В конце июня автору этих строк довелось провести два дня во французской столице. Писать о таком городе, как Париж, пробыв там столь ничтожно малый отрезок времени, — это явная дерзость; поневоле вспоминается, что сам Эрнест Хемингуэй, обожавший «праздник, который всегда с тобой» (он жил в Париже в общей сложности 3 года), рискнул написать о чуде на берегах Сены только на склоне лет, да так и не успел завершить книгу... А тут — всего два дня!
В свое оправдание могу сказать лишь одно: то чувство удивления и восторга, которое охватывает каждого нормального человека при встрече со «сказкой по имени Париж», помогает быстро усвоить одну простую истину: чтобы понять, не спешите обобщать! Прежде всего наблюдайте, объяснение увиденному придет потом. Поскольку кратчайший и надежный способ познания — сравнение, то, даже в том случае, когда наблюдатель предельно ограничен во времени, за ним остается одно право и один выход: сопоставлять увиденное с тем, что ему давно и хорошо знакомо. Сравнение, в отличие от обобщения, — это здание, построенное не на песке, а на прочном фундаменте. И если обобщения часто провоцируют спор — то сравнение просто побуждают спокойно размышлять. Итак, начнем.
Первый вывод, который делаешь для себя при раннем соприкосновении с Парижем (а точнее, его пригородами): долой стереотипы! Когда буквально в 100 метрах от фантастического сооружения, напоминающего сжатую летающую тарелку непередаваемо огромных размеров (а это, оказывается, просто стадион «Стад де Франс», тот самый, на котором сборная Франции по футболу стала в 1998 году чемпионом мира) — буквально рядом от стадиона видишь молодого человека явно европейской внешности, расстелившего коврик прямо посреди сверхскоростного шоссе и творящего мусульманскую молитву, то, как минимум, начинаешь понимать, что реальный облик современной Франции весьма и весьма далек от общепринятых доморощенных журналистских клише (исламский экстремизм, подпитываемый выходцами с Арабского Востока, непримиримость разных культур и эпох...).
Даже за два дня пребывания в прославленном в веках городе успеваешь поразиться тому неповторимому «многорасовому коктейлю» из европейцев, арабов, негров, латиноамериканцев, индусов, китайцев, который обязательно предстоит «испробовать» каждому гостю на улицах Парижа. В классическом, прежнем виде старого парижанина уже лет через 10—15, возможно, не будет — такие прогнозы все чаще появляются на страницах столичных газет. У вашего покорного слуги толпа на третьем уровне Эйфелевой башни или в залах Лувра, где люди общаются на 30 — 40 языках одновременно и при этом прекрасно понимают друг друга, вызывала такие мысли: вот где чувствуешь, что «мировое сообщество» отнюдь не абстрактный набор слов, а нечто вот здесь и сейчас, прямо перед тобой, зримо существующее... Кстати, об Эйфелевой башне. Когда будете смотреть на рекламные снимки, где этот символ Парижа подан в черном (или каком-либо ином) цвете, то учтите, что на самом деле она рыжевато-зототистая, как диск восходящего солнца...
Париж — это сама история. Мысль банальная, почти как «Днепр течет в Черное море» или «Англия расположена на островах». Но при ближайшем рассмотрении (а нам довелось в составе туристической группы посетить и Версаль, и дворец Фонтенбло, и замок Мальмезон, где несколько лет жил Наполеон с первой супругой — Жозефиной) приходишь к довольно неожиданному выводу: истории только как истории, прошлого только как прошлого нет вообще. Настоящее — это то же прошлое, только преображенное руками Судьбы, Всевышнего и людей; будущее — это то же прошлое и настоящее, оно ежесекундно, вот сейчас творится нами в загадочном сочетании того и другого...
Казалось бы, прославленный Версаль, «золотая сказка» с его сверкающими в лучах солнца чистейшими голубыми прудами (а в них — просто устрашающе огромных размеров золотистые карпы!), с его хрустальным блеском Зеркального зала и с таким же хрустальным блеском ослепительных дворцовых фонтанов, которые ежедневно включают ровно в 11.00 утра — уж он-то, Версаль, эта резиденция Четырнадцатого, Пятнадцатого и Шестнадцатого Людовиков, к современности имеет весьма косвенное отношение? Мирового значения памятник истории, но и ценность имеющий лишь историческую, не так ли? Нет, это не совсем так.
...«Король-солнце» Людовик XIV, один из самых славных хозяев Версаля, знаменит, кроме всего прочего, своей фразой: «Государство — это Я». Источник власти — это наследный глава государства, он и есть сама власть — и исполнительная, и законодательная, и судебная (а касательно того, что есть еще и четвертая власть, в ту эпоху спросили бы: «А что это такое?»). Марк Блок, крупный французский историк ХХ века, с горечью писал, что эта система много десятилетий была удобна французам: она освобождала их от ответственности за страну; это — еще более надежный фундамент для произвола, чем даже страх. Но вот явились в XVIII веке Монтескье со своей теорией разделения властей, Дидро, Вольтер, Руссо (одна женщина — философ в письме в редакцию «Дня» отозвалась недавно о Ж.Ж.Руссо с легким пренебрежением, напрасно!) — и элита нации, вначале интеллектуальная, затем торгово- промышленная навсегда усвоила одно: источником власти является народ, любой деспотизм — это наглое похищение у народа того, что принадлежит ему по праву.
