В расположенном в четырех километрах от райцентра Дунаевец селе Чаньков живет 41-летний Иван Иванович. Симпатичный крепкий мужчина. Не без чувства юмора. Комментирует наше немое удивление относительно своей фамилии: «По-видимому, пьяный дьяк записал деда. Были Иваненками или Иванюками, но стали Ивановыми. Но я так считаю: хоть горшком назови, только в печь не ставь».
Иван Иванович, в первую очередь, нас интересует как представитель редкой на селе профессии — «киллер» для свиней или забойщик. Он как раз собирался «на дело» к своему односельчанину и хорошему приятелю Руслану. Присоединяюсь к нему. На дворе «заказчика» в хлеву хрюкает свинья. «Если бы не строительство, не резал бы. Пусть бы еще обеспечивала высокий прирост. Но нужно же какую-то «шкварку» дать на обед людям», — Руслан Семкив словно жалеет, что решил загубить свиную душу. Но... решительно берет бечевку, идет в хлев. Забойщик ему помогает. Свинья верещит, словно ее уже режут, неистово упирается, но напрасно.
— Не думаю, что свинья предчувствует свой конец. Она никогда «добровольно» не идет из клетки. Даже и не под нож... Я их, может, тысячи две перерезал. Да, вагон и тележка сала и мяса... Всегда упирается. Коза? Та чувствует. Только скажи: где нож? Она тут же пугается и блеет на все село. У коня слезы выступают — умное животное. Бык?.. Обухом топора ударил между рог, и не поймет, что закончилась его пора, — рассказывает Иванов, держа наготове «колун». Мы же, свидетели этого кровавого процесса, даже не поняли, как это случилось: только что упрямая свинья уже лежала вверх копытами и даже не шевелилась.
Засуетились второстепенные участники «убийства». С мисками, тряпками, банками. Только главная персона этого, похожего на языческое, действия была спокойной и сосредоточенной. Орудуя паяльной лампой, Иван Иванович философствовал:
— То, что было впервые, все запоминается. Было 23 года, когда первый раз взял нож в руки. Вот тогда пожалел. Как же, свое зарезал. Сумел выкормить, сумел и зарезать. Старшие забойщики показывали, с какой стороны к ней подходить, как ударить, чтобы уж наверняка. Что в нашем деле главное? Заколоть и глупый сможет, а главное — качественно разобрать свинью.
Опять Иванов стал вспоминать разные истории, «случавшиеся в практике забойщика».
— Помню, бабушка Палажка ко мне обращается: приди, Иван, заколешь поросенка. Думал, что он маленький. А тут бабушка выгоняет кабана весом в 330 килограммов. Это была самая большая свинья за всю мою практику свинобойца. Бабушка, оказывается, на свои поминки кормила, но ей стало легче, и она решила пережить свою свинью. До сих пор жива. А у Козюка что стряслось? Прибегает к Петру. Бери, говорит, ружье охотничье, потому что свинья взбесилась — носится по двору. Беда будет. Петр застрелил свинью, как дикого кабана. Козюк, оказывается, промахнулся, вот свинья и взбесилась. У меня ружье шестнадцатого калибра, но только с лисой, зайцем или с утками возвращался из леса домой. Дикие кабаны в наших краях почему-то не водятся. Вижу, что и домашнюю свинью ждет та же злая участь, что и ее прародичей.
В доме уже шипела на сковороде свежатина, но здесь, на дворе, еще кипела работа. Чуть не сбившись на финансовую сторону вопроса о свиноводстве, Иван Иванович опять вернулся к историям, «случавшимся с забойщиком»:
— Собрались ребята на соломе кабана опаливать. Ну, закололи, как смогли, подожгли солому, чтобы опалить. Пока, говорят, он опаливается, нужно по рюмке выпить за упокой свиной души. Сели в летней кухне, выпили, как полагается, немного закусили и начали тихую беседу. «О жизни», конечно же, беседовали. Тут вдруг — стук, грюк: ужасная кутерьма откуда-то взялась. Выбежали во двор — кабана нет! А где же? Какая нечистая сила его взяла?.. Встревоженные пчелы гудят, кусают забойщиков... Что же случилось? Как потом оказалось, недорезанный кабан на соломе ожил и — в сад, где улья стояли. Шестнадцать ульев было, одиннадцать перевернул вверх дном... Тех искусанных пчелами забойщиков потом в реанимационном отделении спасли.
