...Смотрю внутрь себя и понимаю, что там — глубоко в душе, в сердце и в разуме, — многое действительно переместилось: что-то ушло в тень, уснуло до поры, забылось и стало малозначимым, а что-то — приобрело четкость очертаний, яркость красок и болезненную остроту. Все мои роли, маски и лица — все сдвинулось со своих устоявшихся мест, перевернулось, открыло новые детали и грани...
11.08.2014, 10.00
...Муж выходит из двери подъезда и ставит рядом со мной последнюю из тех сумок, которые можно взять с собой. Четыре больших, две маленьких и... И совершенно ошалевшая от диких предчувствий большая, лохматая, трехцветная кошка на самодельном поводке. Она молча смотрит на меня громадными желтыми глазищами, и в них читается такой ужас, что меня вдруг начинают душить тяжелые слезы.
Над крышами многоэтажек, в летнем, выцвелом от жары горловском небе, раздается низкое «бум-м-м», что-то проносится со зловещим шелестом в сторону центра города и оглушительно трескает где-то там, куда нам нужно ехать за старенькой мамой. Потом еще и еще...
— Может, вернемся? — муж невозмутим.
— Нет. Все равно нужно съездить и посмотреть, что там... — киваю в сторону гриба пыли и дыма, вырастающего за домами в неожиданно гулкой тишине.
Из-за угла выруливает такси, и водитель уже на ходу машет нам: быстрее, быстрее!!! Мы хватаем сумки, кошка валится из рук на землю, шарахается куда-то, повисает на поводке, сжимается в комок и тащится за мной в полной прострации.
— Куда теперь? — водитель сосредоточен. — Там еще много сумок?
— Нет, у мамы тоже только две... Ты думаешь, туда можно сейчас ехать?
— А есть выход? — он вдруг улыбается знакомой хулиганской улыбкой. Знакомой, потому что знаю его лет с девяти — ученик, привет из далекого теперь уже прошлого. Весельчак, балабол, двоечник — друг! Последняя теперь моя надежда вырваться из...
А есть определение того, из чего я хочу вырваться?
* * *
...Летим по пустынному городу. Где-то за домами бахает и трещит. В открытое окно набивается дым и гарь. Прижимаю к себе кошку, потными шерстяными руками давлю на клавиши мобилки:
— Мама, готова? Через пять минут мы у тебя.
Сумок оказалось далеко не две. Мы все чешем затылки, потом трамбуемся до предела, мама обнимается с кошкой, визжат покрышки, срываясь с места, и мы снова едем.
Нет, мы уезжаем.
Нет, сбегаем от взрывов, которые, как в голливудском блокбастере, догоняют нас откуда-то из центра.
* * *
...Мчимся на окраину, потому что через блокпосты на Артемовск проскочить нереально.
Частный сектор, пыльные грунтовки Фенольной — вздыхаем облегченно, смеемся...
— Так, тихо всем!
Он глушит двигатель, мягко, просто ювелирно паркует машину в кустах, и мы замираем. Впереди — пятнистые джипы, мужики в камуфляже, сыплется короткая автоматная очередь...
— У них обед. Я их знаю. Сейчас уедут...
Ждем. Жара запредельная. Мама и кошка дышат, как в парилке. Отпаиваем их теплой уже водой.
— Умница моя, — старческая рука утешает ошалевшее животное, — молчит и терпит.
Жалею, что я не кошка: тогда бы не знала, сколько всего мне еще предстоит...
Впереди пусто. Крадемся, затаив дыхание.
Метров через двести дорога перерыта то ли окопами, то ли просто рвом. Кто-то уже засыпал его узеньким перешейком.
— Не ты ли тут разъезжаешь, рыбка моя? — спрашиваю у своего хулигана и со страхом смотрю на хлипкий земляной мостик.
— А то! — все его молодые тридцать два сияют на солнце.
А ТО! Приключение ему, черт возьми!
— Все, расслабьтесь! Дальше ЭТИХ уже нету!
