Защита информационного пространства и проблема коммуникации в обществе в условиях вхождения мировой цивилизации в информационную эру выходят на первый план. Этим вопросам уделяется самое серьезное внимание в США и Европе. В министерстве обороны США задействовано 1000 человек, занятых ПР-работой. Только национальная криптологическая школа АНБ США выпускает ежегодно 19 тысяч специалистов по информационной работе. Американские эксперты говорят, что в информационный век главную роль приобретают информационные войны — не менее ожесточенные, но без человеческих жертв. Россия также уделяет этому вопросу повышенное внимание. 9 сентября 2000 г. президентом РФ В.Путиным была утверждена «Доктрина информационной безопасности Российской Федерации». Не меньшее значение приобретает налаживание коммуникативных связей в обществе — психологических, социальных, интеллектуальных, особенно между населением и государством. Успешная коммуникация в обществе — это главный элемент фактора доверия, успешности развития страны. Проблематика этих вопросов в Украине и рассматривается в беседе нашего автора Сергея Удовика с Георгием ПОЧЕПЦОВЫМ, доктором филологических наук, профессором, заведующим кафедрой международных коммуникаций и связей с общественностью Института международных отношений Киевского национального университета имени Тараса Шевченко.
Сергей УДОВИК.: Вы автор 25 книг, у Вас масса статей и публикаций. С Вами можно обсуждать широчайший круг проблем — и информационную защиту, и этичность использования «белого» и «черного» пиара, и психологические войны, но мне кажется, наибольшей проблемой в Украине является умение устанавливать коммуникацию среди различных политических сил.
Георгий ПОЧЕПЦОВ.: Начнем с того, что, как это ни парадоксально, Украина не имеет своего информационного пространства. Если население склоняется к тому, чтобы смотреть не свое телевидение, когда основную информационную программу смотрят менее десяти процентов зрителей, то этого пространства как бы и нет. Как по Жванецкому: министр мясомолочной промышленности есть, а мяса нет… С другой стороны, СМИ порождают массу передач и статей, где рассказывается о новых моделях престижных иномарок или о ночных клубах, что снова касается трех процентов населения, которые могут позволить себе купить эту иномарку или сходить в казино. Интересы зрителей и интересы СМИ на сегодня не совпадают.
Но Украина не имеет своего информационного пространства не потому, что кто-то вещает или пишет по- русски, как это пытается представить соответствующий Госкомитет. Мы не даем качественного информационного продукта на свой собственный информационный рынок. Мы проигрываем более качественной работе других (например, российским новостям или американским фильмам), а язык тут ни при чем. Несомненно, что язык — это самый легкий для контроля параметр, но давно следует понять, что контроль этого параметра — это контроль только формы, а кто-то должен заниматься содержанием. Без хорошего содержания не будет ни украинского бестселлера, ни украинских телевизионных новостей, ни журнала. Качественный украиноязычный текст (песня, телефильм, книга) все равно проникают, например, на российский рынок, так что проблемы нет, было бы качество.
С.У.: У нас существует много газет, которые отражают мнение различных политических сил, но создается впечатление, что политические лидеры читают только «свои» газеты, это же касается и читателей, которые находят подтверждение своих мнений в «своих» газетах. Но, что удивительно, даже члены редколлегий общественно-политических и научных журналов гуманитарного профиля интересуются содержанием лишь «своих» журналов, а о других мнениях и суждениях в лучшем случае узнают в Брюсселе, Вашингтоне или Москве. Может быть, это связано с пережитками массовой психологии и стремлением обрести уверенность в себе, искусственно отгораживаясь от иных мнений?
