Миф крепостной или казацкий?

Истории жизни великих людей приукрашиваются легендами. Им иногда приписывают сверхъестественные проявления уже сызмальства и приукрашивают сюжетами, близкими к сказке.

Малому Тарасу выпала роль самого бедного ребенка, униженного судьбой и преследуемого злой мачехой. Поскольку подобные факты действительно были в его жизни, то жалостливые рассказчики усиливали трогательный сюжет и налагали на социальный фон. К этому привели также и некоторые трогательные автобиографические поэзии Шевченко. Так была создана крепостная легенда о детстве Тараса. Стойкая хрестоматийная легенда, в плену которой был чуть ли не каждый украинский читатель. Первый биограф М.К. Чалый усилил момент сиротства: «Мать он почти не помнил. На седьмом году потерял отца и остался на руках мачехи...». Казалось бы, маленькие неточности. Но за ними прячется затопленный остров детства. Мать Тарас утратил на 9 году жизни, а отца — на 11 году. Для ребенка возраст от 7 до 11 лет — это целая эпоха. Если бы поэт взялся писать о том, что было за поэтической строкой:

Если бы он взялся вспоминать об отце, то мы имели бы повесть о детстве и, может быть, поняли бы, на основе чего отец перед смертью изрек свое суровое завещание: сыну моему Тарасу ничего не оставляю, потому что ему мое наследство не пригодится. Из него выйдет или что-то великое, и мое наследство для него ничего не будет значить, или же большой лодырь, и тогда оно ему не пригодится... О бедном сиротке так не говорят. Это уже был определенный казацкий характер, закаленный в беде... Выходит, за него отец и не волновался.

Биограф Александр Кониский хорошо ознакомился с благодатным местом рождения, со средой Шевченко. Без всяких сантиментов он пишет, что так тогда жили все сельские дети — на содержании природы и под присмотром Бога...

Вместо крепостной легенды автор пишет повесть, богатую образами и фактами.

Кстати, легенду подпитывает и сам Шевченко в своей «Автобиографии», написанной в разгаре борьбы за упразднение крепостного права. Конечно, это не была психологизированная история жизни, а, прежде всего, социальный аргумент в тогдашней борьбе. «История моей жизни составляет часть истории моей Родины». Здесь сказано все.

Миф начал создаваться с самого начала, когда была отброшена реальная почва — скупая история рода. Добросовестный исследователь жизни поэта в своей книге «Тарас Шевченко — Грушівський» пишет: Род Шевченко и Грушивских в Кереловке очень древний. Варфоломей Шевченко рассказывал, что Тарас в школе именовался Грушивским.

Следовательно, Тарас Шевченко в школе именовался Грушивским. Николай Гоголь в школе именовался Яновским. В крепостном селе никто не интересовался историей рода, и вторая фамилия отпала. Один только внук Тарас выдал дедовскую тайну причастности к гайдамацкому восстанию:

Дед, очевидно, смолоду не был крепостным, потому что на Правобережье крепостничество внедрялось аж в 80-е годы XVIII века. Следовательно, история рода вписывается в историю свободного казацкого края с деда-прадеда, укорененного в национально-освободительной истории. И это еще вопрос, кем был прадед. Но нас интересует, был ли собственно крепостным его правнук, родившись в крепостной семье. Конечно, он принадлежал к крепостному сословию, из которого был выкуплен 22 апреля 1838 года. Но наблюдательный художник Карл Брюллов при первом знакомстве с парнем, которого принялись освобождать от крепостничества, заметил: «Физиономия не крепостная». И здесь дает нам неоценимые свидетельства первый серьезный биограф...

