Беслан стал шоковой встряской для российской системы безопасности, поставил эту систему перед рядом задач, реализация которых станет, возможно, революционным рывком в развитии и изменении общественно-политической ситуации в России. Остается лишь расставить правильно приоритеты и верно распределить средства для выполнения новых задач. Именно поэтому необходимо выработать новую стратегическую логику безопасности для современной России. Беслан изменил сегодняшнюю российскую внутриполитическую повестку дня и задал новые направления для «секьюритаризации» внешнеполитической повестки дня СНГ.
Более того, в мировой внешнеполитической конъюнктуре должны произойти ментальные перегруппировки в отношении кавказского вектора российской геополитики. В этом контексте события в Беслане легитимизируют федеральный курс на «секьюритарную обработку» данного региона. Россия фактически получила официальную политическую поддержку в чеченской (а теперь уже в антитеррористической) войне со стороны США, Франции и Германии. Так, например, российские заявления об оправданности и возможности нанесения превентивных ударов, в том числе за границей, по базам террористов и местам их временных стоянок получили позитивную реакцию министра обороны США Дональда Рамсфельда, который, в свою очередь, поддержал заявления российского руководства о том, что для защиты от возможных террористических нападений армия страны может нанести удары по целям вне российской территории.
На вопрос «Что нужно террористам?» относительно причин и целей теракта в Беслане сегодня появляется масса ответов и предположений. Однозначно указываются как одна из составляющих этих причин недавно проведенные выборы в Чечне и приход к власти кремлевского кандидата — Алханова. Это и попытка провоцирования межэтнического осетино-ингушского конфликта. Это демонстрация того, что федеральная власть утратила контроль над безопасностью. А также отработка боевиками финансовых средств заказчиков. Вариант с требованиями боевиков независимости Чечни выглядит менее убедительным, хотя и имеет яркую эмоциональную окраску. Но одна из основных задач, поставленных перед организаторами теракта, — привлечь и шокировать общественное внимание — выполнена.
У российского руководства после трагических событий в Беслане есть выбор из двух альтернативных реакций. Первая — это резкое и контрастное изменение системы баланса сил «государство — гражданское общество» в сторону расширения полномочий силовых и контролирующих безопасность структур. Но это может означать начало проведения принципиально нового российского внутриполитического курса с высокими рисками создания «полицейского государства». Второй путь — это путь переосмысления внутренней логики современных машин террора и внешней, становящейся глобальной, тенденции террористических практик.
СВОБОДЫ ИЛИ БЕЗОПАСНОСТЬ?
Несмотря на то, что Запад в целом еще сохраняет инерцию критики в отношении чеченской проблемы, глобальная конъюнктура становится ответной контркритикой в адрес этой западной позиции. Поскольку проблема чеченского терроризма в России — это уже не просто некое истечение зла из аномальной проблемной зоны на постсоветском пространстве, наподобие Приднестровья или Карабаха. И это также не перетряхивание постсоциалистической системы на Балканах, в частности, в Югославии. Крупномасштабные или даже просто масштабные жертвы среди мирного населения в условно мирное время — это своеобразная «черная метка» всего современного мира, его подчеркнутый черным маркером рисковый, зыбкий и ненадежный контекст. Он способен распространиться сегодня на самые различные государственно-политические образцы. Трагедия 11 сентября, испанская трагедия, взрывы в Москве, Буденновске, в Стамбуле или газовая атака в токийском метро — все это создает общее поле современных рисков и опасностей, которые не обладают особой национальной окраской, а приобрели новое универсальное свойство быть транснациональной катастрофой.
Парадокс в том, что государства, не находящиеся формально в состоянии войны, зачастую вынуждены вести военные действия или хотя бы формально участвовать в их содействии, находиться в состоянии боевой готовности самого высокого уровня. Но и это не дает искомого решения проблемы террористической угрозы. Кроме того, что террор несет человеческие жертвы, он больно бьет по экономике, вынуждая перераспределять средства в неожиданно новых направлениях. Америка не предполагала, что надолго «завязнет» в Ираке, а Россия вынуждена адаптироваться к чеченской нестабильности и «чеченизировать» свою национальную идентичность. Несмотря на обращение Путина к россиянам, а точнее, на его контекст, раскрывающий смысл появления некого нового врага, которого следует обезвредить, российская реальность сегодня адаптируется к рисковому «кавказско-чеченскому фактору», по меньшей мере, до тех пор, пока этот фактор актуален.
Еще один важный момент в современном толковании террора — это предрасположенность той или иной политической системы к террористической развязке ее «гордиевых узлов». На примере Соединенных Штатов можно наблюдать, как теракты 11.09.2001 провоцировали, по сути, военную операцию в Ираке по ликвидации саддамовского режима-изгоя. Теракт в Испании ускорил процесс вывода испанского контингента из Ирака. А бесланские события в значительной степени придают динамику процессу создания в России института мониторинга общества со стороны спецслужб. Как бы там ни было, но факт совершения теракта максимально задействуется в превентивной опережающей контрполитике. Кроме того, во внешнеполитическом аспекте у России развязываются руки в интенсификации нового рывка для закрепления в кавказском регионе. Уход Грузии из сферы российского внешнеполитического доминирования может означать образование бреши на этом участке российской безопасности. Заделать эту брешь во многом позволят события в Беслане.