Г.П.: Мы живем не в конкурентной среде, хотя говорим о рынке. Сегодня каждый техникум может стать университетом, любой может объявить себя академиком несуществующей академии и тихо радоваться. Советником по имиджу у нас становится человек на основании того, что он, к примеру, из одного села с тем, кому он должен помогать. Отсутствует реальная профессиональная оценка. Неконкуретная среда не нуждается в профессионализации, поскольку в ней работают другие параметры. Поэтому журналисты могут не читать газет, ученые — книг, и все остаются при своем мнении. Одновременно произошло определенное обеднение интеллектуальных потоков, которые не доходят до среднего ученого, поскольку при нынешней зарплате у него нет возможности покупки книги ценой в тридцать гривен. Нет таких денег и у библиотеки. Я уже не говорю об учителе. Парадоксальным образом поток книг стал богаче (возникло, например, бесконечное количество разнообразных переводов), но он не доходит до конкретного потребителя. Странным и удивительным является также и то, что в столице европейского государства отсутствует хотя бы один книжный магазин с литературой на европейских языках. Например, нельзя купить научной книги на английском языке.
Сергей УДОВИК: В развитых странах существует широкий спектр мнений и идеологий, и в результате взаимодействия они ассимилируются и взаимообогащаются. У нас же создается впечатление, что дихотомия «свой-чужой» неискоренима. Был коммунизм. На антикоммунизме вырос Рух. Президентские выборы показали, что коммунизм как идеология потерял актуальность, и вместе с ним стал резко терять сторонников и Рух. Получается, нет врага — нет движения. Или врага надо придумать. Но так и не появляются мощные, конкурирующие на созидательном поле партии, партии, строящие свою идеологию не на дихотомии «свой-чужой», а на идеологии конструктивного развития и конструктивной полемики. Как Вы думаете, с чем это связано и есть ли выход?
Георгий ПОЧЕПЦОВ: Идеология также нуждается в дихотомии «свой-чужой», хотя бы потому, что это в достаточной степени биологически оправданный параметр. Другое дело, что от самого примитивного основания, когда включены самые древние участки нашего мозга, надо переходить к более человеческим характеристикам. Но ведь партии у нас создавались часто просто по справочникам, по принципу, какое название еще осталось неиспользованным. Поэтому ни одна партия не решается выйти на настоящую работу с массами: она существует сама для себя и для политологов.
И Рух, и коммунисты, кстати, будут продолжать жить именно потому, что они заложили в определенной степени биологические основания в свои программы. Так, язык — это не чисто социальная характеристика, а и биологическая тоже. Коммунисты также останутся с нами. Поскольку вся страна долгое время исповедовала эти идеи, а когда с идеей знакомо более двадцати процентов социума, ее уже невозможно остановить. Поэтому критика Руха или КПУ не всегда объективна, за ними есть их избиратель, и у него есть именно это право любить тех, кто ему ближе.
Выход лежит в наращивании работы снизу, когда партия станет отражать реальные желания масс, а не проблемы ее руководителей.
С. У.: А может быть это связано с объективными причинами. После войны Украина особенно сильно ощутила дефицит мужчин. Роль отца взяло на себя государство. Массовая безотцовщина и культ государства- отца привели к падению роли отца в семье, к специфическому формированию мужского начала в молодежных группировках и дедовщине. Когда, например, в советские времена «слободские» разбирались с «красноткацкими», когда шли стенка на стенку. С появлением частной собственности для взлета преступности уже был заложен многолетний фундамент и традиции. Такой своеобразный культ мужественности. Есть ли выход из такой ситуации? Поймут ли у нас лидеры различных политических сил, что надо критиковать стратегию и тактику, а не личности и, соответственно, не воспринимать критику стратегии и тактики как личную обиду.
Г.П.: Личности и легче, и приятнее критиковать — это аксиома, поскольку трудно сказать нечто волнующее о таком «нечеловеческом» объекте, как партия. Для целей построения имиджа, наоборот, в организации, например, ищутся человеческие черты, поскольку только они понятны для населения. Кстати, у нас неправильное отношение и к критике, в тех же США в рамках избирательной кампании больше рассказывается плохого об оппоненте, чем хорошего о себе. Соотношение где-то достигает 60% об оппоненте против 40% о себе. Мы же очень боимся критических стрел, выводя их за пределы «приличного» политического поведения.
