«Прямые линии» Владимира Путина, как правило, запоминаются одним-двумя эпизодами, которые потом пересказываются журналистами и случайными зрителями. Вот была знаменитая «прямая линия», после которой на центральной площади Биробиджана оказалось сразу две новогодних елки — «президентская» и «губернаторская». Школьница пожаловалась главе государства, что губернатор ставит на площади искусственную елку, и президент — строгий, но справедливый — немедленно распорядился доставить из тайги настоящую. А потом оказалось, что и первая елка была настоящей, только сборной, но президентского указания ослушаться не посмели.
Но это все анекдоты. А вот линия 2010 года запомнится настоящим идеологическим переворотом. И, конечно же, этот переворот не связан с отзывом Путина о Ходорковском — мы хорошо знаем, как бывший президент относится к бывшему «олигарху», и никакая цитата из Жеглова тут не выглядит откровением от Владимира. И то, что суд может учесть это откровение, — тоже не новость, мы многое знаем о российском правосудии.
А вот замечание о том, что Россия и сама, безо всяких Украин, выиграла бы Вторую мировую войну, — это новость великая. Мы уже привыкли к мифу о том, что эта победа состоялась бы без помощи союзников по антигитлеровской коалиции, — советских людей так долго приучали к этой мысли, так настойчиво внедряли ее в сознание, что они не смогут поверить даже самым точным цифрам и документам. Но существовал другой миф — в войне победил советский народ. Человек, задавший вопрос Владимиру Путину, изъяснялся в рамках этого мифа: он сокрушался о потерянном единстве, утверждая — вслед за тысячами пропагандистов последних десятилетий, что именно оно помогло одержать победу в самой страшной войне прошлого столетия.
И что ответил Владимир Путин? Что Россия одолела бы врага и сама, что именно она — страна-победительница. Что все усилия, человеческие жертвы, кровь и пот «чужих» были ей не особо нужны — пусть только на него не обижаются.
Но не обижаться на это невозможно — каких бы политических взглядов ни придерживались «чужие» слушатели Владимира Путина. Потому что это не укладывается в голове, сколько ни пытайся уложить.
Не укладывается в нравственной плоскости. Мой родной город бомбили в первые часы войны, кровавая битва за него остановила наступление гитлеровцев на Москву — если бы не эта битва и другие сражения на территории Украины и Беларуси, агрессор подошел бы к столице России не зимой, а летом — и власти страны-победительницы вынуждены были бы бежать за Урал. А дальше не хочется даже думать... Но оказывается, все это было не нужно.
Я не знал ни одного из своих дедов — один погиб на фронте, другой после войны оказался инвалидом, прикованным к постели. Оказывается, все это было незачем. Моя мама родилась на железнодорожном полустанке — победоносная страна откатывалась от Украины, люди бежали в панике и ужасе — зачем это? Оставшиеся родственники погибли в рвах и лагерях — подумаешь! Ничего этого не нужно было — ни миллионов погибших на фронте, растерзанных, замученных, угнанных в рабство украинцев, белорусов, молдаван, евреев, ни спасительного тыла в Закавказье и Средней Азии, ничего и никого. И это говорит человек, еще недавно называвший крушение Советского Союза крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века. Что же в таком случае в этом катастрофического, Владимир Владимирович?
Не укладывается с точки зрения политической. Премьер-министр страны, двадцать лет доказывавшей необходимость интеграции на постсоветском пространстве, сегодня говорит, что России никто не был нужен в самый важный момент ее истории. Премьер-министр страны, оказавшейся на пороге серьезнейшего межнационального разлада в ее новейшей истории, с презрением говорит о самой необходимости единства ради общей победы.
Это что-то поразительное, что-то очень далекое от обыкновенного инстинкта — даже не политического, а человеческого — инстинкта выживания: так мальчишка, разворошивший пчелиный улей, с бесстрашием обреченного бросается в гущу угрюмо жужжащего роя. Над этим можно было бы поиронизировать, в очередной раз удивиться тому, что чиновник, получивший власть на блюдечке, не становится политиком. Но ведь на самом деле это не смешно. Потому что очень страшно.