Следствие — у нации появилась объединяющая идея, а как результат — на протяжении всего XIX века, в огне трех революций, немыслимой ценой выработалось чувство ответственности за себя, семью — и далее (у нас в лучшем случае наличестуют только первые два звена!) — за город, провинцию и всю страну. Вот именно это трезвое чувство ответственности (у меня почему-то сложилось впечатление, что французы, при всем их артистизме, очень трезвые люди) и позволило им поднять экономику до надлежащего уровня, зримым воплощением чего явился так называемый «Париж XXI века», предместье столицы Бобиньи с его фантастическими конструкциями из стекла и бетона. А отдыхать французы тоже умеют. В этом мы убедились во время пароходной прогулки по Сене, обливаемые водой с ее мостов под веселый визг молодежи...
Нет сомнений, не надо идеализировать и сегодняшнюю Францию: проблем хватает и социальных, и межрасовых, и экологических. Но любоваться собой с нашими, мягко говоря, специфическими реформами — еще хуже. Спасительна спокойная трезвость. Побыв даже такой кратчайший срок в культурной столице Европы, испытываешь недоумение и горечь (хотя и спрашиваешь себя: может, я не прав?). Недоумение такого рода: можно ли себе представить, чтобы президент Ширак направил приветствие, допустим, земледельцам Оверни по случаю их небывалого вклада в пополнение закромов Родины? Скажут: у нас так традиционно сложилось, у нас уже 30 лет назад принято так было... Но ведь мы, кажется, идем в Европу (пусть не так быстро, как хотелось бы), а именно Франция — сердце этого континента... И горечь, когда слышишь в обзоре печати такую цитату из парижской «Либерасьон»: «Папа Римский посетил столицу европейской Украины — город Львов» (а та часть нашего государства, которая к востоку от реки Збруч, куда относится?..).
Слово, которое очень точно передает впечатление от Парижа, — это «соразмерность». Соразмерность историческая (ибо после многих революций французы вот уже 130 лет уповают только на эволюцию, зримым символом чего служит красивейший фонтан на площади Согласия, установленный на месте прежней гильотины; пример нам — духовные гильотины давно пора разбирать...). Соразмерность архитектурная — примером служит Лувр, где три дворца XVI века (Сюлли, Данон и Ришелье) в сочетании со сверхсовременным сооружением так называемой «пирамиды» образуют очень своеобразное, но гармоничное единство. Соразмерность градостроительная — в отличие от Киева еще со времен Франциска I (1516—1547 гг.) в Париже была принята радиальная система планировки, улицы, как лучи Солнца, сходятся к одной крупной площади, а не идут параллельно (пример — известная площадь Этуаль с Триумфальной Аркой). Соразмерность социальная: присутствие в исполнительной власти социалистов (не смешивать с нашей одноименной партией: идеологии очень разные!) позволяет, не меняя рыночной сути экономики, сделать акцент на социальных аспектах реформ. Соразмерность во взгляде на историю: есть и точное изложение реальных фактов прошлого, и культ знаменитых исторических личностей, превращающий их в миф (Жанна д’Арк, Наполеон... Но часть историков убеждена, что это необходимо). Но вот как раз в данном случае нам не следует брать пример: Украина проходит один крутой поворот истории за другим. И культивировать мифы, уходя от трезвости, — это уподобляться пьяному водителю, садящемуся за руль на опасной горной дороге...
А вот очень прискорбное исключение, когда никакой соразмерности не наблюдается — это отношение французов к украинской и русской истории и культуре. Про Украину знают очень и очень мало (с тем, что знают о России, и близко сравнить нельзя). И великолепный танцовщик Сергей Лифарь, похороненный на «русском кладбище» Сен-Женьевьев-дю-Буа под Парижем, и киевлянин, писатель Виктор Некрасов, покоящийся там же, — это для французов деятели русской, и исключительно русской культуры (хотя на могиле Лифаря и читаем: «Serge Lifar de Kiev»). А многие ли там знают о том, что своим названием знаменитый аэропорт Орли близ Парижа обязан гетману Украины в изгнании Филиппу Орлику, о том, сколь многое почерпнула Леся Украинка в творчестве французских поэтов- «парнасцев»... Но не стоит стенать и жаловаться, будем иметь свое лицо и в политике, и в культуре — нас заметят.
Р. S. Украину десять лет назад часто сравнивали с Францией. Прошедшие годы показали, что мы во многом разные. Но важнее другое: не теряя культурно-национального своеобразия, и мы, и французы идем к одной общей для всей Европы цели — демократическому, социально гармоничному, экологически безопасному и этически терпимому обществу будущего.
