Практически 90% жителей Российской Федерации чувствуют себя прежде всего россиянами. Такой высокий уровень национальной идентичности среди своих сограждан зафиксировали специалисты Института социологии РАН в ходе ежегодного исследования общественного мнения. Судя по всему, официальные российские социологи возлагают большие надежды на выявленную особенность идентификации граждан РФ. Так, по мнению директора Института социологии РАН Леокадии Дробижевой, которое она высказала в интервью «Известиям», «очень часто социальный оптимизм у людей способствует и экономическому прогрессу». В качестве примера Л. Дробижева привела Польшу, которая в период постсоциалистических трансформаций развивалась более высокими темпами, чем другие страны бывшего соцлагеря. Когда исследователи задумались, с чем это связано, они пришли к выводу, что кроме экономических факторов (открытия инвестиций, наличия частной собственности в прошлом и др.), людей сплачивало чувство: мы — поляки, и мы должны сделать то-то и то-то. То есть высокий уровень польской идентичности составил определенный социальный ресурс, который очень помогал руководству страны и государству в целом принимать вызовы нового времени и адекватно отвечать на них, ставить конкретные цели и сообща двигаться в избранном направлении (например, в ЕС).
«Российская идентичность, — рассказывает Л. Дробижева, — формировалась не так активно, как идентичность в других странах. Хотя бы потому, что мы все пережили период распада Союза и новой оценки своего исторического прошлого. Практически Россия была государством, которого никто не хотел. Поэтому формирование «российскости» шло довольно трудно». Сейчас в России количество людей, которые свободно себя идентифицируют как россияне (то есть ощущают себя как нацию, соотносят себя со своей страной, государством, в котором они живут), составляет практически 90%. И только малая часть жителей РФ «ощущают себя прежде всего» оренбуржцами или якутянами...
А как обстоит дело с национальной идентичностью в Украине? Выбрали ли мы себе страну? За счет чего можно сформировать украинскость и нужно ли это делать? Отвечая на эти вопросы «Дня», отечественные эксперты также высказали свое мнение по поводу вышеуказанных выводов российских социологов.
Евгений ГОЛОВАХА, доктор философских наук, заместитель директора Института социологии НАН Украины:
— Российские коллеги давно уже отслеживают ситуацию, связанную с формированием новых идентичностей в России. В частности, Институт социологии РАН еще в начале 90-х реализовал крупный проект об изменениях идентичности и показал, что практически во всех сферах жизни, включая национально-государственную, экономическую, политическую, духовную, все традиционные идентичности были резко утрачены. Это было вполне естественным явлением, учитывая, что тот период был переломным для всех государств, образовавшихся на руинах Советского Союза. Те же процессы происходили и в Украине. И если в 1992 году — это был первый год независимости нашей страны — 45% граждан Украины идентифицировали себя именно как граждане Украины, 12% ощущали себя еще гражданами бывшего СССР, а остальные чувствовали себя жителями своего региона или населенного пункта, и даже 8% считали себя гражданами мира и Европы, то 10 лет достаточно тяжелой жизни привели к тому, что в 2001 году только 34% граждан Украины считали себя таковыми, то есть подчеркивали первоочередность именно такой идентичности. Ведь мы спрашиваем наших респондентов: «Кем вы ПРЕЖДЕ ВСЕГО себя считаете?» и предлагаем альтернативы: гражданином Украины; гражданином бывшего Советского Союза; жителем региона, где вы живете; жителем села, района или города, в котором вы живете; гражданином Европы... Кстати, в России к концу 90-х наблюдалась тоже картина «кризиса идентичности». Так в социологии называют ситуацию, когда человек формально является гражданином страны, но субъективно себя таковым не считает.
Что произошло в России? Россия избрала, в общем-то, определенный путь развития. Я считаю, что этот путь ведет Россию скорее в прошлое, чем в будущее, ибо основан он на ценностях этатизма, превалирования государственных интересов над личностными, на ценностях жесткой вертикальной иерархии. Поэтому я считаю, что да, идентичность в России существует, российские граждане приняли эту модель, эту систему и воплотили ее в образе новоизбранного президента. Является ли это оптимальным путем развития для России? Россияне верят, что да. Но даже при очень высоком уровне идентичности можно построить тоталитарное государство.
В Украине демократическая модель идентичности до сих пор не реализована. Сейчас мы в проблеме идентичности вернулись к уровню 1992 года — 45% наших граждан считают себя прежде всего гражданами Украины. То есть произошел небольшой позитивный сдвиг, и связан он с тем, что за эти годы улучшилась экономическая ситуация, у людей стало меньше потерь и разочарований, и они все чаще стали воспринимать свою гражданскую идентичность как нормальное явление. То есть 4 года экономического подъема дают нам очень небольшой прирост — в 10%, хотя это и статистически значимый прирост. Но, тем не менее, наш путь мне представляется более перспективным, чем российский. Россияне интегрировались слишком быстро, но не на основе демократических ценностей, а вокруг, как принято говорить в политической социологии, одной харизматической личности.
