1. Какие бы вы назвали самые важные ключевые этапы, связанные с реализацией свободы слова и прессы в Украине, начиная с 1989 года? Люди, факты, события? Тенденции, которые были заложены? Переломные, кризисные моменты?
2. К чему привела эта сумма объективных и субъективных факторов? Ваша характеристика нынешней ситуации со свободой слова и прессы в стране (в том числе в контексте «кассетного скандала»)?
3. Какое развитие будет, по-вашему, иметь нынешнее положение? Возможные сценарии? Кто в нашем обществе реально заинтересован в реализации названных свобод в истинном их значении? Кто и что является самым большим консервирующим, тормозящим фактором?
Евгений ЯКУНОВ, 1-й заместитель главного редактора газеты «Киевские Ведомости»:
1. Первым праздником на нашей улице стал принятый еще во время существования Советского Союза Закон «О печати», в первом пункте, первом абзаце которого было записано, что любая цензура запрещена. Тем, кто работал еще во времена КПСС, понятно, какой это был прорыв, выход на новый виток развития общества. Казалось, что после принятия этого закона свободу слова ничто уже не будет ограничивать. И, очевидно, именно с того момента, а может быть, даже чуть раньше (с 1988—89 г.г. — сейчас уже точно не вспомнить) и начался первый период реализации того, что мы сейчас называем свободой слова. То есть впервые «задельщиками» стали журналисты, потому что власти на тот момент не сумели сориентироваться в ситуации, и журналисты каким-то образом перехватили инициативу и получили возможность (и в газетах, и на телевидении) выдавать в полном объеме все мнения — самые, скажем, неудобные для властей, самые независимые. Однако подобная практика привела к тому, что вся журналистика была построена на системе отрицания предыдущего опыта, то есть развенчания — даже не в каком-то фактаже, а просто в каких-то версиях тех или иных событий, которые журналисты выдавали как альтернативу официальным. В связи с этим журналистика, в основном, стала журналистикой мнений: журналисты не удосуживались давать какую-то информацию, а просто «общались с народом». Появились «будки гласности», прямые эфиры на телевидении и т.д. — ведь цензуры уже не было. В то время появились газеты («Голос Украины», «Вечерний Киев», «Независимость»), которые имели большие тиражи именно за счет того, что депутаты, политики высказывали в них точку зрения, которая отличалась от общепринятой, от государственной. В этот, первый, период свободы слова все были довольны и чувствовали, что главное — впереди. Но в какой-то момент люди осознали, что отрицание отрицания — это все-таки не информация, а, наоборот, как бы зачеркивание информации.
И в этот момент (ориентировочно 1992-й год) произошел переход к новому этапу реализации свободы слова — от получения просто права высказывать кому что угодно — к праву получать информацию, которая бы давала возможность оценивать мир более-менее объективно. Появились газеты чисто информационные (в том числе — «Киевские Ведомости»), пошли на убыль чисто пропагандистские формы свободы слова (к примеру, высказывания на митингах, с парламентской трибуны). Это время стало, как говорят, началом осени таких газет, как «Независимость», «Вечерний Киев» (которые остались на все том же уровне — газет, которые просто высказываются). Появилась другая журналистика, другая пресса, представители которой стали пытаться найти информацию каким-то образом засекреченную, запрещенную, которой общество жаждало, но которой власти не давали хода. А затем пришло время разоблачительных статей, раследований, и именно информационные программы, газеты, репортажи с места событий заняли ключевые позиции. Однако, и политики, которые раньше работали в чисто пропагандистском стиле, стали потихоньку приспосабливаться к новой ситуации. Появились препарируемые факты, факты-версии, факты-слухи, которые, в принципе, были закамуфлированной ложью. Появилась такая форма, которую очень хорошо в свое время сформулировал Геббельс: «Факт должен быть настолько тенденциозен, чтобы не требовать комментариев». То есть стали появляться факты, которые, в принципе, были фактами, но они подавались в таком виде, и им придавалось такое значение, что они фактически несколько перевирали картину. В свою очередь, другие факты вообще замалчивались, словно их и не было (это и сейчас есть). То есть, пропаганда взяла на вооружение чисто информационные формы подачи материалов. И, естественно, люди, воспринимающие информацию, разочаровались в чисто информационных жанрах. Появилась потребность в чем-то ином. 2,3. Вот этот этап мы сейчас проходим. Сейчас в стране, по моему мнению, есть полная свобода слова. Доказательства? Пожалуйста — у нас есть «Интернет», есть «Украинская правда», где каждый может высказать все, что угодно, есть на самом деле оппозиционные газеты (и на этом всегда делает ударение наша власть, когда к нам из-за границы приезжают представители организации «Репортеры без границ», ОБСЕ и т.п.).
