Я знаю точно и часто рассказываю другим, что закон нарушать нельзя.
Я еще точно не знаю, можно ли нарушать закон с целью доказать, что он несовершенен и что его нарушают ежедневно легко и просто. И вот как это делается, мол, смотрите — потому что если я вам этот способ не покажу, то так оно и будет вечно.
Руководствуясь этим сомнением, наверное, когда какие-то подонки развесили по Львову и пригородам объявление, что отдадут кому-то недорого своего ребенка, — нужно было сорвать его и принести куда-то во властные структуры, чтобы они там рассмотрели, наконец, эти объявления, и показать тем негодяям согласно кодексу «кузькину мать». Это был бы законный путь. И волки были бы сыты, и овцы, что важно, целы. И нечего тем овцам переться на жертвенную сковородку и кричать там, что печет, и мешать людям спокойно бороться за светлое будущее.
А все же тревожит законопослушную душу это странное поведение овец.
Журналисты львовского «Експреса» Светлана Мартынец и Юрий Тарнопильский, купившие ребенка, описывали в газете каждый свой шаг, давали интервью газете «День», ТСН, НТВ. И можно было бы подумать, что речь идет об обычной сенсации — и удобно было бы подумать. Если бы не понимание, что глупа была бы такая жертва, и если бы не осознание, что речь идет о неверии в чистоту «законного пути», каким он проложен по просторам нашего государства. О неверии в то, что таким «законным путем» мальчика можно спасти от дальнейшего горя.
Было страшно держать на руках маленького Юрчика, понимая, что можешь не удержать. Потому что его отберут, потому что таков закон, что не можешь, когда хочешь, кормить его котлетами, учить говорить и целовать его, усыновить его и растить его, потому что он такой славный человечек. Потому что ты ему, как сказал опекунский совет, — «человек с улицы», а у него есть родная мама (она родная, пока по закону не лишена прав), и он должен вернуться в детдом, где место таким, как он. Потому что так за него решает государство, пока Юрчик маленький и глупый и не имеет права сказать, что так не хочет. А хочет к одной из теть, которые приехали из различных городов и стоят под редакцией с дорогими игрушками, потому что годами не могут никого усыновить.
Кстати, после львовского «дела врачей», в закон о браке и семье внесены поправки, которые, с одной стороны, якобы и стали препятствием усыновлению детей сомнительными людьми и за деньги, а с другой — именно из-за этих предостережений сиротские дома забиты детьми, которых взять в семью так непросто, что бывает и невозможно.
Если закон дает возможность человеку законно быть несчастным, то — такой закон уважать? Или с риском получить наказание демонстрировать его ущербность? Вот вопрос для журналиста.
Когда нашу съемочную группу не пустили на заседание опекунского совета, который был собран с целью быстрее отобрать мальчика у журналистов и вернуть в детдом, на пороге которого он был продан, и быстрее доложить прокуратуре, что непорядок устранен — то все это якобы было сделано по существующему закону, который «не допускает разглашения данных о несовершеннолетнем, относительно которого совершено преступление». На него сослался глава администрации Галицкого района Львова в факсе, присланном мне за несколько часов до начала телепрограммы «Версии». Он писал: «Не возражая против программы «Версии» о вышеупомянутом несовершеннолетнем, которую вы готовите к эфиру на 4 февраля, прошу вас с должным вниманием и ответственностью отнестись к интересам ребенка при подаче материала». Мол, если мы покажем «образ» Юрчика, то мы нарушим закон — так как это может «отрицательно повлиять на семейное положение (возможное усыновление) несовершеннолетнего, формирование личности ребенка в меру того, как он осознает свое положение».
Прочитав эти «родительские» напутствия, можно ли не сказать, что, стоя под дверью опекунского совета, мы слышали, что никто там не интересовался «положением» Юрчика, а подчеркивали одно: если опекунский совет не отреагирует на предписание прокуратуры, то его накажут. Могу ли я не сказать, что «родительский» факс мне глава администрации подписал в тот день, когда было уже утверждено решение передать в детдом этого малыша, который уже стал похож на домашнего ребенка, уже отогрелся в семье и мог бы там ждать усыновителей. Светлане Мартынец вроде и не отказали рассмотреть когда-то ее просьбу о временной опеке. Но она сначала должна его отдать в детдом, где, кстати, трехлетних уже и не держат. А потом брать, когда ее бумаги рассмотрят. Могу ли я не сказать, что это предусматривает ненужную волокиту для «несовершеннолетнего», может «повлиять на формирование его личности» в меру того, что он живой и мучается. И можем ли мы не сказать, что журналистка хорошо делает, что не отдает его в эти дни?
Кажется, хоть это и страшно, таки нужно восстать против плохого закона, или против тех, кто плохо закон гарантирует. И что это может стоить работы и здоровья, но правильно, что сказано вслух: у нас продают людей, или — люди, нас просто продают и будут продавать, если мы оставим в государстве все так, как есть.
Я сейчас могу сказать крамольную вещь. Но прикроюсь авторитетом. Как-то я спросила у Владимира Познера: «Если бы вы подслушали государственную тайну, где речь шла о том, что кому-то придется лишиться жизни, — сказали ли бы вы об этом в камеру, зная, что идете против закона?» Он сказал: «Вы думайте сами, как вы сделаете, а я, наверное, скажу».
