— У вас есть данные о том, что пострадавшие от ЧАЭС говорят об ухудшении здоровья. Это субъективные или объективные данные?
— И субъективные, и объективные. По моему мнению, психологическое состояние, в котором пребывают чернобыльцы, это четыре «без»: безверие в будущее, бессилие, потому что они ничего не могут сами изменить в своей жизни, не имеют влияния на управленческие решения, это безнадежность и безысходность. В основном, на протяжении всех 16 лет до 70% пострадавших говорят, что они пострадали на всю жизнь — и они, и их дети. Дело в том, что следует принимать во внимание не только физиологическое здоровье. Я сделал такое сравнение: не только субъективные оценки здоровья чернобыльцев, а в целом, населения Украины коррелируют с официальными данными. Скажете, зачем эти самооценки, если есть медицинская статистика? Дело в том, что в жизни человек руководствуется субъективными самооценками. Человек часто не знает о рисках, а иногда и знает (например, о вредности табака), но все равно руководствуется в жизни субъективным ощущением. Если взять уровень физиологического здоровья, то в медицине есть такой показатель, который фиксируется статистически как уровень достаточного здоровья. В 1992 году в Украине таких людей у нас было 60—70%, а сейчас — немного больше 30%. Такая же тенденция и среди чернобыльцев. При том, что если у чернобыльцев занижена оценка своего здоровья по понятным причинам, то в общем среди населения Украины есть различные тенденции — есть больные люди, которые держатся и говорят, что они здоровы, есть и здоровые, которые считают себя больными.
Кроме физического, в жизни большое значение имеет социальное здоровье. А это способность энергично действовать (энергия, которая дает возможность человеку быть активным). Еще одна решающая характеристика социального здоровья — ежедневно должно преобладать решение будущих проблем. Почему я часто говорю, что Украина находится в ужасном состоянии? Потому что с точки зрения этого показателя, мы не создаем будущее: только говорим о НАТО, Евросоюзе, занимаемся тем, что «гасим» исторические, экономические, социокультурные, языковые и другие проблемы прошлого, в том числе и бывшего Союза. То есть, в целом наше общество имеет ослабленное социальное здоровье. Особенно — у чернобыльцев. Они потеряли перспективу жизни и социальное здоровье упало почти до ноля. Они находятся на уровне примитивного физиологического выживания. А их насчитывается 2,5 миллиона. Выходит так, что мы реабилитируем окружающую среду: проводится дезактивация, очищаются территории, научились совершенствовать реакторы, сделали их безопасными, остановили ЧАЭС, можем лечить людей — а социальному здоровью не уделяем внимание. Поэтому все 22 года люди пребывают в состоянии этих четырех «без».
— Каким образом можно сделать людей социально здоровыми?
— К сожалению, концепция социальной политики в нашем государстве (не только что касается чернобыльцев) сводится к тому, что людям необходимо выделить денежную помощь. На самом деле нужно возрождать жизнь. Нужна специальная государственная программа. Есть такая прекрасная организация МАГАТЭ. Это корпоративная атомная организация, которая защищает свои «атомные» интересы. Они говорят, что ничего страшного сейчас в Украине нет, просто украинцы навеки испугались взрыва на четвертом блоке ЧАЭС. Они не хотят слушать, что пострадавшие находятся в долгосрочной социальной изоляции — они исключены из активной жизни и никто их не выводит из такого состояния. Только ООН понимает эту проблему. Я почти ежегодно бываю в нашем ПРООН и только усилиями Института социологии мы добились того, что уже несколько лет действует проооновская программа возрождения и развития общин. Это прекрасная программа. В конкретных поселениях уже осуществлено более 170 проектов. То есть начали вовлекать людей в активный социум. Если конкретнее — то, например, помогли в селе почистить пруд, территорию, поднять школу, почистить колодцы, организовать молодежный центр, в некоторых городах помогли в жилищно-коммунальной сфере. А главное — дали толчок к развитию в общине. То есть находили приоритетные работы, которые нужны общине, выделяли небольшую часть денег и побуждали общину самостоятельно искать средства для дальнейшего развития. Соответственно, если МАГАТЭ отмежевалось и отбросило социальную составляющую, то ООН нам показывает что и как делать. К сожалению, наше государство не имеет такой программы, о которой я кричу уже десять лет. И надеюсь, что она все-таки будет.
— Почему, на ваш взгляд, ничего не делается?