Не верю! Просто как-то не верится, что уже — все. Что впереди — просто Украина. Просто — страна. Знакомая, понятная и родная.
Незаметно проскакиваем Новгородское и вырываемся на трассу в сторону Константиновки.
А тут — колонна военных машин с украинскими флагами:
— Господи! И правда НАШИ!!!
— Это какие такие «наши», — ворчит сзади мама.
Ей восемьдесят три. Она родилась и выросла с СССР. Рассказы бабушки о жизни в «царской России» ее особо не впечатлили. У нее своя мифология: крутая казаче-советская смесь. Потому что ОНИ — родом из Ростова, Новочеркасска, станицы Ермаковской...
В Горловку ее отправили на машзавод после ростовского техникума в запредельно далеком пятьдесят первом. Тут вышла замуж, тут родила меня, потом — сестру, потом тут похоронила брата, потом — мужа, потом — маму свою, потом — сестру-москвичку, потом нянчила внуков и правнуков...
— Мам, не заводись! Терпи! Твоя Москва от тебя никуда не денется.
— Твоя Москва... А твое что?
— А мое — вот это вот! — Украина! Вон, моя Украина рядом с тобой сидит.
Муж улыбается. Он — местный. Тут, в Донбассе, родились все Кузьменки-Шевченки — и родители его, и бабушки с дедушками. Тут, в этой земле, и лежат. Украинского почти не знает. Но весной 2014-го вдруг практически перестал разговаривать на русском. Смеемся над его донбасским суржиком и учимся! На старости лет ШЕВЧЕНКО учится говорить на родном языке...
С тещей на одной территории ему нужно прожить двое суток, пока ее внуки — наши дети! — не заберут ее из Харькова в Москву, где живут уже полтора десятка лет...
Она уедет — а мы останемся.
* * *
Мы останемся дома. Одни. Мы — осиротеем.
В Украине — дома! — от когда-то большой шумной семьищи останемся только мы.
И не в Горловке.
Потому что Горловка осталась где-то позади. Ее уже не видно за горизонтом.
Как-то утробно мяукнула Красотка, и меня опять душат слезы...
* * *
В Артемовске обнимаю нашего спасителя, худющего, почерневшего от тяжкой работы — уже неделю вывозит «в Украину» близких, друзей и знакомых, — но все такого же улыбчивого:
— Увидимся!
— Конечно! Куда ж мы денемся с подводной лодки!
— Будь осторожен!
— Все будет Горловка! Возвращайтесь...
А потом нас встречает просто чудесная армянская семья — опять привет из учительской жизни! Мы купаемся, сидим за богатым кавказским столом, спим в мягких постелях, просыпаемся рано, садимся в автобус и едем в Харьков... Кошка от переживаний почти облезла. Но жмется ко мне, словно понимает: мы — семья. Или все, что от нее осталось...
12.08.2014, 16.00
...Вот и все.
Я больше не горловчанка, я — ВПЛ.
Мое перемещенное лицо то и дело содрогается от внутреннего напряжения. То глаза влажнеют, то губы трясутся, то нос надрывно втягивает чужой воздух. Вокруг — сумки, сумочки, пакеты, кошка — теперь все мое достояние. Я еще не вполне осознаю это, но где-то там, внутри, в перемещенной душе, зреет вселенское отчаяние...
* * *
...Друзья — что мы вообще без друзей! — добрые мои друзья находят нас на Харьковском автовокзале, растерянных и подавленных, забирают и везут на «дачу». Это так далеко от Харькова, что я опять внутренне плачу.
Старенький, когда-то вполне добротный дом, в котором веселые люди любили друг друга и растили детей, распахнул все свои окна и двери: проветривается, готовится принять перемещенных...
Сколько я их еще увижу во время своего перемещения — стареньких, добрых, скрипящих и покосившихся домов, в которых бесконечное время будут бесконечно ютиться бесконечно перемещенные лица...
Продолжение следует.
