В отдел, который занимался заграничными паспортами губернского города У., подошла некая, старшего возраста, девушка. Учительница или воспитательница детского сада. Сразу видно было, что она из тех поэтических мечтательных натур, которые все время наивно ожидают перемен вместо того, чтобы пойти торговать мясом или облезлой селедкой.
У паспортистки на пальцах были золотые перстни с бриллиантами, во рту поблескивали несколько платиновых зубов, вставленных на тот случай, если бы вдруг пришлось бежать за границу в случае резкого ухудшения общественного спокойствия.
— Женщина, — спросила девушка, — сколько стоит Виза в Счастье?
— А она у меня есть? — на ней аж вся шерсть дыбом встала, — и так едва концы с концами сводим. Визы ввели везде, никто никуда больше не едет, а мы... (всхлипнула)... мы бедствуем. Хоть палатку иди устанавливай в поддержку какого-то там Дрейфуса, чтобы помог материально.
— Скажу тебе, — продолжила паспортистка с платиновыми зубами, — только это самое «палаточное движение» по Украине и дает нам надежду, что вырастет наконец большое и стабильное поколение туристов, которые хлынут в леса мира, на их реки и озера. Потому что в наших водах — радиация, а Карпаты скоро дорубят, чтобы грибы не росли и люди не травились.
— А визу... Визу в Счастье? — покраснела девушка от своей настойчивости.
— Идите отсюда! Ее вам и Кучма не даст! Главное на Родине — экономические трудности. Это — государственная политика, которая дает выход к свету лучшим из лучших... А Счастье... хе-хе... Счастье, дорогая, никогда государственной политикой не будет. Поймите это, и идите себе навеки на родное рабочее место.
... Действительно... Как же попасть не на неоплачиваемое холодное рабочее место, а в Счастье?
Умер боевой майор. 43 года. В отставке ему было скучно. Родом был не отсюда, а Ужгород все время дарил друзей странных: они пьют на твои деньги, а на свои не пьют. Вот и начал везде ходить майор одинокий, как айсберг. Но скука все же ест человека, который привык к военному братству, веселому коллективу.
Получил отставник как-то пенсию, к ней еще и чернобыльские — и познакомился с хорошим земляком Толей. И разговор сразу пошел приятный, стоило только тому почувствовать перспективу дармовой водочки.
Продолжался этот разговор пять суток. Майор, утратив ориентиры, посылал Толика в магазин за водкой, а тот нес уличную «липовую» за полтора-два «рубля». Сдачу забывал. Зарабатывал «на хлеб»! Приятное это чувство после безработицы.
После последнего «заработка» — отвез майора в больницу. Того положили в реанимацию, где он сразу и умер. Редкое отравление метанолом. А Толя сразу же на заработанные деньги поехал на родину.
Жена майора узнала о его смерти только через три дня. В больнице с него сняли кожаную куртку, часы, рубашку, джинсы, ремень, носки и туфли. Оставили старую майку и одели полосатые больничные штаны. «Он так и пришел» — сказали жене.
... Но в Счастье так и не пошел.
А оно, это Счастье, в Украине, если и есть — то пока что пустое. В прямом значении последнего слова.
Экономическая обстановка тяжелая. Из-за этого и душевная хромает. И все больше — на обе ноги. Хочется помочь всем. А в ответ резонно пульсирует: «А кто подаст руку мне. И так тону».
— Так панимаешь, — оскалился он, — я пакупаю все, чито мине нужно, а денег лишний савсем не астается...
Я покипел несколько часов, а потом подумал: «Ну, надул меня, оскорбил на десять гривен земляк Расула Гамзатова, и убежден, что стал счастливым. И пусть... Если ему так мало не хватало до Счастья».
Смотрю, вообще бывшие жители СССР, несмотря на национальности, взялись за выгодный бизнес — загрызать не так чужаков, как своих земляков. Украинцы и россияне из Луганска бьют, как сидоровых коз, более слабых одноплеменников в Греции. Закарпатец в Будапеште бьет морду закарпатцу. Азербайджанец в Полтаве не дает прохода другому сыну солнечного Баку.
Удается им «бомбануть» своих — счастливые до самой крыши и выше. А не вышло — счастливые земляки.
То есть на глазах рождается большая модель Взаимного Счастья без всякой визы.