О Северной Осетии в ракурсе трагических событий можно говорить как о буферной зоне, которая может быть использована как транзитная площадка для переброски на российскую территорию несистемных вооруженных группировок, укомплектованных профессиональными наемниками. Можно вспомнить, что Россия уже не раз обращалась к грузинскому руководству с просьбой контролировать и пресекать возможные передвижения несистемных сил через грузинскую территорию. И сегодня, в связи с грузинской военной нестабильностью в Южной Осетии, Северная Осетия становится рисковой российской зоной, метастазом чеченской проблемы. Силовой контроль над этой зоной будет превентивной технологией контроля и ликвидации возможных несистемных перебросок сил. Поэтому для самих чеченских боевиков данный теракт является скорее стратегической ошибкой их координаторов, чем тактическим ударом по российской системе.
Здесь и выступает на первый план альтернативная реакция в виде преференций правоохранительным органам и органам безопасности в информационном и полномочном контексте не только над предполагаемым врагом, но и в сфере самих государственных и общественных институтов. Страх проявления образа врага возвращает в интеллектуальный оборот Гоббса — его Левиафана как сверхструктуры безопасности, всеобщего секьюритарного государства, выстраивающегося на логике антитеррора и антилогике либеральных свобод. Фокусировка внимания на невидимом враге может узаконить отказ от части свобод, делегировать их системе, чтобы та в свою очередь конвертировала их в гарантии общественной безопасности. В противном случае, без этих гарантий, Система окажется в долгу перед обществом и скомпрометирует свою компетентность. Поэтому у российского президента и в целом у российских стратегов секьюритарного государства выбор не столь богат и предел общественной усталости близок.
СИСТЕМА ПРОТИВ АНТИСИСТЕМЫ
Глобальное разворачивание политики в виде системной вестернизации Юга, ответные террористические реакции и встречные контртеррористические превентивные акции показывают, что выстраивается схема «враждующего сотрудничества» между системой и антисистемой, оба элемента этой схемы перестают быть разноуровневыми и переходят на более глубокий уровень взаимодействия. Одно из подтверждений тому — интернет- сайты, выступающие общим полем для информационных сигналов и презентаций как со стороны системы, так и со стороны несистемных террористических организаций. Это может означать, что терроризм методично и сознательно либо интуитивно и точечно, но всякий раз взламывает системные «коды» и играет таким образом с системой в одну игру на удержание фокуса массового сознания.
В случае с терактом в Беслане общество столкнулось не с неорганизованной силой, основной задачей которой была бы месть или выбивание удовлетворения своих требований, а со вполне расчетливо подготовленной, спланированной акцией. И присутствие в составе группы террористов не только самих чеченских боевиков, но и наемников, говорит о том, что подобные теракты не только не спонтанны, но поставлены на поток. У них есть собственный теневой производитель и капитал поддержки. Таким образом, война в Чечне создает новую производную — войну с серийным терроризмом. Но это уже другая война, требующая иных тактических и стратегических подходов. Это война не на удержание и контроль над определенной территорией, ее действия не привязаны к определенному пространству, для ее ведения власти нужна сетевая, охватывающая буквально все система силовых мероприятий по ликвидации сил, средств и, главное, организаторов террористов. Вопрос в том, готова ли к этому экономически, финансово и технически сегодня российская силовая машина? Скорее всего, не готова.
Еще одним открытым вопросом остается место и роль общества в этой антитеррористической российской войне. Как показывают события, у простых граждан слишком мало шансов быть активными участниками этого процесса, пока им отводится жертвенная роль. Более того, они поставлены в ситуацию «между молотом и наковальней». Когда, с одной стороны, любой населенный пункт может оказаться объектом террористической атаки, а с другой — методы безопасного разрешения федеральными службами подобных ситуаций еще не изобретены. Массовость жертв в Беслане это подтверждает. Поэтому у российского руководства сейчас непростой выбор и более чем нелегкая задача. Публичные заявления на самом высоком уровне о борьбе с терроризмом, которые равнозначны обязательствам, должны подкрепляться эффективной практикой. В противном случае они легко могут быть восприняты как неспособность власти контролировать ситуацию.
Перед Путиным стоят несколько вариантов ведения превентивной войны с серийным терроризмом. Один из них — это вариант экстенсивного разворачивания федеральных сил. Это будет означать более высокий уровень правоохранительного контроля в стране, более глубокий доступ силовиков и служб безопасности фактически ко всем сферам общественной и гражданской жизни. Но этот вариант, кроме высокой затратности, будет крайне непопулярен. Он будет означать не только сужение имеющегося массива гражданских прав и свобод, но и серьезно изменит политические и экономические типы поведения в государстве. Поэтому для сохранения власти нынешнему российскому руководству в этом превентивном варианте придется ограничиться полумерами, не столь жесткими и шокирующими.
Второй вариант выглядит более предпочтительным, тем более, что он вписывается в путинскую стилистику. Это вариант сетевой внутренней агентуры, несилового и нежесткого контроля. Именно этот вариант даст искомую схему безопасности, схему, которая была отработана и практиковалась еще во времена советской госбезопасности. Но сегодня эта схема будет работать не на удержание идеологии, а на сохранение баланса в системе «государство — гражданское общество». Беслан показал, что унаследованная от СССР механика российской секьюритарности не оказалась способной дать ответ на вызовы новой антисистемы, поэтому время требует кардинальной модернизации российской безопасности.
Однако это не снимает основной вопрос безопасности в эпоху глобализации, в том числе и глобального террора/антитеррора: как создать безопасность не в ущерб либеральным свободам и демократическим институтам? Как организовать производство личной и общественной безопасности, не попадая в ловушку новых «машин» безопасности и секьюритарности?
