милиция, профсоюз, документы. Там пьяниц нету, хотя из кранов хлещет чистый спирт, преступников же лечат в больницах, а не сажают в тюрьмы. Носят все исключительно фраки (явное пристрастие автора к этому виду одежды). Короче, все веселятся, болтают, что вздумается («такие вещи, что о-го-го»).
Пьеса сразу же была подвержена критике. В одном из театров два директора-перестраховщика приводили такие аргументы Булгакову: «Вот, вы, беспартийный, а беретесь говорить о коммунизме. А мы оба — члены партии. И не знаем, какой он будет. Возьмите свою пьесу».
Тогда Булгаков пишет пьесу (окончательный вариант — 1936) с той же «временной» идеей (инженер, изобретающий машину времени и отправляющий управдома Буншу в толщи веков), но герои оказываются уже в прошлом. На четыреста лет назад. Во времена правления Ивана Грозного. Пьеса теперь называется «Иван Васильевич». Кровавый царь в пьесе — фигура комическая, Грозный — совсем не грозный. Возможно именно это и раздражало Сталина. Вот Алексей Толстой замечательно чувствовал социальный заказ. На его обаятельного тирана в романе «Петр I» Сталин налюбоваться не мог (должно быть себя на его месте представлял). И осыпал Толстого орденами и премиями.
Интересна в устах персонажa Милославского реплика об опричниках: «Без отвращения о них вспомнить не могу. Манера у них сейчас руби, кроши... Простите, Ваше величество, за откровенность, но опричники ваши, просто бандиты...». А ведь на пороге стоял 1937-й год...
ПОВТОРНЫЙ РАЗГРОМ
«Мольер» был уничтожен статьей в «Правде»: «Внешний блеск и фальшивое содержание». Подпись под ней трусливо отсутствует. Затем была разгромлена булгаковская пьеса «Пушкин».А после генеральной репетиции в Театре Сатиры «Ивана Васильевича» — и она была запрещена.
Руководство МХАТa требовало от Булгакова определенных правок. Кое-какие он вносил, но от «идеологических» категорически отказывался. Булгаков писал жене: «Статья сняла пьесу! А роль МХAТa выражалась в том , что они все, не кто-то один, а дружно и быстро отнесли поверженного «Мольера» в сарай».
Ответом МХАТу послужил беспощадный «Театральный роман», описывающий нравы театра.
После этого писатель стал писать либретто к операм и даже балетам для Большого театра. Сценарист Ермолинский, как-то зайдя в гости к Булгакову, застал такую сцену: писатель в халате танцевал один посреди комнаты.
— Миша, что с тобой? — остолбенел Ермолинский.
— Творю либретто для балета. Что-то андерсеновское — «Калоши счастья». Вдохновляюсь. Ничего, брат, не попишешь. Надо! — вздыхая сказал Булгаков, садясь в кресло.
«БАТУМ»
Еще во время работы над «Мольером» в 1936 году Булгаков задумал пьесу о Сталине. Он довольно «хитро» выбрал время для событий в пьесе (чтобы не идти на компромисс!) — революционная молодость Сталина. После снятия «Мольера» с придворным МХАТом Михаил Афанасьевич побил горшки. «Они же выпили у меня кастрюлю крови!» — горько острил он. И он, начав работать над пьесой, надолго забрасывает ее. Но в течение двух лет театр старался напоминать о себе драматургу. И в конце концов они предложили ему закончить эту пьесу. Булгаков «полировал» в это время «Мастера». Но согласился на их предложение — возможно, «Батум» был щитом для романа о дьяволе. Ведь что особистам стоило конфисковать его рукописи, как в 1926 году?
24 июня 1939 года пьеса «Батум» была готова.
Сталину она понравилась, но он сообщил, что «нельзя товарищу Сталину приписывать выдуманные слова». Была запрещена и эта вещь!
Думаю, дело тут не только в «выдуманных словах». В ней не чувствовалось никакого пиетета перед «живым богом». Ни разу не упомянуто было слово «гений»и т.п. Работая над архивными материалами, Булгаков «озвучил» даже такие, прямо скажем неказистые приметы Джугашвили в полиции: «Телосложение среднее. Голова обыкновенная. Голос баритональный. На левом ухе родинка...Наружность упомянутого лица никакого впечатления не производит...». И это о могущественнейшем тиране на земном шаре?! О самом Сталине?!!
Для писателя наступили совсем мрачные времена. Недоброжелатели потирали ручки: хотел, мол, подлизнуться, да не вышло. Как-то Булгаков сказал одному из своих знакомых: «Вы думаете я хотел сподхалимничать перед Сталиным? Даю вам слово, и в мыслях не было. Подумайте сами — какой это замечательный драматический конфликт: пылкий юноша — семинарист, революционно настроенный, и старый монах — ректор семинарии. Умный, хитрый, с иезуитским складом ума старик. Ведь мой отец был доктором богословия, я таких «святых отцов» знал не понаслышке...».
Честность Булгакова как драматурга проявилась и в том, как подбирал название для пьесы — «Рождение славы», «Геракл», «Кормчий». Это с такими-то приметами — Геракл? Ирония автора сквозила даже в этом. Он выбрал самое нейтральное — «Батум».
