В общем виде рассуждения, которые приводятся ниже, появились в 2011 г., начало которого было ознаменовано очередной волной наступления власти на украинские национальные ценности и символы. Причем, говоря начало года, имею в виду не только первые дни и недели января (обозначенные, напомню, пертурбацией в Институте национальной памяти, закрытием музея УНР и отменой указа В. Ющенко о присвоении С. Бандере звания Героя Украины), но и буквально первые секунды года, заставившие многих встретить его наступление с отпечатком глубокого удивления на лице. Действительно, если перечисленные мероприятия полностью отвечали властной политике в области идентичности и, следовательно, были предсказуемыми, то то, что было сделано под бой новогодних курантов с национальным гимном, даже готовых к разным сюрпризам повергло в ступор. Когда многомиллионный народ, подняв бокалы перед голубыми экранами и пропев две строки гимна, привычно запел было третью, из телевизора уже раздавался припев, который заставил всех запнуться на полуслове и застыть в оцепенении. Показательно, что то беспардонное «сокращение» текста гимна (какое иначе как несусветным кощунством, назвать нельзя) ограничилось тогда со стороны власти только одним попутным комментарием. М. Хонда, начальник по связям с общественностью КГГА, выдержав театральную паузу длиной 12 дней, простодушно отметила (о, sancta simplicitas!), что отсутствие двух строк гимна «было связано с условиями прямой трансляции праздничных мероприятий в эфире нескольких телеканалов».
Ясное дело, на фоне системных и повсеместных «улучшений» и прошлогодняя новогодняя оказия может показаться невинной выходкой, которую «озорникам» из рядов власть предержащих можно простить, спросив вместе с тем о чем-то более серьезном и более неотложном. Впрочем, под более пристальным и более внимательным взглядом эта глупость оказывается не такой уже и незначительной. И дело, вероятно, не только в том, что люди, которые пренебрежительно относятся к государственному гимну, едва ли могут принести стране что-то путное. Дело, собственно, в самом месседже — в том непревзойденном смысле, который прячет главный текст страны — и который хотели было исказить и/или скрыть инициаторы упомянутых манипуляций.
Как показали почти два года, которые прошли после описанного события, серьезных попыток взяться за редакцию текста П. Чубинского власть не предпринимала, однако предложения переписать и/или изъять некоторые его строки как вбрасывались, так и в дальнейшем периодически вбрасываются в общество с целью возмущения общественного мнения. О настоящем отношении власти к национальному гимну можно судить по факту пренебрежения годовщиной стихотворения, что серьезно не будет отмечаться на государственном уровне. Собственно, используя юбилей как повод поговорить о тексте (и прежде всего первой строке) «Ще не вмерла...», попробуем разобраться, почему же «какие-то слова» так мозолят кое-кому глаза.
«НУ ЩО Б, ЗДАВАЛОСЯ, СЛОВА... СЛОВА ТА ГОЛОС — БІЛЬШ НІЧОГО...»
Национальный гимн, беря самое общее, собственно, и является не чем иным, как взятыми нацией и сказанными соответствующим ее настроенности образом словами: «Ми — є!». Когда Л. Костенко произнесла сакраментальное «Нації не вмирають — спочатку їм відбирає мову», она, вероятно, имела в виду то же самое. Язык — это не только своеобразная и оригинальная знаково-символическая система, но (и, возможно, в первую очередь) вещание, высказывание, говорение. Прежде, чем нация умирает, она будет лишаться (права) голоса.
Говорить — от себя и за себя — может, по большому счету, лишь лицо, субъект; в данном случае — коллективное лицо, нация. В противовес молчаливому (немому) объекту, который способен только слушать и слушаться (подчиняться), субъект решительно утверждает себя через вещание, заявляет о себе и рассказывает свою (чудесную) историю, которая становится в один ряд с историями других субъектов. Легко увидеть, что таким образом акт говорения оказывается ключевым в процессе нациотворения. Если доказанным считается факт, что становление нации является невозможным без происхождения национального мифа, то стоит спросить: а чем является в сущности этот последний, как не «развернутым магическим именем (словом)» (О. Лосев), следовательно, историей сообщества, рассказанной им же о себе? Достигая архетипических глубин и концентрируя в символическом виде информацию об определенной нации, ее появлении и смысле существования, национальный миф, воплощенный в тексте (или совокупности текстов), становится естественной почвой для формулировки идеи нации.
