Сегодня Николаю Михайловичу Амосову исполнилось бы 95 лет. Шел октябрь, и вдруг у меня возникла мысль попробовать обрисовать творческие и человеческие черты талантливого реформатора медицины глазами видного хирурга, в прошлом — дважды министра здравоохранения Украины, члена-корреспондента НАН и АМН Украины профессора Василия Дмитриевича Братуся. Я позвонил ему домой. Василий Дмитриевич сразу же согласился на встречу. Около двух часов мы воссоздавали грани амосовского образа. Мой собеседник был достаточно бодр для своих девяноста с лишним. Хотя и заметил: жизнь каждый день как бы выдергивается по ниточке... В тот же день я записал услышанное. А спустя два дня В.Д. Братуся не стало... Таким образом получилось, что это его последнее интервью.
— Каждый из нас во врачебном мире, особенно в хирургическом, знает, больше или меньше, друг о друге, — задумывается Василий Дмитриевич. — Но приходит день, когда какой-то эпизод внезапно становится искрой, возникающей дружбы. Именно так в начале 1957 года я познакомился с Николаем Михайловичем Амосовым.
Разумеется, и как министр здравоохранения Украины в 1954—1956 годах, и как хирург, ни на день не оставляющий свою профессию, я весьма заинтересованно относился к этой яркой личности. Переехав в начале пятидесятых годов в Киев, Н. Амосов сразу же проявил себя как разносторонний новатор. Он, например, первым в Украине внедрил внутритрахеальный наркоз. В 1953 г. в Киевском медицинском институте Николай Михайлович был избран заведующим одной из кафедр хирургии. Работа шла успешно, но главная его задача состояла в развитии грудной хирургии. И в 1956 г. первая такая кафедра нового уровня под руководством Н. Амосова была учреждена в составе Киевского государственного института усовершенствования врачей. А я в 1957 году, после первого своего министерского периода, был назначен его ректором. Вскоре ко мне на прием пришел Николай Михайлович, чтобы, как он сказал, лично познакомиться. Мы, видимо, сразу же почувствовали духовную близость — как фронтовики, хирурги и почти одногодки — Амосов был старше меня на три года. Впрочем, я понимал, что визит Николая Михайловича был чем-то иным, а не просто лишь долгом вежливости. И действительно, разговор пошел о путях решения очень важной для Амосова проблемы, поскольку он был к этому времени уже почти безраздельно увлечен хирургией сердца: о создании модели АИК, иначе говоря, аппарата искусственного кровообращения. Возможность конструирования механического «дублера сердца» в Украине, причем собственными силами, выглядела, конечно же, заманчивой. А завязкой необыкновенной работы стало недавнее участие Н. Амосова в международном конгрессе хирургов в Мексике, где он увидел АИК в действии в операционной. Аппарат открывал невиданные горизонты в хирургии сердца. Поскольку по своему второму образованию Амосов был инженером, он сразу же, как увидел АИК, перенес увиденное на чертеж...
— И что же было дальше?
— Вернувшись в Киев, Николай Михайлович со свойственной ему целеустремленностью взялся за конструирование аппарата, сплотив для этого группу инженеров и рабочих на одном из заводов в Святошине. Вопрос упирался в финансирование начинания, и именно о такой помощи Амосов меня попросил. Идея поразила и меня. Но по штатному расписанию института открыть напрямую подобные вакансии я никак не мог. «Сколько работников вы бы хотели сосредоточить в бригаде?» — спросил я Николая Михайловича. Оказалось, речь шла лишь о семи энтузиастах. Откладывать дело в долгий ящик никак не хотелось, и я тут же предложил выход — выделение на семи различных кафедрах должностей старших лаборантов для фактической оплаты труда амосовской группы. Формально я, видимо, что-то преступил, но будущее показало — был прав. Разумеется, это были очень скромные ставки. И все же аппарат был создан.
Мне думается, что как раз эта удивительная полоса в амосовских исканиях и легла в основу его знаменитой повести «Мысли и сердце». Должен заметить, что хотя я также не лишен тяги к перу, это совершенно разный уровень литературных способностей.
Мы встречались после этого довольно часто, и между нами сложились теплые дружеские отношения на долгие годы. Собственно, это был тройственный союз: Н. Амосов, А. Федоровский, также крупный хирург, и я.
— Что же, Василий Дмитриевич, особенно запомнилось в этой дружбе?
— Понятно, одной из центральных линий наших бесед были искания Николая Михайловича в расширении возможностей хирургии сердца. К этому времени он изобрел и внедрил атромботические клапаны для протезирования при митральных пороках сердца. Строилось новое здание для амосовской клиники, чему и я способствовал, поскольку вновь был назначен министром. И, естественно, назревал план преобразования этой клиники в Институт сердечно-сосудистой хирургии. К возможному назначению его директором, что было вполне логично, Николай Михайлович относился отрицательно, хотя оказался прекрасным руководителем. Административная работа его не интересовала и тяготила. Он хотел заниматься преимущественно хирургией, да еще кибернетикой. В конце концов, под влиянием руководства страны, и прежде всего В. Щербицкого, Н. Амосов возглавил институт, но, когда счел, что пора оставить этот пост, поступил решительно.
— В нашем разговоре нельзя не коснуться и драматичного случая в амосовской клинике, связанного с еще одним его замыслом...
— Что же, расскажу и об этой истории. Заведующий кафедрой нервных болезней нашего института профессор Дмитрий Иванович Панченко смонтировал на базе неврологического отделения областной больницы биотрон — подобие палаты с регулированием атмосферного давления. Между прочим, подобные камеры я видел и во Франции, но какой-то значимой роли в медицине они не сыграли. Амосов же в варианте использования подобной камеры в хирургии сердца — для проведения операций при повышенном содержании кислорода — усмотрел полезную перспективу. Хроника института содержит трагический случай с такой камерой. В воспоминаниях Николая Михайловича все это честно и правдиво описано. Переживания его были сильны. Что же, не зря сказано: великая участь — великая жертва.
...Мы общались и перезванивались с Николаем Михайловичем все последующие годы. Вот еще несколько штрихов. Обычно мы поздравляли друг друга, как правило, открытками, с праздниками советских времен. Сочиняя однажды такое послание и стремясь к какой-то новизне, я начал с регалий Николая Михайловича: депутату Верховного Совета СССР, Герою Социалистического Труда, и т.д. Вдруг узнал, что он, получив открытку, страшно разобиделся, усмотрев почему-то в таком обращении нечто противоположное настоящей уважительности. Когда мы встретились, он начал с упрека: «Как ты мог!».
И такой факт. Николай Михайлович так и не был избран академиком АМН СССР. Как-то, возвращаясь со съезда хирургов в одном купе с ближайшими сотрудниками министра здравоохранения СССР Б. Петровского, я, когда мы уже выпили по рюмочке, спросил их, почему возникли препятствия в избрании Амосова академиком. Ответ был таков: потому что он слишком умен...