Но положительную роль, мне кажется, эта вещь все же сыграла — никаких изъятий рукописей в доме Булгаковых больше не было.
БОЛЕЗНЬ
В совершенно сломленном состоянии он поехал с женой отдохнуть в Ленинград. Там внезапно стало ухудшаться зрение. Местный врач поставил диагноз — гипертония почек. Болезнь отца.
Дневник Елены Булгаковой за 15 сентября 1939 года: «Невропатолог, специалист по заболеванию почек, подтвердил диагноз ленинградского врача — гипертонический нефросклероз. Требуется больница.
— Нет, он останется дома, — сказала я доктору.
Врач, уходя, сказал:
— Я не настаиваю только потому, что это вопрос трех дней...
Он слышал это... Я уверена, что если бы не эта фраза — болезнь пошла бы иначе... Это убило его. А он-то ведь прожил после этого не три дня, а шесть месяцев...».
Дней за пять до смерти жена нагнулась над Михаилом Афанасьевичем, поскольку у него стала отниматься речь. Он нечетко произносил начала и концовки слов. «Он дал мне понять, что ему что- то нужно. Я предлагала ему лекарство, питье — лимонный сок, но поняла. что не в этом дело. Я догадалась: «Твои вещи?» Он кивнул с таким видом, что и «да», и «нет» Я сказала: «Мастер и Маргарита»? Он обрадованный, сделал знак головой, что «да, это». И выдавил из себя два слова: «...Чтобы знали, чтобы знали...».
Елена Сергеевна перекрестилась и дала клятву, что напечатает роман. (Потом, когда она заболевала, всегда боялась , как бы не умереть, не выполнив обещание.)
Через некоторое время писатель ослеп (следствие нефросклероза).
ПРИЗНАНИЕ
В самом начале 1960-х, во времена Оттепели, потихонечку, благодаря неутомимой работе Елены Сергеевны произведения Булгакова стали публиковать.
«Жизнь господина де Мольера» вышла в свет в 1962 году, «Записки юного врача» — 1963, «Белая гвардия» — 1966.
Она писала в Париж брату Михаила — Николаю Булгакову: «Я твердо знаю, что скоро весь мир будет знать это имя!».
Напечатать роман «Мастер и Маргарита» удалось только после шестой или седьмой попытки, спустя 26 лет после смерти писателя. Елена Сергеевна сдержала клятву. В 1966 году она в упоении гладила сиреневые журналы «Москва» с романом любимого человека. Умерла она в 1970 году в возрасте 77 лет. Произведения Булгакова переведены на десятки языков мира. А в некоторых странах роман «Мастер и Маргарита» признан «Лучшим романом ХХ века».
ЭПИЛОГ
Булгаков любил разыгрывать своих знакомых таким образом.
— Написали! — говорил с воодушевлением. — Понимаешь, написали!
Издали Булгаков показывал журнал, из которого начинал цитировать: «Широкая публика его охотно читала, но высшие критики хранили надменное молчание. К его имени прикрепляются и получают прозвания, вроде спирит, ви
Умер Михаил Афанасьевич 10 марта 1940 года в возрасте 49 лет.
ПАМЯТНИК
До начала 1950-х годов на могиле Булгакова не было ни креста, ни камня, только прямоугольник травы с незабудками и деревца. В поисках плиты Елена Сергеева ходила к гранильщикам. Однажды она увидела среди обломков гранита, старый огромный черный камень. «А что это?» — спросила она у рабочих. «Голгофа», — ответили те. — «Как Голгофа?». Они объяснили, что на могиле Гоголя в Даниловском монастыре стояла «Голгофа с крестом». Затем, когда к гоголевскому юбилею в 1952-м году сделали новый памятник, «Голгофу» бросили в яму в сарае. «Я покупаю», — не раздумывая сказала Елена Сергеевна. «Так как же его поднять?» — «Делайте что угодно? Я за все уплачу», — сказал она.
Камень перевезли и положили на могилу Булгакова. Стесанный верх без креста выглядел некрасиво. Камень перевернули основанием наружу.
Булгаков писал о Гоголе: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью». Это его желание сбылось. Гоголь уступил свой крестный камень Булгакову. зионер и, наконец, просто сумасшедший... Но он обладал необыкновенно трезвым и практическим умом, предвидел кривотолки своих будущих критиков. На первый взгляд его творческая система кажется необычайно противоречивой, характер образов колеблется от чудовищного гротеска до нормы реалистического обобщения. У него черт разгуливает по улицам города!.. Он превращает искусство в боевую вышку, с которой, как художник, творит сатирическую расправу над всем уродливым в действительности...».
Когда же знакомый тянулся к изданию, чтобы выяснить, где же, наконец, была напечатана эта роскошная рецензия на творчество Михаил Афанасьевича, выяснялось, что это статья о... Гофмане.
Булгаков сам нашел те слова, сказанные о другом мастере, но удивительно подходящие к нему. Как он хотел услышать это о себе! Но и Гофман при жизни вряд ли прочитал о себе подобное (высшие критики хранили молчание). Вероятно, такова всегдашняя судьба великих художников — опережать время. И только грядущие читатели сполна «расплачиваются» с ними за верность призванию — своей любовью.
