От посещения мастерской семьи Козаков остается удивительно ощущение самодостаточности — словно побывал на каком-то диковинном корабле или в отдаленном селеньи. Даром что все происходит в подвале типичной «хрущобы» неподалеку от шумной набережной.
Занятие Козаков — керамика. Точнее, как в один голос утверждают Надежда и Сергей — керамика — даже не занятие, не работа и не хобби, а образ жизни. Хобби — это, скорее, воспитание детей. Детей двое, двойняшки — Алена и Саша. Первая, как более усидчивая, занимается графикой на глине, Саша делает малую форму — небольшие скульптуры — из того же материала. Соответственно профессиональные пристрастия распределены и у старшего поколения. Надежда делает акцент на росписи, а глава семейства (керамист с 1987 года) — скорее, на фактуре, на игре со свойствами самого материала, ведь у каждого сорта глины — свой цвет.
Действительно, образ жизни.
Белая глинистая пыль в подвале Козаков —повсюду. Но ее как-то особенно и не замечаешь, поскольку взор занят беспрерывно, теряется во многообразии форм и расцветок. Огромные кувшины, элегантные чашки и чайники, диковинные звери и уж совсем невообразимые, не укладывающиеся ни в какие рамки, но столь же завораживающие, изделия. В основном — это то, что оставили для себя, что жалко продавать или отдавать. К счастью, покупатели или заказчики появляются постоянно.
Впрочем, о прозе быта и денег надежда и Сергей говорят немного. Зато о керамике рассказывают так вкусно и подробно, что первый вопрос интервью был продиктован, скорее, журналистским скпетицизмом:
— В чем, все-таки, главная трудность вашего дела?
Сергей: Тут надо пахать, очень трудоемкое ремесло, регулярности требует.
— Но ведь и другие занятия требуют того же…
С: В отличие от живописи и графики, здесь можно чувствовать руками то, что делаешь.
— Есть с чем сравнить?
Надежда: Конечно. Я заканчивала графику в Полиграфическом институте, потом оформляла детские книги. А когда дети пошли в школу, глина затянула, да так, что теперь уже и не вылезешь.
С: Я работал как оформитель, резал дерево, чеканил, пытался плести макраме. Но, только начав работать с глиной, я понял, во что вляпался; попал в капкан, фигурально выражаясь. Ведь керамика — наиболее древнее искусство, в котором соединяется все — скульптура, графика, живопись. Раньше такого не было.
Н.: От себя могу добавить, что графика на глине хороша отсутствием границ, выходом за пределы плоскости, — настоящая работа с объемом.
— Когда вы поняли, что овладели этой профессией?
С.: Найти свое лицо — главная проблема. Много всего, — предмет, техника есть, а меня — нет. Только спустя 2 года я осознал, что свое найдено, и окружающие тоже это признали. Признак очень простой: сопереживание тому, что делаю. Иными словами, переживаемый образ становится моим. Даже утилитарный предмет становится искусством, если в него вносится переживание — как у японцев.
— Но, все-таки, интересно, как это происходит. Вы вынашиваете образ той или иной вещи в голове, а потом воплощаете в глине, или приходится импровизировать?
С.: Понимаете, когда я столкнулся с гончарным кругом, мои представления о том, чем занимаюсь, поменялись. В первую очередь, надо найти идею и ощущение того, что я делаю, и перевести в форму. Это ощущается и руками, и головой, и визуально. Образ в процессе воплощения очень часто получается отличным от его замысла.
— И что тогда?
С.: Получаешь от него обратный импульс, в итоге — неожиданное решение. В керамике много спонтанности. Даже в обжиге получаются незапрограммированные вещи. Сначала не воспринимаешь, потом понимаешь, что вышло лучше, чем хотел.
— Скажите, а как к вашим опытам относится старая гвардия керамистов?
Н.: Старые мастера нашу керамику не понимают. Мол, не украинское это.
С.: Не вписываемся. Считается, что, если декоративное, — значит, народное.
Н.: Но должно быть развитие канона.
С.: Хотя у нас не было задачи развивать традиции. Просто нас тянет посмотреть и ощутить все. Иностранцы в наших произведениях видят аутентичную Украину, а соотечественники, наоборот, усматривают заграничные влияния. Но мне лично ближе Восток. В современной западной керамике царит кич или патология, а японцы впечатляют парадоксальностью, эстетическим шоком.
— Но понимание и приятие важно в любом случае — по крайней мере, со стороны клиентов…
С.: Бывало, раньше заказывали мало. Но и сейчас в смысле заработка — как лотерея. Заработать нельзя, умереть тоже.
Н: Цены сравнительно с живописью — ерунда, но мы все равно глину очень любим.
— Раз уж пошла такая проза, ответьте на бытовой вопрос — вы сами из своей посуды едите?
Н.: Когда начали делать свою посуду, магазинную покупать перестали. Разве что кастрюлями пользуемся, да и то, горшки есть. Скажу вам даже больше: однажды, когда, побили свои тарелки, то с магазинных уже никто есть не захотел.
— Это все — привычки, а что ваше дело изменило собственно в вас?
Н.: Если хоть один день не появлюсь в мастерской, уже чего-то не хватает.
С.: Керамика воспитывает философское отношение. Делаешь-делаешь, а оно выходит совсем другое или разлетается. Если разлетается — значит, бог берет свою жертву…