Анализ показывает, что среди указанной совокупности текстов (так называемого национального метанарратива) важное место принадлежит тексту национального гимна. Метко написанный, он может рассказать в нескольких строках сакральную историю нации и открыть для нее ее будущее — то, что обязательно должно произойти с точки зрения авторов гимна. Ясное дело, в случае совпадения постулированных в тексте тезисов с глубинными установками и аспирациями членов сообщества, последние, исполняя гимн, могут переживать едва ли не религиозный (от religio — возобновляю связь, воссоединяюсь) опыт причастности к традиции и ощущению взаимного единства, гениально переданные Т. Шевченко: «Ну що б, здавалося, слова... Слова та голос — більш нічого. А серце б’ється — ожива, як їх почує!.. Знать, од Бога і голос той, і ті слова ідуть меж люди!».
На протяжении ХІХ—ХХ вв. в роли украинского национального гимна использовалось несколько песен (среди прочего, «Заповіт» Т. Шевченко, «Не пора» и «Вічний революціонер» И. Франко и т.п.); однако, учитывая безгосударственность и общее шаткое положение украинства, наибольший символический вес приобрело стихотворение на слова П. Чубинского «Ще не вмерла Україна, і слава, і воля», написанное осенью 1862 года. Созданное под воздействием гимна Речи Посполитой, который начинался сточкой «Jeszcze Polska nie zginela», оно сразу же он отсылало осведомленных к работе «Книга буття українського народу» (1845) Н. Костомарова, сотый артикул которой постулировал: «Лежить в могилі Україна, але не вмерла». По сути тем утверждалось: хотя теперь существование страны не является очевидным для внешнего наблюдения (что фиксирует прежде всего политическую активность), все-таки это — латентная фаза развития, а не смерть. Следовательно, как только придет время, «встане Україна з своєї могили» (Н. Костомаров) — и украинцы, положив ради свободы душу и тело (П. Чубинский), засвидетельствуют неистребимость «казацкого рода». Излишне говорить, что в условиях перманентного балансирования на грани бытия и небытия такое словесное утверждение собственной экзистенции получило силу действительного заклинания. Говоря терминами мифологии, коллективное пение гимна — в разных ситуациях и по разным поводам — равнялось ритуальному воспроизведению голоса и магическому разговору (приговору): «Ми є!», что, укорененное глубоко в подсознании украинства, не раз выныривало и воспроизводило себя даже в УССР, когда стихотворение П. Чубинского было запрещено к исполнению (в частности в сакраментальной поэзии В. Симоненко «Народ мій є, народ мій завжди буде!») Результатом — и одновременно достойным освящением этих слов — стала национально-освободительная борьба украинцев в ХХ в., которая перевела выраженную в гимне готовность жертвовать жизнью в плоскость практики.
Принимая во внимание фундаментальность связанности нарратива и нации, которая его формулирует, приходится признать, что укрывательством и элиминацией настоящего смысла национального гимна можно нанести сокрушительный удар и самому сообществу, которое таким образом потеряет связь с символическими кодами, придающими осмысленность ее бытию. Понятно, что в случае тотальной подмены значимых ценностей сообщество неминуемо впадет в долговременную фрустрацию. «Тот, кто теряет исторические символы... — отмечает К. Юнг, — попадает в трудное положение. Перед ним зияет ничто, от которого он со страхом отворачивается. Хуже того, вакуум заполняется абсурдными политическими и социальными идеями, отличительным признаком которых является духовная опустошенность».
Впрочем, там, где насильственно забрать голос (как это делалось в советское время) не получается, можно пойти окольными путями: мягко укачать сладким пением и исподтишка скорректировать смысл молвленного — следовательно, и сам образ мышления нации.
«ПРИСПЛЯТЬ, ЛУКАВІ, І В ОГНІ ЇЇ, ОКРАДЕНУЮ, ЗБУДЯТЬ...»
Какие же слова национального гимна больше всего мешают новейшим критикам? Традиционно это первая и третья строки поэзии, которым вменяют несоответствующий современным условиям воинственный и пессимистический тон. Так в словах «Ще не вмерла» критики усматривают неоправданные минорные нотки, которые противоречат, по их мнению, актуальному положению вещей. Мол, во времена национальных движений указывать на вероятные угрозы, наверное, было необходимо, однако по провозглашению независимости подобное сгущение красок является анахроническим и даже вредным для нации. Из таких соображений подвергается обструкции и строка, которая предвещает гибель «воріженьків». Утверждается, что если получению независимости кто-то и когда-то, конечно, препятствовал, то теперь у Украины нет ни одного недруга, поэтому целесообразно сменить установку враждебности приязненным отношением к соседям.
