ХХ столетие было склонно осознавать себя как самое драматичное, самое «интенсивное» и значимое во всей истории человечества и находило основания для подобного самоосознания во всех сферах жизни: политической, военной, экономической, экологической, моральной, культурной, творческой, бытовой — везде здесь динамика изменений имела ошеломляющие масштабы. А поскольку финал столетия одновременно является и завершением второго тысячелетия нашей эры и прологом третьего, то естественное желание мыслителей подвести его итоги неминуемо приобретает эсхатологический и апокалиптический характер.
Подобного рода публикации — философов, культурологов, политиков, публицистов — нарастают лавинообразно, становятся одни необходимостью, иные — модой. К первым можно отнести труды известного австрийского культуролога и политолога Вольфганга Крауса.
Вольфганг Краус известен у нас меньше, чем он того заслуживает, поскольку большинство его трудов не переведено ни на украинский, ни на русский языки. Тогда как это один из наиболее ярких и прозорливых представителей философско-социолого- культорологической эссеистики конца ХХ века. Вольфганг Краус родился 13 января 1924 г. в Вене. После окончания Венского университета с 1946 г. работал редактором в нескольких издательствах, сотрудничал в газетах и журналах Австрии, Германии, Швейцарии в качестве литературного критика и эссеиста, был корреспондентом во многих странах Европы, выступал обозревателем по вопросам культуры на радио и телевидении.
Он был основателем и многолетним руководителем Австрийского общества литературы, которое объединяет писателей, критиков и литературоведов, содействует публикации австрийской литературы и международным контактам деятелей культуры различных европейских стран. Несколько раз посещал Киев. Осенью 1993 г. по его инициативе вместе с Институтом литературы и другими учреждениями Национальной академии наук Украины проведен совместный украинско- австрийский симпозиум «Украинская литература в Австрии, австрийская — в Украине». Материалы симпозиума вышли отдельным изданием. Содействовал созданию Австрийских библиотек в Киеве, Львове, Черновцах.
Вольфганг Краус — автор многочисленных книг по вопросам культурологии и современной европейской политики: «Der f Я nfte stand» («Пятое сословие. Бунт интеллектуалов на Западе и Востоке», 1996); «Dіе stillen Revolution К re» («Тихие революционеры», 1970); «Kultur und Macht» («Культура и власть», 1975); «Die verratene Anbetung» («Обманчивые идолы», 1978); «Die Wiederkehr des Einzelnen. Rettungversuche in b Я rokratichen Zeitalter» («Возвращение отдельного (личности). Поиск спасения в бюрократическую эпоху», 1980); «Телевидение: новый контингент. (Культура и хаос)» (1989) и др.
В своих трудах Вольфганг Краус, последовательно обращаясь к различным аспектам современной цивилизации, разворачивает ее системную критику. Само по себе это не ново — этим не случайным, объективными историческими обстоятельствами обусловленным, делом занимались многие интеллектуалы второй половины XX века. Но В. Краус привлекает оригинальным характером своей критики. Во-первых, он сосредотачивается на положении человека в современной цивилизации, и эту человеческую проблематику осмысливает в исторической ретроспективе и перспективе, обращаясь к опыту различных времен и культур. Во-вторых, открытость мышления, свобода от характерных для интеллектуалов претензий на посвященность и эвристичность дают ему возможность пользоваться — в режиме свободных ассоциаций — россыпями мыслей многих и многих мыслителей, опять-таки, разных времен и культур, что не становится компиляцией — по причине «лидерства» авторской мысли, зато создает эффект интеллектуальной полифоничности. И в третьих, В. Краус не являетсяни критиком-мазохистом, ни критиком-революционистом; он скорее критик-ревизионист или конструктивист. У него нет ни полного отрицания современной цивилизации, ни отвращения к ней, он видит огромный путь, пройденный от дикого, полуживотного состояния человека в первичных, многими идеализированных, обществах до развитости современного человека в современных, сравнительно комфортных обществах, — но он видит и то, что этот путь завел человечество в тупик и завел не случайно, а закономерно: из-за неспособности человечества овладеть и реально использовать те духовные энергии, которые оно же и породило. В. Краус, в отличие от разномастных революционистов или реформистов, не видит радикальных или хотя бы сколько-нибудь надежных средств спасения. Однако ищет их: соntrа sреm sреrо. Свою установку он выразил притчей: есть два стакана молока; в каждый из них бросили по лягушке. Одна из них сразу осознала свою обреченность, сложила лапки и погрузилась в лучший мир. Другая же или от отчаяния, или из упрямства бултыхалась и бултыхалась, работала лапками, и — о чудо! — молоко стало маслом, и она спаслась.