Этот путь чреват потерей свободы и формированием атмосферы шовинизма, авторитарной власти... У нас процесс выбора идентичности идет медленнее, но все-таки идет. И я думаю, что если у нас сохранится экономический рост еще как минимум лет на десять, наши граждане перестанут чувствовать себя гражданами Советского Союза, они перестанут чувствовать себя только жителями села или своего региона. Самая большая угроза для Украины — это нарушить вот эту, еще хрупкую, стабильность, этот хрупкий экономический подъем. Ибо он влечет за собой целый ряд позитивных сдвигов — и в социальном самочувствии, и в принятии нового образа жизни и новой экономики, и в том числе принятии новых идентичностей.
Анатолий ГУЦАЛ, первый заместитель директора Национального института проблем международной безопасности:
— Мне кажется, что вряд ли граждане России так сильно идентифицируют себя с Российским государством. Скорее всего, они называют себя россиянами, как раньше называли себя русскими. Что же касается Украины, то в Украине тоже 78% считают себя украинцами и 18% считают себя русскими (это в опросах, где респондентов спрашивают: кем вы считаете себя по национальности). Однако, хоть эти цифры и близкие, в них есть одно очень существенное расхождение. Почему российские социологи считают, что эта цифра — 90% — позволяет утверждать, что россияне себя идентифицируют с государством? Во-первых, потому что налицо высокий консолидационный, мобилизационный потенциал великорусского этноса. Россия является продолжателем этого этнического процесса развития. Российский этнос еще находится в стадии высокой пассионарной энергетики. Высокая пассионарность подразумевает консолидацию не только вокруг физиологических потребностей, но, прежде всего, вокруг потребностей идейных, вокруг символов. И в России мы сегодня устойчивую консолидацию наблюдаем вокруг президента Путина — как личности, как лидера, как символа российской государственности. Параллельно с этим идет возрождение идеи сильного российского государства. И 90% россиян консолидируются вокруг целого множества символов, которые ассоциируются с государством, государственными символами, лидером, в меньшей мере — с религией.
В Украине ситуация не так однозначна. Мы имели некий символический образ «советский человек». В России он трансформировался в символику «россиянин». В Украине «советский человек» как понятие, консолидирующее все общество, распалось и не трансформировалось в понятие «украинец». Таким образом, все эти консолидационные процессы, которые происходили в советское время, в период Российской империи, у нас ушли. А остались какие-то древние способы консолидации, способы, которые своими корнями уходят в доимперское существование Украины. Там мы видим самое большое разнообразие идентификаций. В первую очередь сугубо территориальная, земляческая идентичность, близость к кормилице-земле, близость к определенному региону. Даже сейчас, когда мы читаем современную политическую прессу, мы часто можем встретить такие определения как «донецкие», «харьковские», «киевские». И это деление реально присутствует, потому что у нас не выработан новый механизм консолидации общества как единой политической нации.
В принципе, прорывы и всплески энергии нации бывают при возникновении угроз, которые консолидируют нацию, которые мобилизуют эту нацию в борьбе с опасностью. Но такой опасности у нас тоже нет. И в силу низкого консолидационного ресурса у нас отсутствует и возможность высокого уровня идентичности. Характерными признаками того, насколько у нас разношерстны настроения в обществе могут служить следующие примеры. Во время известного конфликта вокруг Тузлы опрос жителей Крыма показал, что 60% опрошенных крымчан выступили за присоединение Тузлы к России. Нечто подобное мы наблюдаем и во Львове, в Галичине, когда на вопрос, как бы поступила Галичина, если бы Украина присоединилась к союзу России и Белоруссии, 34% респондентов выступили за самостоятельность Галичины, и 11% — за автономию Галичины в Украине. То есть почти половина населения этого региона готова разорвать свои корни, отсоединиться от остальной украинской нации и жить самостоятельно.
Как можно исправить ситуацию? Можно, конечно, использовать консолидационную технологию в стиле «мы — советский народ» с поправкой на украинскую независимость. Нечто подобное мы сейчас наблюдаем в Европе. Хоть в Европе уровень пассионарности немного выше, чем в Украине, но он несоразмерен с пассионарностью российской. В Европе идет процесс возникновения европейской идентичности, когда значительная часть населения перестает себя ощущать французами, немцами и начинает считать себя жителями Европы. Особенно это касается молодого поколения. Это соответствует тому, что мы называем процессами глобализации, то есть формирования некой глобальной общности. И я считаю, что нет ничего плохого в том, если вместо мифа «о едином советском народе» появится «европейский демократический миф», и консолидация, или идентичность, в Украине будет формироваться вокруг этого мифа. По моему мнению, этот миф вполне может прижиться в Украине. Я, честно говоря, считаю, что это все-таки миф, но мифы способны двигать массами. Особенно такими, где интересы большинства населения концентрируются около физиологических потребностей: вопросов выживания, вопросов существования, при этом большинство населения ориентируется на те образы и символы, которые связаны с демонстрацией лучшей жизненной матрицы. Европа как раз и демонстрирует эту матрицу: здоровое, сытое, стабильное общество. Мне кажется, что европейский миф сегодня наиболее жизнестойкий и наиболее адекватно отвечает состоянию украинского общества.