Да, у нас есть газета «Товарищ», газета «Коммунист», есть свобода слова — пожалуйста, иди высказывай на майдан Незалежности все, что ты хочешь. Но народ все недоволен чем- то, что-то все время «муляет». Я тоже долго думал, в чем же все-таки дело? А дело вот в чем: у нас в Конституции записано право на свободу слова, но нет конституционного права (которое записано, насколько я знаю, к примеру, в американской конституции), которое формулировалось бы как право каждого человека на получение полной и объективной информации о жизни общества. Что такое у нас свобода слова? Человек может говорить все, что ему вздумается, но когда говорят, к примеру, 150 человек одновременно (каждый, что хочет) и лишь один из них говорит правду, то его голос не слышен, а слышны голоса всех, кто бы что ни «молол». Когда у каждой из вновь появившихся газет — своя правда (и при этом каждая что-то скрывает), настоящую правду в стране, в принципе, определить невозможно. То есть одной лишь свободы слова мало. Нужна свобода (или право) каждого человека, гражданина получать объективную информацию о жизни общества. Если бы это право у граждан было, тогда бы, с одной стороны, наши власть имущие боялись, скажем, какую-то информацию скрывать. А, значит, не было бы ситуации, подобной ситуации с Гонгадзе, когда ничего не говорят о том, как проходит расследование, или говорят одно, а на самом деле происходит другое. А если бы у нас было в Конституции, скажем, подчеркнуто, что человек имеет право на объективную информацию, он бы мог подать в суд (вплоть до Конституционного суда), и потребовать от того или иного чиновника, чтобы он либо предоставил информацию, либо был наказан за неконституционные действия. С другой стороны, владельцы газет понимали бы, что они могут вести пропагандистскую войну (это все равно будет), но при этом осознавали бы, что фальсификация фактов чревата, опять же, нарушением конституционных прав человека, и любой человек, прочитав или услыхав в любом СМИ фальсифицированную информацию, может подать в суд. Сейчас может подавать в суд лишь человек, которого, скажем, обидели, оскорбили в каком-либо СМИ и т.п. А читатель, получая недостоверную информацию, не может подавать в суд, потому что нет правовых оснований для этого. В другой ситуации выигрывали бы те газеты и те журналисты, которые пишут правду. Правда стала бы товаром. Это звучит не очень хорошо, но, на самом деле, в западных странах товар — именно правда, то есть информация. А у нас правда — не товар, потому что ее очень опасно продавать. А должно быть — выгодно.
Марьяна ОЛЕЙНИК, политический обозреватель еженедельника «CN — Столичные новости»:
1. Говорить о каких-либо особенностях украинской прессы конца 80-х трудно, так как она целиком и полностью шла в фарватере московских (на то время — центральных, союзных) изданий. «Свое лицо» отечественной прессы, равно как и национальное самосознание украинских журналистов, десятилетиями воспитываемых на традициях партийно-советской публицистики, начало формироваться, пожалуй, с принятием Украиной в 1990 году Декларации о государственном суверенитете. Однако переломным моментом стал, разумеется, август 1991-го, а также декабрьский референдум, «освятивший» обретенную нашим государством независимость, и первые президентские выборы. Следующим ключевым этапом я бы назвала создание в 1992 году Сергеем Кичигиным и Александром Швецом газеты «Киевские Ведомости». «Ведомости» не только открыли дорогу на украинский газетный рынок (большую часть которого составляли сменившие вывески экс-партийные газеты и журналы) частным изданиям, стали «кузницей кадров» для нынешней отечественной журналистики и доказали, что и у нас издание такого рода вполне можно сделать прибыльным, — они и в самом деле были газетой для широких слоев читателей, а не для узкого круга «заинтересованных лиц»…
К слову, тогда — когда перестроечная волна, принесшая с собой массу грязной, «чернушной» пены, со страниц периодики уже схлынула, а другая еще не накатила — свобода слова в Украине, можно сказать, существовала. Относительная, разумеется, — но ведь абсолютной свободы слова и не бывает. Все же последующие исторические вехи были, увы, этапами ее сворачивания. Имею в виду президентские и парламентские выборы 1994, 1998, 1999 годов, Всеукраинский референдум в апреле 99-го и т. п., которые развели отечественных журналистов по разные стороны политических баррикад. Иными словами, другой стороной процесса структурирования украинской политико-финансовой элиты (образования так называемых финансово-олигархических групп et cetera, каждая из которых стремится обзавестись собственной «медиа-империей») является превращение свободы слова в общепризнанном ее значении в свободу отдельных СМИ выражать то, что сочтут нужным выразить их «хозяева». Прискорбно, что некоторые коллеги ухитряются не только выполнять поставленные задачи, но и показывать себя при этом «первыми учениками»…
К позитивным же факторам я отношу, в частности, появление таких авторитетных, несмотря ни на что, газет как «Зеркало недели», «Столичные новости», «День», «Сегодня», «Факты», а также создание двух крупнейших информационных агентств — Интерфакс-Украина (у истоков которого стоял нынешний пресс-секретарь Президента Александр Мартыненко) и УНИАН, которые даже в нынешней ситуации умудряются сохранять объективность и предоставлять слово представителям разных политических и общественных сил.
