Скучно дефилируют таксисты, еще недавно, словно заведенные, бегавшие от пассажиров к машине; наступили «зимние каникулы» у валютных «кидал», успевших за период курортного наплыва изрядно «пощекотать» нервы у доверчивых отпускников, а проще говоря, ограбить на виду у стражей порядка. Перерыв у вокзальных шлюх, уставших слоняться без дела по мокрому холодному перрону и «стрелять» сигареты у залетных «мальчиков», их лица потускнели, подурнели и могут вызывать только одно желание: поскорее отцепиться от навязчивых приставаний, от череды сомнительных обещаний и еще более сомнительных наслаждений, в самый разгар которых вас могут ударить кирпичом по голове и оставить отдыхать в одном галстуке. Кафе мигают полутороглазо и зазывают сомнительным уютом перегара, холодных стульев и буфетчицей «подшофе», бледной рукой наливающей крепкие напитки. С неба капает дождь, оставляя в душе мутные лужи, и кажется, что после глубокого вдоха этот вокзал, эти усталые от жизни люди, эти вопрошающие о чем-то глаза упадут в глубокий обморок до следующего лета.
Однако, пережив первое впечатление, почему бы и не познакомиться поближе с этим злачным местом, где так же, как и повсюду, существуют любовь, страдание, ложь, истина и надежда, надежно спрятанные под броней ненависти. На здании вокзала — памятная плита в честь героя гражданской войны Фрунзе, который отсюда, с вокзального телеграфного аппарата, рапортовал вождю о взятии Перекопа. И что, вождь обрадовался? Или сказал свое: «Это архиважное дело, батенька! Телеграфируйте немедленно! Я останусь в Смольном на всю ночь!»? А Фрунзе удовлетворенно пошел смотреть проституток, выгруженных из забытых в спешке белой армией вагонов, чтобы как-то скрасить тяжелый кровавый день? Возможно. А вагоны с проститутками — это не выдумка историков, а действительный факт. Потому и славятся джанкойские дамы примерной красотой, ведь их далекие прабабушки так и остались в этом городе навсегда, вышли замуж, нарожали детей, передав прославленную красоту российских домов терпимости по наследству. Удивительные по тонкости выражения и красоте глаз лица! Сейчас породистые славянки штурмуют Турцию и одеваются в меха и «брилики».
В здании тепло от застоявшегося воздуха и каминов. На скамейке ожидания сидит известный всем вокзальным сторож чемоданов — бывший учитель истории. Ему шестьдесят пять лет, он тепло одет, носит галстук, а ботинки обувает в калоши — особый шик безвременья. Свой бизнес делает терпеливо и настойчиво, за скромную плату сторожит чемоданы транзитных пассажиров, может сторожить день, сутки, двое... Он конкурирует с камерой хранения, его не любят «камерщики-хранильщики» из холодного темного подвала, они ненавидят его как образ демократии — ведь у него есть патент и маленькая табличка: «Охраняю чемоданы. Сохранность гарантирую!». Стоит задуматься, почему «транзитники» доверяют ему свою поклажу. У бывшего учителя истории вдохновенное, классических форм лицо, он читает толстый фолиант исторических исследований новейшего времени, рядом газеты в порядке важности информации. Он не суетлив и не прячет глаза от клиентов. Негромко назначает цену, которая зависит от облика и манер нуждающейся в его услугах стороны. Иногда цена подскакивает. Зовут его Эрнест Петрович. Окруженный, как детьми, чемоданами и сумками, он зорко поглядывает на не внушающих доверия личностей, в уме прикидывая угрозу возможного посягательства на его бизнес. Единственный случай, когда воришка пытался стянуть чемодан, надолго запомнился «деду Эрнесту», и на всякий случай он стал носить с собой специально заказанную трость.
Милиция бросает тоскливые взгляды в его сторону, почему-то считая, что сторожевой бизнес приносит «миллионы», а им от этого — ни шиша...
Пользоваться услугами Эрнеста Петровича удобно, ему доверяют, как родному — а к кому еще осталось у нас доверие, если не к тем, кому мы доверяем интимное нутро нашей поклажи?
Единственный случай, когда клиент обманул «деда Эрнеста» и не пришел за своими чемоданами, чем создал массу неудобств, произошел месяц тому назад. Но у клиента была уважительная причина: он умер от передозировки наркотиков. В вещах умершего нашли много интересных предметов, среди которых был и блестящий пистолет с глушителем, и несколько наборов импортных отмычек, и презервативы... Впервые понятые видели столько презервативов сразу!
Обогнув вокзал с юга, можно заглянуть в парикмахерскую, где еще недавно работал парикмахером странный человек с одним ухом. Он стриг быстро, очень быстро — мурашки бегали по коже, так быстро он стриг! Потом мастер исчез со всеми инструментами и машинкой для стрижки, забрал даже простыни и подушечки для щек! Про себя я называл его «Ван Гогом без работы», переквалифицировавшимся в цирюльники. Он даже сам стригся коротко, и оттого ухо выглядело настороженным, угрожающим. Ассоциативный ряд, который вызывал одноухий парикмахер, был плодотворным и забавным, таинственным и потому особенно реальным.
Рядом с вокзалом — милицейская часть, откуда расшнурованные суточники по-детски доверчиво и по-взрослому обреченно бредут за конвоиром на работу. Словно коллаж из нашего советского детства, который забыли поменять новые хозяева жизни. Свистит паровоз, стоящий на запасном пути, заканчивается дождь, шевелится большое больное серое тело моей родины, видеть которое больно и еще больнее жить в нем. Длится нескончаемый абсурд бытия, в котором каждый ищет свое место, дерется, грызет чужое горло, заполняет собой нишу, выставляя вперед злые, испуганные клешни, чтобы ежедневно и ежечасно говорить себе: «Я есть!»
Джанкой