Тарас Григорьевич Шевченко-Грушивский родом из Звенигородского уезда... В сим волнующем и зеленом уголке Звенигородского уезда есть два села: Моринцы и Кереливка. Там был рай Шевченковского детства. А люди «у раї пекло розвели». Поэт многократно возвращался сюда в воспоминаниях, потому что дальше в жизни ему уже не пришлось жить «на нашій славній Україні». Мальчик ходил, «бегал, слонялся где хотел, забавлялся себе на свободе, как умел и желал, или сам, или с другими такими же, как сам, неприсмотренными крепостными детьми. Никто его не останавливал, никто не учил; гулял себе на улице, на огороде, в саду, в леваде; хата их стояла на краю села, так, ясное дело, ходил он гулять и в лес, и в поле. Домой возвращался он, обычно, чумазый, временами с шишкой на лбу, с подбитым глазом, временами с резями в животе, когда, бывало, накушается глины, а он любил ее есть... Так и в наше время растет по селам без присмотра большое количество детей...»

ОДЕЖДА ДЛЯ КОРОЛЯ

Одна из причин, почему Тарас Шевченко был вписан в идеологический канон «великих революционеров-демократов» — его социальное происхождение. После революции большевики искали культурное обоснование своей политики замены дворянской культуры пролетарской. В русской литературе приходилось просто замалчивать материальное состояние помещиков, графов или камер-юнкеров... Украинская — более демократичная, более близкая к народу, и о дворянстве Ивана Котляревского, Евгена Гребинки, Старицкого или Коцюбинского можно было писать, что оно «условно», а лучше — не писать... А вот биография Шевченко нравилась всем радикалам и народникам как русским, так и украинским. Даже то, что его творчество было недоступно общественности, облегчало дело опрощения поэта. Он, мол, всем понятен и «полностью народный».

Впервые раскрылся Шевченко как поэт в пражском издании «Кобзаря» в 2-х томах в 1872 г. В Российской империи, конечно же, издание было запрещено. Во Львове уже структурировалась политическая жизнь, каждая партия выкраивается себе «своего» Шевченко... Михаил Драгоманов честно признал, что для социалистической пропаганды Шевченко не подходит, прежде всего, из-за его религиозного мировоззрения. Народники облюбовали фотографию Шевченко в шапке и в кожухе. Что касается творчества, то препарирование его к своим потребностям описала Леся Украинка в стихе «Легенда»:

Намного радикальнее делали придворные и хитрые портные в известной сказке Андерсена о голом короле. Они вообще ничего не шили и не перерисовывали, а ограничились гипнозом похвального слова. И все поверили и стали за ними повторять. Такой трюк апробировали большевики с образом Шевченко. Они исходили из того, что король является реальностью и магия его имени действует безотказно. Осталось накинуть на него атрибуты «революционера-демократа», а дело мальчика, подсмотревшего тайну переодевания, поручили чекистам... Стереотип заблокировал сознательное восприятие произведений, издававшихся большими тиражами и изучавшихся в школе. Люди слушали и не слышали, смотрели и не видели.

Полная подмена ключевых понятий и подмена образа делали возможным использование апостола для атеистической пропаганды, и никто не воскликнул: «Как же исконно религиозный народ мог назвать своим пророком атеиста?!»

Немногие в идейно выдержанной советской школе, где поэма «Кавказ» изучалась наизусть, отважился бы выхватить из поэмы и с соответствующим намеком и акцентом прочитать строки:

Особенная глухота была обеспечена антирелигиозным воспитанием. Детям давали изучать наизусть «Мені тринадцятий минало», и они замечали «ягнят за селом», а не чувствовали так ярко выписанной религиозной мистерии в детской душе:

Достаточно одного этого стихотворения, чтобы понять Шевченко как натуру органично религиозную. Но ни учителя, ни школьники не знали, что значит «религиозный». Они думали, что все сводится к вере в существование Бога — и имели готовый ответ на это... А о молитве по большей части и не знали.

Для тех, кто не чувствует этого языка, Шевченко открывается лишь со стороны исторического, социального, национального. По таким мотивам и ткется одежда для украинского короля поэзии. Борец против крепостничества. Непримиримый противник российского царизма. Вдохновитель борьбы за социальное и национальное освобождение.