Что же касается отечественных Интернет-изданий, то им на данном этапе присуща не столько свобода слова, сколько вседозволенность.
2. Все вышеописанное привело к тому, что в Украине сейчас практически нет общественно-политических СМИ, не находящихся, так сказать, на службе у кого-либо из «сильных мира сего». Разница лишь в степени контроля, то есть, извините за грубость, в длине «поводка». Что же касается «кассетного скандала», то он, надеюсь, не усугубит поляризацию ни нашего общества в целом, ни представителей масс-медиа в частности. Лично я в существование в нашей стране журналистской солидарности свято верю — многие из нас, независимо от того, в каких СМИ мы работаем, дружат, поддерживают друг друга и переживают друг за друга. Просто это далеко не всегда отражается на страницах наших изданий — в силу все той же политической ангажированности последних.
3. Безусловно, главным фактором, тормозящим развитие независимой украинской прессы, является ее экономическая беспомощность. Каковая, по моему мнению, есть следствием, в частности, отсутствия на украинском рынке грамотных, специально обученных менеджеров, а также отечественной школы, которая бы таковых выпускала. В существовании свободы слова и прессы в их истинном значении заинтересовано, прежде всего, само общество (за исключением его политико-финансовых «сливок»), имеющее право знать правду о происходящем в державе. В отношении же прогноза не могу не согласиться с одним из участников данной дискуссии — профессором Валерием Ивановым: даже если допустить, что власть в Украине перейдет из одних рук в другие (что, с моей точки зрения, на данном этапе маловероятно), отношения между власть имущими и прессой практически не изменятся. От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Иначе говоря, на то, что первая и вторая власти в обозримом будущем перестанут считать «четвертую власть» обслуживающим персоналом, а вместо этого объединят усилия в достижении демократических идеалов, я почти не надеюсь…
Татьяна МЕТЕЛЕВА, политолог:
1 — 2. Ситуацию со свободой прессы нельзя рассматривать отдельно от общей политической ситуации. В неправовых условиях свободное слово передвигается в знакомую ему пространственную нишу — на кухню. В свою очередь, правовые условия не тождественные регламентации и кодификации всех возможных и невозможных жизненных случаев, не сводятся к законотворчеству по поводу и без повода, а является следствием функционирования определенной «политэкономической» системы отношений. Такой системы, при которой ее демократичность, прозрачность обеспечена обратной связью между властью и общественностью. Власть сама должна быть подвластна коррекции со стороны «источника власти» — народа. Право же является только механизмом осуществления такого контроля. Сегодня этого нет. А в условиях олигархической внеправовой политэкономической системы и быть не может. Поэтому свободного слова и свободной прессы не может быть по определению. В 1999 году мы потеряли шанс на свободу на долгие и долгие годы. А начиналось все хорошо...
В конце «перестройки» в стране обретали силу демократические процессы, возникали первые политические организации, которые, ясное дело, не могли иметь иного опыта, кроме митингового, который быстро приобретается. Однако только что возникшая свободная пресса, ужасная в полиграфическом смысле, далекая от совершенства в смысле журналистском, была, однако, намного более популярной, желанной, имела значительно большую степень доверия населения, чем сейчас. Вспомнить хотя бы латвийскую «Атмоду» или московский дээсовский «Экспресс».
В меру приобретения опыта демократические СМИ теряли свою содержательную остроту. И это был закономерный процесс. С одной стороны, необходимость выживать финансово заставляла их коммерциализироваться и больше ориентироваться на аполитичного рядового читателя, овладеть вниманием которого легче всего ставкой на «желтизну». Такие тенденции — на коммерциализацию прессы — выразительно наметились во времена президентства Леонида Кравчука. В этом не было бы трагедии, если бы в стране формировались нормальные рыночные условия, при которых издание определенной тематической направленности имеет своего читателя и в конкурентной среде лучше чувствует себя тот, кто привлечет внимание более широкого круга потребителей.