Оно же, это самое Счастье, — ужасно нужно молодежи, которая на руине создаст новые честные страны, где никто и никогда не оскорбит друг друга.
Это старшему поколению уже ничего не надо. Насобирают денег, «вступят» доченьку золотую в вуз, а потом продают потихоньку бычка, коровку, козочку Марусю, чтобы оплатила Оксаночка свою Визу в Счастье — диплом. А выедет туда, в заповедное место — можно старикам и умирать.
Беда только, что и с этой Визой далеко не всем Оксанам стать Роксоланами — на границе не пропустят. Большое слишком перепроизводство желающих Счастья. И вернется бедняжка Оксана к няньке (отцу. — Закарп. диал.) с мамкой, поставит на диплом пустой треснувший кувшин и обратится к поседевшим старикам с укоризненными вопросами:
— Где бычок?
— Продали. Чтобы заплатить за Визу в Счастье.
— А коровка?
— И ее, горемычную, туда же.
— А козочка Маруся?
— И она пошла под Визу, как под венец.
... Мы, может, слишком надеемся на нее, и поэтому сделали слишком высокой в сознании эту Визу в Счастливую жизнь.
Почему она обязательно должна зависеть от кого-то? Это нас так убеждают на разных жизненных станциях, но не стоит наивно верить.
В автобусе услышал как-то диалог.
— Скажи, на что ты надеешься, Нина? Почему ты так того несчастного мужа заедаешь?
— И смотреть на него не хочу! Кто Иван такой? Неудачник! А я такая файная... И он придет!.. Я верю — придет... На коричневой «Тойоте», в дорогом костюме, слова мне красивые будет говорить, будет у него много денег, поведет в столовую на шампанское.
— Если бы ты Ивану такие красивые слова говорила — то сделал бы для тебя, что только мог, ночью работу бы искал... А то домой прийти боится, под гастрономом крутится, выпивает.
— Молчи-молчи!.. Ты глупая! Иван — пропащий. Как не поймешь? Хотя у меня и трое детей, а он приедет... На коричневой «Тойоте». В дорогом костюме...
Я вышел на своей остановке.
Хотя, в принципе, выгоднее на один билет проехать большее расстояние. Но эта выгода призрачная. Далеко придется потом возвращаться пешком.
Всегда нужно ощущать ход своей жизни, выходить на своей остановке, не смотреть туда, где мы не нужны, делать свое дело, а не завидовать чужому — вот и есть твоя личная Виза в Счастливую жизнь, которой не купишь в паспортном столе губернского города У.
Но пересиливаешь себя. Говоришь мысленно: «Это — слабость. Людей надо любить».
Один из приятелей выезжал как- то «за бугор». За смехотворную цену продавал стенку, кресла, рекоме, полдюжины тумбочек. Решил помочь что-то «наварить» для поддержки штанов. Другому приятелю Саше. Ему же так трудно, ничего в жизни не клеится. А посредничество в перепродаже — дело денежное, причем найти покупателя в таком случае и при таких ценах — только свистни.
Обрадовался страшно Саша. Мебель пошли посмотрели. Обрадовался еще больше:
— Завтра в двенадцать встречаемся около «Украины». Едем, забираем. По пятьдесят баксов возьмем себе только так.
— Хорошо.
На завтра — нет Саши. Прошелся по кафе. Сидит в одном около синего хмельного мужика с разбитым глазом.
— Едем?
Едва буркнул что-то. А потом и говорит:
— Куда ехать, когда и так наливают?
Я ушам своим не поверил. Присел около них. Жду здравого смысла от «торгового партнера» около рюмки, которая и мне перепала.
Но Саша вскоре вышел на двор, подумал, что кафе падает, подпер его обеими прямыми руками, и так стоял, патриотически не собираясь выходить из этой позы долгое время. Нужно же помочь родному строению.
Я же решил: «Трудно давать визу в Счастье, когда этого не хотят». А потом ушел в дальнейшую жизнь, где умирают все, а надежда — последней.
Это, впрочем, передается и людям других национальностей! Хотя я сначала об этом и не догадывался.
Мне часто по дороге встречался дагестанец А. Маленький такой. Личико улыбающееся. Длинное черное пальтишко. Торговал как будто в прошлом и черной нефтью, и черной икрой. Интеллигентный в обхождении.