Этот минималистский, но, по мнению В. Крауса, единственно реальный подход особенно характерен для труда «Die Wiederkehr des Einzelnen. Rettungversuche in b Я rokratishen Zeitalter» (1980). Здесь я позволю себе маленькое отступление. Вспомним один великий исторический парадокс. Блестящие мыслители XVII—XVIII веков увлекались радужными теориями цивилизации, картезианскими идеями прогресса, — и это именно в то время, когда в большинстве стран Западной Европы разбойничали рыцари периода так называемого первичного накопления капитала, обнищавшее крестьянство жило впроголодь или погибало от голода, ремесленники разорялись, процветал религиозный фанатизм, свирепствовали религиозные и династические войны. А тем временем теоретическая мысль развивалась по собственному алгоритму. Не меньший исторический парадокс мы можем наблюдать и сегодня. Никогда в философии, юриспруденции, законодательстве, эссеистике не звучало столько вдохновенных слов о человеке, о личности, о безграничных правах человека как альфе и омеге всего и вся, и никогда еще человек в мире, за исключением, возможно, аборигенов каких-то недооткрытых островков в Тихом океане, — формально свободный как никогда, не был реально таким несвободным: рабом монстра современной бюрократии, рабом монстра современных продукций, рабом монстра современных технологий, рабом собственного атавизма, освящение которого должно компенсировать и скрыть все прочие формы порабощения и самопорабощения.
Можно по-разному оценивать это разительное несоответствие между теоретической сакрализацией и практической вульгаризацией массового человека. Можно видеть в этом слепоту или эгоизм самодовольной теоретической мысли. А можно видеть действие великого инстинкта самозащиты рода человеческого: когда человеку, а значит, и обществам, человечеству угрожает обесчеловечивание, гуманистическая мысль делает человека своим патетическим приоритетом, опираясь и на социальные импульсы. Возможен и третий взгляд: бюрократия — не как сборище больших и малых чиновников, а как душа современных обществ — небеспричинно боится самой себя, инстинктивно чувствует свою обреченность на самопоедание и идет на спасительное самоограничение, стимулируя продуцирование сложных процедур защиты человека от нее, бюрократии, самой. Иначе голос самого Человека, даже в редакции великих мыслителей, кто знает, был бы ли услышан...
У В. Крауса здесь, как всегда, своя, мягко, без надсадности высказанная позиция. Он разворачивает картину тотального разрастания бюрократии в современных обществах — как западных, так и восточных, картину овладения властями — политическими, экономическими, административными («организациями» — часто употребляемый В. Краусом термин) — всех сфер жизни: хозяйства, технологий, политики, образования, науки, культуры, искусств, школы, университетов, армии, общественных движений. Спрут бюрократии душит человека. Собственно, это не открытие Крауса, он просто более системно изложил то, что «по отдельности» говорилось и до него. Не его открытие и картина засилья деперсонализированой массы в современной цивилизации, массы, которая вульгаризирует человеческий дух и затаптывает человеческие идеалы. (В. Краус сам ссылается на Ле Бона, хотя почему-то не упоминает об Ортеге-и- Гассете). Но открывательская оригинальность В. Крауса в том, что он неожиданным образом, но обоснованно объединяет образ бюрократии и образ массы как взаимозависимые и взаимопродуцирующие. Масса порядком самоорганизации порождает бюрократию («организацию»), бюрократия («организация») сама становится массой. Казалось бы, заколдованный круг, и выхода нет. Но В. Краус надеется, что разорвать его сможет сила, которую он называет возрождением личности, хотя и понимает законный скепсис, который должна встретить эта идея: «Никогда еще чиновничество, бюрократия и организация не были такими всеобъемлющими и плотными (dicht — густой), как сегодня, и вопреки этому в книге этой говорится о возрождении личности» (с. 154). Этому возрождению будет способствовать разложение массы.