— На свете всякое бывает, — рассудительно говорит на это Руслан Семкив.
Работа подходила к концу. Свинья уже стала кучей мяса и кучей сала. Только голова, стояла отдельно от того, что осталось от еще два часа тому назад живой свиньи, и впервые «смотрела» в высокое звездное небо (за короткий период существования выше корыта ничего не видела), оскалив зубы, словно насмехалась над участниками завершенного без приключений процесса. И почему?..
Потом, когда большая сковорода была на столе, и в стаканы во второй или в третий раз налили традиционный для такого мероприятия напиток, Иван Иванович авторитетно заявил, что не только он является свиным «душегубом» в большом Чанькове.
— Один из пятерых, — скромно сказал о себе. — Но уже все идет, что и одному здесь работы не будет. Кто себе выкормит свинью, то сам и зарежет.
Руслан Семкив вспомнил, что, как говорят в народе, «перед Рождеством свиньи начинают верещать». Тогда православные готовятся к разговению после строгого длительного поста. Салом, колбасой, ветчиной, кровянкой, другими кулинарными изделиями из свинины. Но разве будет чем разговляться, когда «пошла такая политика, что люди кормят свиньи себе в убыток?». Бутылка на столе уже совсем опустела, однако продолжался трезвый разговор.
— Еще до недавнего времени и по десять кабанов в хлевах держали. Тогда по восемь гривен за килограмм живого веса заготовитель давал. А что теперь? По четыре гривни дает. Вот большинство по одному, от силы по два кормит. Никто не хочет себе в убыток работать. За ведро зерна вынужден десять гривен отдать, а той свинье, пока она вырастет, «бедных» сто ведер зерна отдай. Считай: тысячу гривен сожрала, пока до 150 килограммов выросла. Картофель, свекла, что на огороде вырастил, не считаю. А молока сколько выпьет, пока подрастет!» Ветеринарные услуги за «спасибо» никто не предоставит. И вакцину купи, и витамины. И ходишь возле этой свиньи, словно возле пани. Свари, замеси, подай, вычисти из-под нее, — говорил Иван Иванович, простой чаньковский свинобоец.
Но не отчаиваются. Село, угадывая конъюнктуру рынка, занимается скотоводством:
— За молоко заготовители исправно рассчитываются. Всегда в доме, как говорится, свежая копейка на первоочередные потребности. Есть корова, значит есть и теленок — от ранней весны до поздней осени нагуливает себе крутые бока на подножном корме.
Что же касается «национальной гордости», каковой до сих пор была у нас обычная свинья, то она, как видим, понемногу выводится из хлевов. Как уже почти вывелась из больших зданий ферм, которые разносятся владельцами имущественных паев и ворами на строительные материалы.
— Строили мы как-то социализм, — печально сказал трезвый, как стекло, Руслан Семкив — водка его не «взяла». Вместе с забойщиком Иваном Ивановичем шоферил в колхозе на грузовике. Встретив «зарю капитализма», оба пошли работать в лес. Делают санитарные рубки, садят деревья: «Привезли саженцы дуба и бука — хорошо принялись». Почему-то капитализм им представляется той свиной головой, что, оскалив зубы, словно смеется над ними. Олицетворением «нового строя» стали для них заезжие заготовители откормленных свиней: «Приезжают аж со Львова, скупают через своих здешних агентов кабанов и везут за границу Родины. Потом оттуда привозят контрабандой какой-то куриный фарш, чтобы здесь, на месте, делали колбасу для украинцев».
— Пройдет, — то или спрашивает, то или высказывает твердую уверенность Иван Иванович. Получив заработанные честным трудом килограмм мяса и килограмм сала, он, «губитель свиных душ», идет к калитке.
Возвращается домой с чувством выполненного долга. Утром — в лес, где дикие кабаны еще не встречались...
