Никаких символов. Фотография означает только самое себя, только то, что запечатлено. Лес, дорога, рюкзак, гитара. Путешествие. Не начало его и не завершение — скорее, промежуточный финиш, скорая остановка у костра, в таборе таких же бесшабашных бродяг, вооруженных теми же гитарами, рюкзаками и неудержимой жаждой дороги.
Мне самому довелось пройти не одну дорогу. Гитары, правда, тогда у меня не было, а вот рюкзак — выцветший, брезентовый и совершенно безразмерный — был. При ходьбе в нем всегда что-то постукивало, позвякивало и булькало. Неуклюжий аккомпанемент полудетских странствий.
Часто хотелось есть, и горбушка хлеба за плечами всегда находилась. А вот чего нам с рюкзаком хватало с избытком — так это путей-дорог. Дороги, самые разные — и такие, как здесь, на фото, «грунтовки», и многорядные шоссе, и разбитые улицы провинциальных местечек, и брусчатка старинных городов, — уходили за спину, сматывались в клубок, падали на самое дно моего ворчливого мешка. И туда же оседал дым от лесных костров и брызги прибоя в летнем Крыму, долетали — с августовского неба — падающие звезды и обрывки бессонных, пропитанных музыкой и вином, ночей.
У меня уже давно другой, «цивильный» рюкзак. По дальней дороге с ним не попутешествуешь, но в каждодневной беготне, к которой обязывает меня профессия, он чрезвычайно удобен. Что в нем звенит и постукивает, я всегда знаю — коробка с дискетами, ручки, компакт-диски, блокнот, всякая необходимая журналисту мелочь.
А брезентовый ворчун, в котором, на самом дне, в каком-то потаенном кармашке, хранится все то, о чем я буду вспоминать до конца своих дней, исчез. Я думаю, он сейчас вновь путешествует. Висит на чьих-то плечах и копит лучшие дни другой жизни. Наверно, это справедливо.