Сначала подход В. Крауса представляется не очень убедительным и даже довольно наивным. Он прибегает к аналогии с современной физикой, которая говорит о переходе массы в энергию, ссылается на неоплатонистское понимание духа и материи-массы. Более существенны рассуждения о том, какую духовную энергию порождали революционные движения масс, — от французской до русской революций, хотя результаты их В. Краусу далеко не по душе. Свои надежды он связывает с, так сказать, внутренним разложением массы. Он говорит о беспочвенности как демонизации, так и идеализации массы; что такие понятия, как пролетариат, массы, техника, организация, аппарат, партия и проч. мифологизированы как мощные эрзац-религии, и наука должна их десакрализировать. Ссылаясь на исследования социологов и психологов, В. Краус говорит, что ни в одной из этих структур человек не отождествляет себя с ними полностью, есть какой-то личностный остаток, который может стать основой социального и культурного развития. И вторая сторона проблемы — сама бюрократия вынуждена заботиться о совершенствовании персонального состава своей массы для соответствия все более сложным функциональным потребностям.
Все это и дает определенные возможности гуманистического развития, которое должно выразиться в первую очередь в реальном обеспечении прав человека и в культуре. Именно культуру В. Краус рассматривает как альтернативу тотальному разрушению («unserer totalen Zerstorung»).
К одному из аспектов этой опасности тотального разрушения Вольфганг Краус обратился в работе «Нигилизм сегодня» (1983, расширенное издание 1985, украинский перевод 1994); ее продолжением стала книга «Следы рая. Об идеалах» (1985, 1988). Вопрос о современном нигилизме в развитых западноевропейских обществах и в бывших коммунистических странах В. Краус рассмотрел в книге «Будущая Европа» (1993). В этих работах он заставляет думать о всех ужасах, которые натворило человечество, но и оставляет ему шанс во времени и пространстве; мировая история, словно Бог, предостерегая, дает возможность опомниться... Обратиться к доброму в себе.
В «Нигилизме сегодня» В. Краус изложил свои рассуждения по поводу явления, объемы и суть которого и влияние на историческую судьбу всего человечества он чуть ли не первый увидел так ясно (и в этом также открывательское значение его труда). Интересно и то, что и тут автор своеобразным образом избежал — неизбежной для размышлений «конца эпохи» — дилеммы между оптимизмом (почти окончательно скомпрометированным и присмиревшим) и пессимизмом (не только скорбным, но и чем дальше, тем более агрессивным и отчасти уже самодовольным в своей агрессивности). Его интеллектуальная ориентация и эмоциональный настрой замечательно выражены в подзаголовке работы: «...Терпеливость мировой истории». Какой емкий образ!
Для нас, выросших в советском «интеллектуальном пространстве», понятие «нигилизм» сводилось к известному явлению русской общественной жизни середины и второй половины XIX ст. (фактически к «базаровщине» и отчасти «нечаевщине») и соответствующему наследию русской истории и литературы. Впрочем, и западноевропейская публицистика, реагируя на левоанархистские движения и терроризм 60— 80 х годов XX столетия, склоннавыводить их генеалогию из русского нигилизма и терроризма XIX века. Но для Вольфганга Крауса это только эпизод (хотя и очень примечательный и «результативный») в истории нигилизма как явления мирового, глобального.
И как практика, и как теория, нигилизм родился не в России (и сам термин придумал не Тургенев, как нас учили в курсе русской литературы; еще в 1799 году его употребил немецкий философ Фридрих Генри Якоби); в России он был позаимствован и, как многие западные идеи, доведен до лучезарных крайностей: здесь гипертрофированное развитие получило одно из трех течений нигилизма — нигилизм социально-политический. В то же время философский нигилизм XIX века «избрал» своей вотчиной Германию, эстетический — Францию (хотя и остальная Западная и Центральная Европа не осталась к нему безразлична, и даже твердоконсервативная Англия и устало-легкомысленная Австрия сделали свой неповторимый и значительный вклад в него).
Вероятно, нигилизм как безоглядное и принципиально некомпенсированное отрицание тех ценностей, которые делают возможным человеческое сожительство, коренится в самой человеческой природе (общественной, нравственной и даже биологической), — является одной из человеческих потенций; в этом смысле он вечен и сопровождает всю человеческую историю (точнее: соучаствует в ней); элементы его (если так его понимать) можно найти в древнейших философиях и даже религиях. А что Вольфганг Краус сосредотачивается именно на XIX столетии, так это потому, что к тому времени развитие цивилизации придало нигилизму «системный» характер, сделало его исторически оголенным фактором и подготовило его глобальный взрыв в веке XX. Поэтому и соответствующий раздел работы называется: «Актуальное прошлое нигилизма».
