Что нового написать о Питере Гринувее? Знаешь, что ничего неожиданного не увидишь, и все-таки, реагируя на знакомое имя в титрах, радуешься, будто встретил старого друга, сам вид которого вызывает приятные воспоминания. В этот раз такой встречей является фильм «Тайны «Ночной стражи» — об истории написания Рембрандтом знаменитого полотна.
Даже тот, кто совершенно охладел к творчеству Гринувея, может вспомнить, насколько поражали его работы в 1990-х, когда они стали доходить до постсоветских зрителей. Художник по первой профессии, Гринувей наполнял фильмы яркими, эффектными образами. По сути, каждая из этих лент — своего рода каталог цитат и образов из различных культур и эпох, оживленный театрально-кинематографическим способом. «Повар, вор, его жена и ее любовник» (1989), «Книги Просперо» (1991, по «Буре» Шекспира), «Дитя Маккона» (1993)... В своей склонности к беспрерывному цитированию, играм с визуальными языками, мрачной иронии, Гринувей, безусловно, был постмодернистом и уже потому воспринимался как радикальный кинематографист. Однако поток информации уплотнялся, приходили более изысканные и смелые режиссеры, и энциклопедические галлюцинации Гринувея стали забываться. Стиль обернулся против автора: закончился постмодернизм, и возникла необходимость в новых приемах, а их еще нужно было найти. Гринувей пошел другим путем: вспомнил хорошо забытые старые.
Картина с самого начала напоминает Гринувея 15—20-годичной давности. Все снова очень театрализовано, действие разворачивается на гигантских подмостках, где среди собственных кошмаров мечется обнаженная фигура главного героя. Рембрандт у Гринувея — человек в первую очередь. Великий художник имеет слабость к хорошеньким женщинам, он весьма предприимчив, знает свою выгоду, но еще и с галльской легкостью сыпет остротами. Вообще, если раньше текст гринувеевских фильмов напоминал ряд культурологических монологов, иногда скрепленных бытовыми фразами, то сейчас персонажи довольно непринужденно говорят о политике, торговле, финансах, военном деле, любви и прочем. Но все равно выстроить целостный разговор удается редко: снова и снова словесные поединки переходят то в искусствоведческие экскурсы, то в перечни синонимов одного и того же слова.
Ход в духе современности —художественная конспирология. Полотно «Ночная стража» у Гринувея предстает в качестве обличительной аллегории, где изображены участники коварного заговора, в котором есть и финансовые махинации, и ужасающий разврат, и даже убийство; каждый жест, каждое лицо на картине — доказательство преступления, проявление грехов тех якобы уважаемых господ из общественной верхушки, которые позировали Рембрандту. Но детективная тема не получает развития, а остается субъективной интерпретацией, не хуже и не лучше тех, что уже наросли вокруг знаменитого произведения. Драматургия очень неровна — такое впечатление, что, заявив мотив заговора и разоблачения, режиссер просто не знает, как развить это приключение, а финал всего фильма невыразителен.
Гринувей наиболее предсказуем в работе с актерами. Мартин Фримен (Рембрандт), Ева Биртистл (Саския), Эмили Холмс (Хендрике), вероятно, хорошие исполнители, однако наверняка сказать об этом сложно. Какие-то психологические нюансы, тонкости жеста и мимики не прослеживаются; основное требование к человеческим телам — не выпадать цветом и местоположением из композиции кадра, напоминающей, в свою очередь, подвижные репродукции живописи мастеров Возрождения. Крупные планы, как раз и предназначенные для раскрытия характеров героев, в такой эстетике не работают. Перспективная глубина кадра отсутствует, камера (оператор Рейнер ван Бруммелен) движется очень правильно, никаких скачков. Все плавно, величаво, флегматично.
Но вот один персонаж в конце озвучивает гринувеевские идеи относительно «Ночной стражи», и слушать это невероятно интересно, рассматривая также полотно, являющееся главным героем эпизода. Отсюда ответ на вопрос об аудитории фильма — он просто создан для поклонников Рембрандта и вообще позднеренессансной живописи; не останутся равнодушны и ценители творчества самого режиссера. В этом и феномен Гринувея: фактически он стал постановщиком для искусствоведческой, но вовсе не кинематографической публики; даже бесконечно повторяя самого себя, он не потеряет своего благодарного зрителя, ведь останется вот таким — ярким, познавательным и чертовски старомодным. Лично я с нетерпением буду ждать его будущих фильмов, каждый из которых, если ему верить, будет посвящен какому-либо живописному шедевру прошлого.