С.У.: А может быть, как раз в этом и заложена причина бурного развития «черного» пиара. Если «неприлично» критиковать оппонента в открытую, а как говорит опыт западных стран, это объективная необходимость, то критика переходит в «черные» формы, от чего, по- моему, общество только теряет уверенность в себе, не веря уже ни нашим, ни вашим.
Г.П.: Пиар по сути своей — это не прямое воздействие, а косвенное. Поэтому тут становятся значимыми все методы. Другое дело, что вся эта система заиграет только тогда, когда заработает экономика, когда появится конкурентность. Сегодня банк, чиновник, политик все еще слабо зависят от населения. Население, кстати, тоже научилось обходиться без них. Когда эти феодальные связи (например, родственные вместо профессиональных) распадутся, на арену должны выйти новые методы «порождения любви» к своему населению. Пока же любой начальник больше зависит от вышестоящего начальника, чем от своего населения. Отсутствие любви к своему населению приводит к отсутствию пиара в классическом понимании, включении в действие вместо него всевозможного инструментария административного ресурса, что является чисто советским синдромом.
С.У.: Вы в начале беседы сказали, что Украина не имеет своего информационного пространства. Для многих это прозвучит шокирующе. Отсюда следует, что Украина не готова к информационным войнам — войнам информационного общества, а государство сняло с себя ответственность за проведение продуманного государственного пиара по формированию единой государственной идеологии, основанной на исторических традициях и менталитете нации.
Г.П.: К ним нельзя быть готовым, поскольку они строятся на эксплуатации слабостей системы. Информационное оружие по сути своей асимметрично, мы (как и все) готовы отражать только симметричную атаку. Это как действия партизан против регулярной армии, несовпадение их тактик и дает преимущества партизанам. По этой причине даже аналитики США четко говорят, что в ближайшие пятнадцать лет у них не будет равного симметричного противника и бояться следует только асимметрической угрозы. Кстати, кризисные коммуникации четко демонстрируют неготовность не только Украины, но и России к асимметричной коммуникации. Гибель подлодки «Курск» является ярким примером ухода государства в тень тогда, когда его голос должен был быть четким и внятным. Но это оказывается возможным, когда идет предварительная подготовка к кризисным ситуациям до их наступления, когда есть соответствующие государственные структуры, обладающие как ресурсами, так и полномочиями, и используя государственную идеологию. Другой пример — наши информационные отношения с Россией. Разве нас волнует, как мы представлены на российском информационном рынке, разве государство вложило хоть гривню в создание информационного потока, направленного на Россию. А если ничего не делается, то и имеем соответствующий результат.
С.У.: Интересно, а есть ли востребованность идей, которые мы обсуждаем, как в Украине, так и за ее пределами?
Г. П.: Несомненно. Выходят мои книги, читаю университетские лекции. Помимо курса «Паблик рилейшнз», «Теории коммуникации». «Имиджелогии» у меня есть единственный на Украине курс «Информационных войн» для пятикурсников Института международных отношений. Читать приходится и за пределами Украины: например, до нового года я должен дважды съездить в Германию, в два немецких университета, в московский вуз для чтения курса «Бизнес ПР», также зовут меня для чтения лекций четыре петербургских университета. Для чтения курса по информационным войнам меня пригласили «люди в погонах» из одной постсоветской республики. То есть интеллектуальная востребованность этих методов за пределами Украины отнюдь не ослабевает. Другое дело, что мало что из данного инструментария оказывается задействованным сегодня у нас. Это касается и имиджа государства, с ним происходит как с халвой, сколько ни говори слово имидж, от этого во рту слаще не станет…
С.У.: Да уж, как по Диогену, который говорил: «Вот кабы и голод можно было унять, потирая живот!» Спасибо за содержательную беседу.