Но если нигилизм XIX века имел эпидемический характер, то нигилизм XX века, по мнению автора, — это уже пандемия. Произошла чрезвычайно опасная мутация и объединение индивидуальных и общественных неврозов. Хотя автор и не употребляет определение «тотальный», но именно таков нигилизм XX века в его понимании. В рамках этого явления — и мировые войны, и великие «окончательные» революции, и коммунизм, и фашизм, и терроризм, и нравственная распущенность, и духовная опустошенность ежедневного существования, и экологические беды, и технотронное самоубийство человечества, и симулятивные формы искусства, и многие другие проявления истощения веры и творческого духа человека, упадок и вырождение личности и общества.
Может показаться, что речь идет о произвольном или сугубо субъективном «объединении» под одну рубрику разнородных и разномасштабных явлений. Но стоит прочитать книгу, и убеждаешься, что это не так, что автор на самом деле открыл общее в этих разнородных и разномасштабных явлениях, сумел осмыслить их как объективно существующую и динамичную структуру, имеющую различные измерения — исторические, общественно-политические, психологические, философские, этические, эстетические и др.
С этой точки зрения интересен анализ форм нигилистического самоощущения и поведения, который дает Вольфганг Краус: фактически он предлагает разветвленную и совершенную типологию нигилизма, во многом неординарную и даже неожиданную; в его схеме нигилизма находят место (кроме общепризнанных нигилистическими) и такие модели мышления, которые никогда не рассматривались в этом аспекте (например, «академический нигилизм», «нигилизм чиновничества», «догматический нигилизм», «дионисийский нигилизм» и др.).
Определенным методологическим сюрпризом является его дихотомичный подход, ориентация на выявление «диалектики противоречий» в нигилизме. По Вольфгангу Краусу, нигилизм начинается не сам от себя, не из собственных недр питается, а является реакцией на банкротство определенных великих идей и вер и определенное время выступает в их собственном одеянии. Сначала он существует в скрытой форме (отцы: формальное следование исчерпавшей себя догме при отсутствии веры в нее), а потом в откровенной (дети: отбрасывание вместе с отжившей догмой и всяких норм вообще). Такую «парность» многих исторических форм нигилизма Вольфганг Краус заметил едва ли не первый. Не менее интересна и его версия коммунизма-сталинизма и фашизма-гитлеризма как трагически-гротескного воплощения нигилизма под антинигилистическими лозунгами (по наблюдению В. Крауса, нигилизм может иногда выступать и как активная якобы творящая историю сила, создавая свою патетику и романтику).
Особенно основательно разработан в книге вопрос о психологической (собственно, невротической и психопатологической) почве нигилизма. Здесь автор привлек большой научный материал, использовал работы творцов психоанализа, обширную литературу. Все это как будто известно, но подано в такой системе и под таким ракурсом, который убедительно описывает механизм рождения нигилистической установки личности и демистифицирует его. Ведь за «романтикой» анархического бунтарства и «героизмом» всеотрицания очень часто стоят чрезмерный эгоизм и эгоцентризм, несоответствие амбиций и сил, нереализованность личности, комплекс неполноценности и все чаще — неврозы и психопатологические явления. С другой же стороны, пандемия нигилизма в «благополучных» демократиях Запада, в «обществе потребления» свидетельствует о том, что человек не может довольствоваться одним лишь материальным достатком, что ощущение бессодержательности жизни, экзистенциальный вакуум для него нестерпимы, что ему нужны осознанная цель, осознанные ценности.
Отнюдь не претендуя на роль укротителя нигилизма, Вольфганг Краус однако не ограничивается его демистификацией и критикой нравственного состояния человечества, но и предлагает свой план обращения в те ценности, которые придают прочное содержание человеческой жизни. Здесь нет ничего профетического или сенсационного, просто автор систематизирует полузабытые, когда-то общепризнанные и, так сказать, общедоступные ценности («отринутые идеалы»), но устанавливает их иерархию и предлагает реальный путь от простого к сложному, от элементарного к высшему («основные» или «первичные ценности»; «вторичные ценности»; «ценности, составляющие смысл жизни»).
Труды Крауса были написаны, кажется, не в последнюю очередь под влиянием потрясений, которые испытала Европа от всплесков анархизма и терроризма 60—80-х годов (хотя более глубокий стимул — размышления о кризисе европейской культуры). Можно представить, как реагировал бы он на события сентября прошлого года, на ту новую мировую ситуацию, которую они обозначили. По-видимому, он увидел бы за этим нечто большее, более сложное и страшное, чем только «международный терроризм».