А дальше уже акценты расставляла политическая конъюнктура. Шевченко принято любить. В действительности об этом больше говорится. Много любителей его мало знают и еще меньше понимают. Если бы шла речь о тех, кто развенчивает Шевченко на заказ, не вникая в творчество, и проблемы не было бы. Проблема в том, что этот упрощенный идеологизированный Шевченко и не вызывает любви. Украсить его лаврами легче, чем учиться у него Любви и Правде. Сегодня через заслоны телевизионных полуправд и плоского течения видимости эта Любовь и Правда вообще не просматриваются. А между тем, Шевченко в каждом поколении находит тех, кто является порождением его духа.

ПРИЗВАНИЕ

Это слово написал сам Шевченко. Ключевое слово своей судьбы. Она его забросила на четвертое небо.

Первым небом была Воля. Это было пережито 24-летним юношей как переход в иное измерение.

Вторым небом была Академия — мечта каждого молодого живописца.

Третьим небом был Учитель. Много было тех, кто хотел стать учениками «Великого Карла». А стать другом дома Брюллова, возможно, даже и не мечтали.

Четвертое небо было совсем невероятным и непонятным для коллег-живописцев. О том и сам Шевченко пишет с удивлением: в роскошные залы Академии художеств к нему тайно приходила чужая Муза. Поэтическая. Он сначала прятался с ней от человеческого глаза. А затем понял: «Призвание, не иначе!»

Призвание и талант — как будто синонимы. Но с талантом можно жить относительно спокойно, а призвание — куда-то ведет и зовет.

Призванный — кем? Рыбак Андрей был первым призванным — Андрей Первозванный. Он узнал Учителя и шаг за шагом становился Апостолом его учения.

Идея апостольского служения, тема пророков и мучеников проходит через все творчество Шевченко. Его произведение может быть несовершенным, но на нем — печать гения. Отсюда — то признание — со стороны своих и чужих, которые не могли не чувствовать, что он — больше, чем поэт.

Конечно, признавали талант, любили его лирику, сочувствовали его судьбе. Но над всем этим была загадка его причастности к иному миру. Кажется, «батьком Тарасом» он был не только в 40 лет, а уже на 32-м году, когда завершил творчество того удивительного года «Заповітом».

Затем книги псалмов и книги пророков — это духовная отчизна Шевченко. Мотивы тех книг у него — чаще всего со ссылкой на источник — на церковно-славянском языке. Но очень часто они повторяются в его поэзии, без ссылки, как общепринятый способ его ощущения и мышления.

В предвоенные годы большевистского измора, да и в послевоенные годы религиозные символы можно было вспоминать лишь в негативном, то есть обличительном смысле.

Шевченко был едва ли не единственным поэтом, которому «разрешено» было популяризировать псалмы, книги пророков и евангельские мотивы. Откуда бы еще дети могли узнать о Деве Марии, о первых христианских мучениках, о евангельской проповеди любви, о гонителях на веру, о книгах пророков Исайи, Осии, о таком жанре, как «подражаніє» на библейские темы.

В статусе канонизированного «революционера-демократа» Шевченко легализировал и библейскую, и национальную тематику, что само по себе было несовместимым с коммунистической идеологией.

Так велика сила человеческой личности с высоким призванием. Ее не вынудишь послушно стоять в единогласном ряду и покорно молчать вместе со всеми.

Но это касается не только времен тоталитаризма. В посткоммунистические времена тирания моды и псевдолиберальных стандартов «демократически» навязывает сезонные ценности, несовместимые с духом Шевченко. Корыстность и выгода рекламирует на каждом шагу философию потребительского материализма и всякие плебейские ценности.

На таком фоне «Кобзар» не сияет, подобно свету во тьме, а лежит, как кучка пепла. Но вечная искра живого огня в нем пережидает ненастье.

Это слово вечной правды, которое не могло быть сокрыто даже во времена тотальной лжи и подмены, делает свое дело и в нашу эпоху профанации.