«Вот пример для украинцев!» — завистливо думал. Поэтому, когда однажды угостил его не черной икрой, а черным кофе, и он не обиделся, — я ужасно обрадовался.
На другой день у меня было срочное дело. Нужно было немедленно бежать в условленное место. И вполне возможно, чем-то угостить собеседника. А в кармане ровно десятка. Спешу.
Смотрю, а через дорогу чешет наперерез гордый сын Дагестана. Улыбается. Хорошенький. В черном пальтишке:
— Дай десатку, Васа. Панимаешь, нада малочный смес.
— Понимаю. Но у меня только последняя десятка. Ее и милиционер не заберет.
Но как уцепится это дитя Кавказских гор в правый рукав. Я опаздываю, а он свое:
— Ну дай. Я никто в этом городе не знаю. А ты зустрился.
Сказание о дагестанских потомках, усыхающих без «молочный смес», разжалобило бы и прокурора. Наконец я вздохнул, плюнул и дал ему ту десятку до вечера.
... Много вечеров прошло до Нового года, не один — после. Иду проспектом Свободы, смотрю — около шопика на колесах стоит что-то знакомое. Улыбающееся личико. Черное пальтишко. И сумка, полная разнообразных импортных продуктов и фруктов. Ага!
— Чито? — обратился я к нему на его родном дагестанском диалекте. — Тивой дети нада малако, а мой дети — савсем не нада? Тивой дети нада апелсин, а мой — савсем не нада?
Как и в Рио-де-Жанейро и других центральных и провинциальных городах этого нашего мира, пестрого, как платье виноградовской цыганки.
На ужгородских такси, правда, можно разъезжать и без виз. При расчете все равно не почувствуешь счастья.
— Куда едем? — безнадежно переспрашивают таксисты у группы парней с давно погасшими глазами. Хотя бы они освещали бесхозяйственность и дырки в городском бюджете.
— Уже приехали, — понуро пробормотал один из них.
А все его друзья подхватили хором мелодию со словами: «Мать, мать, мать!..»
Должно быть, очень своих мам любят?
Я смотрел на них.
А параллельно и как-то даже объективно грустил.
Может, и мне начать обманывать кого-нибудь, чтобы стать не просто биологическим человеком, а бизнесменом на беде всех, или на том же счастье — для отдельных.
А то никак не идет! Непонятно мне в этой Украине.
Живу только...
А что еще делать? Может — на развесненную зиму, на запыленное лето смотреть? Но — когда? Днем некогда, а ночи пока что длинные. В них живет разве память о жене, которая когда-то была, а теперь нет.
Хотя говорил мне свой человек, приближенный к «верхам», что в Хусте есть и ночами свет, можно что- то увидеть, а в Ужгороде — нельзя, потому что не разрешают. Ведь в провинции смотрят в будущее, а областной центр вяло живет сегодняшним днем.
Хотя я уважаю городского председателя Сембера, как Ленин Октябрьскую революцию.
Потому что именно он заставил ужгородцев думать о свете, о будущем, о той самой Визе в завтрашнюю Счастливую жизнь. Которой так хочется уже сегодня.
Но перед тем, как идти — нужно всегда понять, что ты уже пришел, и нужно, очень нужно обустраивать все здесь — разводить огонь, делать работу, рожать и обнимать детей, ходить на базар и за любую цену покупать большие красивые яблоки.
А мы идем, не понимая своего прихода. Мы счастливы, но не понимаем своего счастья.
Я такой же Иисус Христос, как и тот. Просто я очень жалею лес, чтобы для меня вырубали крест. И люди, которые еще ни к чему не пришли, дружно говорили мне:
— А этому за что крест? Иисус Христос — это большой начальник, у него более дальний путь, а еще — Виза на Небо.
Не виза, а — право. И оно есть у всех землян без исключения, поскольку в каждом из нас живет Иисус Христос.
А земным «отцам» нашей современной несчастной жизни — одинаково кого распинать: его ли, или вон там того сирого неудачника. Такого, как я.
Не распинайте Иисуса Христа каждый день. Это болезнь. От которой обязательно нужно лечиться. На всех уровнях!
Иначе — Визы не будет.
Никуда.