Андрей ЕРМОЛАЕВ, директор Центра социальных исследований «София»:
— В выводах российских социологов заложена одна маленькая «заковыка» — и логическая, и содержательная. Дело в том, что идея единства россиян — это идея инсталлированная, и связана она была с идеологией новой демократической России, которая формировалась на развалинах СССР. Если мне не изменяет память, первым активно начал использовать понятие «россияне» как новый идентификат граждан новой России первый президент РФ Борис Ельцин. Формула «россиян» оказалась той универсальной формулой, которая позволила фактически за один политэкономический цикл — за 12 лет — переформатировать идентификационное пространство. В «россиянах» сливается, с одной стороны, этническое многообразие — здесь на первом месте гражданский принцип, с другой — сохраняется преемственность государственнического менталитета жителей России. Вообще, идея Великой России — постимперской и постсоветской — на сегодня оказалась наиболее работающей с точки зрения укрепления чувства гражданской общности. Сейчас социологи в России замеряют показатель самоидентификации, они получают массовый позитив. Более того, мне кажется, что здесь нельзя еще исключать того момента, что нынешний посыл российских социологов связан, кроме прочего, и с определенной конъюнктурой. И конъюнктура эта очень тесно связана с последними позициями, которые заявил действующий президент Владимир Путин: о новом этапе развития российского общества, российской политической нации. Посему, естественно, такая жесткая формальная установка тоже дает позитивный результат: при замере посылки от «авторитета» (а Путин несомненно является авторитетом не только для элитарного, но и для массового сознания) социологи получают психологический эффект — сейчас средний россиянин настроен «за государство», настроен поддерживать власть и, что важно в плане учета «социологических мелочей», он позитивно настроен на смыслы, которые транслирует власть.
К сожалению, в массовом сознании украинского общества государственный идентификат остается на вторичном месте. На мой взгляд, если у нас и развивается система идентификатов через то, что мы называем украинство, то это, скорее, идентификат не из разряда «государство — гражданин», а «страна — личность», «страна — общность». Это более сложное, более аморфное образование, и в этом смысле в качестве примера в России массовым является пример государственного патриотизма. Причем этот феномен присущ практически всем видам и типам политической идеологии и очень мощно присутствует как ориентир, некая опорная точка в массовом сознании. В массовом сознании украинского общества государственный патриотизм является вторичным, а то и третичным, в связи с чем мы неоднократно со стороны нашего Центра ставили вопрос о необходимости исследования такого феномена в Украине как гражданский анархизм. Явление уникальное, потому что оно связано с непринятием государства как договорной системы взаимоотношений. Это проявляется и в специфике конституционного процесса, который обществом не усвоен, и в феномене украинской теневой экономики.
В Украине сейчас мощно развивается идентичность принадлежности к стране. Имеется в виду страна как край, как сфера жизни. За 12 лет именно отсутствие государственного патриотизма, отсутствие идентификата принадлежности именно к украинскому государству приводит к тому, что очень часто украинцев за рубежом воспринимают как неких «других русских». И суть не в том, что нас не хотят воспринимать как украинцев, а в том, что средний украинец не способен производить на уровне практики — духовной, отношенческой — феномен политического единства. Психологическое, ментальное единство — присутствует, а вот государственническое единство как принадлежность к политической нации, создавшей государство, к сожалению, у нас на 10 — 15 месте. Поэтому на уровне государственной политики мы все время вынуждены ставить вопрос о неком улучшении государственного имиджа.
Что делать? Вопрос инсталляции украинского государства до сих пор остается открытым. А инсталляция в наших условиях — это и иной конституционный процесс (как некий общественный договор), это изменение практики политической власти, изменение механизма формирования элит, включая не только политические и гуманитарные элиты, но теперь уже и бизнесовые. К сожалению, бизнес не воспринимается как компонент национальной экономической элиты. Нужен целый пакет направлений, которые в итоге связаны с реинсталляцией государства, принятия государства как договорной системы, как системы самоорганизации украинского общества. Тогда мы выйдем на постановку — только постановку — проблемы об украинстве как политической нации. Тогда мы сможем говорить о том, что и в Украине проблема украинства решается так же, как и в современной России решается проблема российскости.
Конечно же, в том, что говорят сейчас российские социологи, есть элемент конъюнктуры, элемент «мягкой подмены» терминов, но в любом случае они работают с реальным феноменом — феноменом новой российской идентичности. Если же говорить об Украине, то у нас до сих пор не созданы предпосылки для конвертации экономического, спортивного патриотизма, для конвертации локальных идентичностей (региональных, этнических) в общую политическую идентичность и не решена проблема взаимоотношений «гражданин — государство». Нам нужно изучать российский опыт, поскольку в этом смысле опыт инсталляции российской идентичности очень полезен для Украины.