Нынче остается все меньше людей, знающих Шевченко наизусть. Но то вечное слово, которое пробуждало сознание граждан и будет пробуждать в дальнейшем, потому что оно родственно с божественным глаголом. Миф Шевченко глубоко укоренен и в наших архетипичных понятиях, и в древней литературной традиции, о чем писал Николай Костомаров: «Поэзия Шевченко — законная, любимая дочь древней украинской поэзии, сформированной в XVI—XVII веке, так же как эта последняя была такой же дочерью южнорусской поэзии, столь далекой от нас, о которой гипотетически можно судить по произведениям Игоревого певца». («Спогад про двох малярів»). Шевченко для Костомарова — великий поэт, выходящий за пределы своей национальности. Он предвестник возрождения народа. «Вот почему и великоросс, и поляк, и немец, и француз, если только у него есть поэтическое чутье и теплое, любящее сердце, не останется без влияния поэзии Шевченко».

Культурный цвет общества, интеллигенция всегда ожидает явления своего светоча, который говорит за всех о боли народа и о целебных лекарствах. И обращает заблудших, сбившихся и отошедших от своего Бога на путь истинный.

Был бы Шевченко в нашем воображении тем поэтом, «покликаним звиш», если бы не его жизненный путь?

На этот вопрос дают ответ все «блаженні, гнані за правду».

КРЕСТ ДОБАВЛЯЕТ ВЫСОТЫ...

Конечно, здесь следует напомнить, что на конец 1845 года были написаны основные произведения Шевченко, те, о которых говорит Костомаров. До ареста он уже достиг своего зенита. Только заключение за эти произведения довершило в воображении общества образ народного пророка, избитого камнями.

Следовательно, судьба призванного уже была заложена в его заветных произведениях 1844—1845 года. Они были искренними и безоглядными до конца. И он не скрывал своего творчества. По давней украинской традиции свои произведения он носил с собой. Г. Сковорода свои произведения и Библию носил в переметных сумах за плечами. Гоголь носил свои произведения в портфельчике, с которым не расставался. И Шевченко носил свои писания в портфеле, вместе с живописной утварью. Разница лишь в том, что ни Гоголя, ни Сковороду не ожидали жандармы при переправе на Днепре на правый берег.

Интересно, если бы Тараса Шевченко предупредили об аресте, мог ли бы он свой портфель бросить в воду?

Наверное, нет. В портфеле была его Судьба. С поэтом было его призвание. Это уже позже, в бессонные ночи, когда «не спалось, а ніч, як море», приходило в голову разное, перебирались и переигрывались разные события прошлого. Со всей искренностью поэт признавался: «дурний свій розум проклинаю, що дався дурням одурить, в калюжі волю утопить».

«Вы свет для мира. Не может спрятаться город, который стоит на верховине горы. И не зажигают светильник, чтобы поставить его под сосуд, но на подсвечник, — и светит он всем в доме. Так ваш свет пусть светит перед людьми»... (Мт. 5. 14-16). И еще один завет апостолам: «Не бойтесь».

Призванный идет, высокий и беззащитный, прокладывать путь из прошлого, которого уже не видно, в будущее, которого еще не видно. Над гнетущими обстоятельствами он возвышается духом и призывает живых.

Будет ли поэзия Шевченко созвучной обездоленным детям потребительского века? Будут ли они читать «Кобзаря» в интернете? Будет ли просвещать слово, поставленное на страже, сбетонированную толщу информации?

Подобные вопросы относительно «Божьего слова» и народной песни ставились и в предыдущие века. Тогда тоже все это казалось безнадежно старосветским. В настоящее время мы уже не можем представить себе, сквозь какие еще толщи отчуждения, крайнего безразличия и профанации должны были доходить «думы» Кобзаря. «Попідтинню, сиротами», — думалось ему...

Но все-таки они доходили сквозь заслоны временных обманов соблазнительного радикализма, модного материализма, победного социализма, глухого тоталитаризма...

А поэт проходит над сетями времени и обращается к душе, неподвластной переменчивым ветрам времени.