Трудно не признать, что при поверхностном (то есть абстрактном и оторванном от конкретики) взгляде указанная аргументация производит впечатление подходящей и логичной, однако выдержать проверку общеизвестными фактами она не в состоянии. Факты удостоверяют: степень возвышенности, оптимистичности и патетичности гимна не находится в прямом соотношении со степенью жизнеспособности нации. К примеру, более жизнеутверждающий гимн, чем гимн СССР надо еще поискать, однако предотвратить лихую годину империи он не помог — как и не помогла бы никакая другая ода, излишне пафосная и лживая. Впрочем, ситуация с гимном советской Украины, написанным аккурат в той стилистике, которую лелеяла в мечтах упомянутая выше критика, выглядит в нашем случае еще более показательной. Вспомним:
«Живи, Україно, прекрасна і сильна,
В Радянськім Союзі ти щастя
знайшла.
Між рівними рівна, між вільними
вільна,
Під сонцем свободи, як цвіт,
розцвіла.»
Кажется, что при современном состоянии исторических исследований напоминать, насколько реальность разбегалась с цитируемыми строками, нет необходимости. Принятый в 1949 г. — в том же, когда впервые увидел свет роман Дж. Оруэлла «1984» — текст П. Тычины стал не только его ровесником во времени, но и братом по духу: за лицемерными мантрами о свободе и равенстве, которые якобы расцвели под солнцем свободы, маскировалась «заглада» — национально-культурное и физическое истребление украинства. Фактически, рассказывая о благоденствии, гимн Украинской ССР выполнял функцию снотворного: присыпал бдительность и вводил в заблуждение, на эмоциональном фоне которого — безо всякой шумихи и сверхусилий — можно было навсегда снять с повестки дня украинский вопрос. Под этим углом зрения нынешние предложения заменить грустные строки пафосными сентенциями выглядят подозрительно и неоднозначно. Разве в действительности будущность Украины ограждена от прежних угроз, рисков и неуверенных моментов? Не станут ли слова о расцветшей жизни прикрытием для поновляемого социального и национального притеснения — следовательно, смерти?.. — Ответ очевиден: не ограждена. Впрочем, дело не в том, что не ограждена «сегодня», «теперь», «в данный момент». Дело в принципиальной недопустимости «побега от смерти»; принципиальной недопустимости трусливого «отвода взгляда от неизбежного конца бытия-в-мире» (М. Хайдеггер).
MEMENTO MORI
Отмечая несоответствие патетической установки нынешнему — действительно угрожающему для украинской экзистенции — положению, должны осознавать то, что речь идет не о текущем моменте (мол, сейчас — «во время люте» — время для восторженных од «еще» не наступило, однако после устранения актуальных проблем можно будет серьезно задуматься о дифирамбах). Наивысшая точка в развитии (нации, цивилизации или культуры) является одновременно и началом упадка — первой точкой в нисходящей. Следовательно, беззаботно почивать на лаврах — даже и достигнув какого-то (неминуемо относительного) равновесия — значило бы допустить недозволенную ошибку. Сила и гениальность «пессимистического» украинского гимна, собственно, и заключается в том, что он дает возможность всегда держать в поле зрения неизбежную смерть — и таким образом быть осмыслено и сознательно. Побуждают к развитию и совершенствованию не успокоительные и обманчивые мантры, что способны только скрыть от нации сущность ее существования, но прочная концентрация на конечности (земной) жизни, настоящий смысл которой придает не что иное, как смерть.
Мартин Хайдеггер, автор фундаментального исследования об основах экзистенции (см. его работу «Бытие и время»), называет то состояние, при котором единственно может быть найдена наиболее своя возможность быть (и то — быть сознательно), бытием-к-смерти. Собственно, в пределах экзистенциальной интерпретации стихотворение «Ще не вмерла...», что внедряет Украину в контекст потенциальной невозможности-быть, приобретает, наконец, то осмысленное звучание, которое в состоянии, как кажется, раз и навсегда снять вопрос об уместности или неуместности апелляций к смерти в национальном гимне. Дать широкий экзистенциальный анализ поэзии П. Чубинского в пределах этого материала, конечно, не представляется возможным, однако пунктирно указать на два важных момента необходимо.
Рассматривая существование сообщества сквозь призму его временности, обычно выделяют три темпоральных модальности, предопределяющие его установку и ориентацию относительно мира, — прошлое, нынешнее и будущее. Стихотворение «Ще не вмерла...», если присмотреться к его тексту, отражает интенционную направленность в будущность, которая отталкивается от неблагоприятного настоящего. Собственно, просыпаясь благодаря осознанию смертности к сознательной экзистенции, украинство делает возможным свое воскресенье, метафорически названное автором «улыбкой судьбы». Под этим углом зрения весьма интересным является способ, с помощью которого, согласно пророчеству, будут устранены «воріженьки», то есть помехи на этом пути. Решение, которое предлагает П. Чубинский («Згинуть... як роса на сонці»), ошибочно было бы считать просто красивой метафорой — скорее указание на их озарение и внутреннее превращение с помощью силы солнца, что, по народному толкованию, символизирует возрождение.