Однако, когда факт выживания издания коррелирует с его отношением к власти, то о свободе прессы уже речи нет. А именно такие тенденции отношений между СМИ и властью начали вырисовываться к середине первого срока президентства Леонида Кучмы. Нет, газеты еще не претерпевали «наездов» налоговой, телефонное право в типографиях и издательствах еще не вернуло себе бывшую советскую силу. И гибель какого-то журналиста еще можно было во всяком случае интерпретировать неполитическим образом — убивать пытались «чище», не настолько откровенно и грубо, как впоследствии.
Однако уже после отставки Евгения Марчука с прикольной формулировкой «за создание собственного имиджа» даже для людей далеких от политики стало понятным: публично проявлять приверженность или антипатию к какому-то деятелю, структуре и тому подобное может позволить себе только то средство информации, которое имеет мощное прикрытие, «крышу», которая в случае чего поможет пережить трудные времена. Нездоровая ситуация в структурах власти толкала независимые, общественные и партийные СМИ в объятия будущих «крыш». С другой стороны, шло ускоренное формирование самих «крыш». Выход на сцену политической, публичной жизни олигархических групп порождал у них потребность овладевать информационными потоками, в свою пользу переформировывать информационное пространство. 1997—1998 годы — период «брака» СМИ с бизнес-партиями и олигархами. Брака часто принудительного, с применением судебных процессов. Его яркий пример — разорение «Киевских Ведомостей» и переход их «под патронат» известной бизнес-партии. С тех пор понятия «свободная пресса», «свобода прессы» становятся весьма условными. Однако еще не совсем изъятыми из обращения, так как конкуренция самих кланов и отдельных персоналий в значительной степени обеспечивает разнообразие информационного пространства и обнародование нетождественных и противоположных взглядов на одно и то же событие, личность и тому подобное. Олигархическая свобода прессы, как бы урезана она ни была, все же продолжает сохраняться. А ввиду того, что оппозиционные издания в этот период еще могли существовать вполне легально, избегая только судебных процессов, которые использовались как единственный механизм уничтожения, то по сравнению со следующим этапом те годы еще можно считать почти благополучными для прессы.
Переломным стал год президентских выборов. Апробированные во время предвыборной борьбы «черные технологии» доказали свою действенность и показали, что их применение осуществляется беспрепятственно. На журналистском горизонте засияли грязные звезды мелких СМИ-киллеров. Сезон охоты на свободные СМИ (а свободный — всегда так или иначе, в том или ином вопросе — критический, оппозиционный к существующему) был открыт. Сегодня он в полном разгаре. Судьба Георгия Гонгадзе — закономерный «трофей» охотников от власти.
3. «Кассетное дело» в любом случае не может не сказаться на дальнейшем ходе событий в стране, в том числе в сфере свободы слова. Другое дело, к каким последствиям приведет его влияние. С одной стороны, оно обнаружило, что не все умерло и не все усыплены в обществе, которое продолжает погружаться в трясину «переходного периода». С другой же — обнаружило пределы свободы слова. Они совпали с неким современным подпольем. Издания, которые позволяли более подробно и откровенно освещать ситуацию и давать попытки ее анализа, не обращаясь к эзоповскому языку, выходили почти нелегальным образом. Что же касается самой ситуации, то сегодня она непрогнозируема. Ее дальнейшее развитие зависит от того, какие политические игроки и насколько втянуты в игру. Вряд ли ситуацией воспользуется демократическая составляющая политикума — она слишком разбита и слаба. Поэтому вариант смены олигархической формы власти более цивилизованной, демократической — учитывая втягивание в кризисную ситуацию руководства силовых структур и ориентации Президента на поддержку альтернативных структур того же таки олигархического происхождения — менее всего вероятен. Наиболее вероятными представляются три сценария (приведены по степени уменьшения вероятности). Первый — ограничение последствий властного кризиса, симптомом чего стало «кассетное дело», передел сфер влияния между олигархическими кланами при неизменности самой системы отношений — независимо от того, сменится ли лицо, которое руководит государством. Второй — передел сфер влияния с усилением авторитарной составляющей власти. Третий — сохранение сфер влияния при смене Главного Игрока в пользу уже знакомых олигархических лиц. В любом случае существенного улучшения ситуации со свободой слова и СМИ ожидать не стоит. Определенное ослабление давления «закрученных гаек», если и будет, то закончится слишком быстро, тогда как властная система после перетряхивания персоналий и структур опять приобретет уравновешенный вид.
И в заключение. Кто заинтересован в реализации прав и свобод? Как всегда, в неправовых и недемократических системах — только одинокие личности, обреченные на «отстрел» и сознающие это. Кто не заинтересован? Тот, кто осуществляет власть при таких условиях и стремится их сохранить.