— Есть две причины. Понятно, что денег мало. Во-вторых, у нас социальная политика сконцентрирована на том, что нужно не только ограничиваться помощью. Отмечу, что в Украине не только чернобыльцы, но и все наше население находится в постсоветском патерналистском состоянии — ожидаем, что государство что- то даст и сделает. Людей следует выводить из социальной пассивности — нужно развивать семейный частный бизнес, привлекать их к общественным работам. 24 апреля в Лютиже пройдет большая конференция на эту тему при участии Президента, и я в который раз буду говорить, что нужно ввести паспортизацию всех пострадавших населенных пунктов и выявить, в каком состоянии находятся эти общины. В некоторых общинах нужно найти лидеров, в некоторых — направить таких, чтобы показали как можно изменить жизнь. Паспортизация же нам может дать следующее: выявить тот факт, что в этих населенных пунктах есть абсолютно пассивные люди — преклонного возраста, дети, которые не могут включиться в активную деятельность (хотя в волонтерскую — да), и есть часть полупассивных, которые могут что-то зарабатывать, но им нужно помочь. Также есть люди абсолютно активные, самодостаточные, которые полностью могут себя обеспечить. Следовательно, для каждой такой категории нужны различные программы, различные стратегии. Потому что есть населенные пункты, где преобладают пенсионеры, а есть и такие (в Ровенской области), где высокая рождаемость и там достаточно молодежи. На такой концепции мы можем выстроить адресные поселенческие модели возрождения и развития — в зависимости от состояния общины. Поэтому если в социальной помощи мы подходим адресно к конкретному человеку, то здесь нужно адресно подходить к конкретной общине. В этом и заключается перспектива.
— Вы говорили, что вынесли уроки Чернобыля...
— Хочется подчеркнуть, что Чернобыль развеял миф о славянском брате — России. Как вам известно, Россия официально провозгласила себя правоприемницей Советского Союза. Она отхватила и Черноморский флот, и финансовые активы и имущество для выполнения принятой еще во времена СССР программы о преодолении последствий аварии на ЧАЭС — не сделала ничего. А вот международное сообщество вложило колоссальные средства: помогали и помогают по специальным программам и проектам. Помогают и конкретные люди. Например, две американки — медик Патриция Кокс и профессор психологии Джаней Уайнголд, которые находились в конце апреля 1986 года в Украине, после трагедии уехали в США и нашли 100 американских семей, которые помогают уже 22 года 100 пострадавшим украинским семьям. Семья — семье. Практически каждый год одна из них приезжает в Украину и встречается с подопечными семьями. Со стороны России за эти 22 года не было ничего — одни угрозы. Даже не было сочувствия. В начале 90-х, когда начался наш проект, я пытался наладить с ними сотрудничество по мониторингу социальных последствий, проводить сравнительный анализ, но они отказались. Отказались и белорусы. Три братских народа не имеют общей программы преодоления последствий, хотя должна была бы быть комплексная программа и комплексная взаимопомощь. Если европейское братство основано на уважении к индивидуальности, культуре и самости, хотя все очень резные, то мы, славяне, вроде бы и одинаковые и очень родные, и все у нас вроде бы общее, но мы не хотим в беде помогать друг другу. Это фантастическое социокультурное явление... Еще один урок глобального масштаба — бедная страна не имеет права иметь атомную электростанцию, потому что она не сможет в случае бедствия справиться с социальными проблемами. Пример Украины показал: социальные последствия оказались наиболее непреодолимыми: нужна очень большая работа с людьми, в них, образно говоря, нужно «закачивать» волевую энергию, потому что они истощены безысходностью. Нужно готовить волонтеров, специально подготовленных учителей и медиков. К тому же, Украина внезапно провалилась в нищету. При этом на человека наложился синдром «советского раба»: тебе государство скажет что делать, где работать, за хорошее поведение — путевка в санаторий, ясная перспектива «строителя коммунизма» и т.п. Во-вторых, полностью было исключено понятие частной собственности. А это — об этом никто не хочет говорить — ключ, это стержень личности: я имею право быть собой, моя собственность защищает меня от государства, благодаря своей собственности я — свободный человек. Советская власть это уничтожила, и общественной собственностью была деструктурирована личность. На эту беду наложились третья деструкция — Чернобыль, и четвертая — Украина провалилась во внезапную тотальную нищету. Еще один очень важный урок — Чернобыль заставил человечество искать, как выжить на земле в условиях «научно-технического комфорта»: он развернул человечество к осмыслению межцивилизационной планетарной целостности.
— Вы видите шансы у Украины преодолеть эти проблемы?
— В наших опросах мы задаем 250—300 вопросов. В том числе и о рисках и шансах. Это чрезвычайно важная тема. Страх и риск — они рядом. Наш институтский мониторинг в 1999 году зафиксировал 70% людей, которые боятся голода. Сегодня таковых — 35%. Это ужасно. Голод сидит в памяти людей. Но не риски делают человека человеком, а шансы. Поэтому мы вышли на концепцию шансов. Дело в том, что западная социология и философия зациклились на концепции рисков. Да, риски растут в мире. Но философия всей истории не в том, что были риски, а в том, что любое сообщество, любой лидер или государство теряли шансы или находили их ради выживания. И мы существуем потому, что находим шансы выжить (например, даже тогда, когда переходим улицу). Значит, нам нужно искать шансы выжить и в этой проблеме. Мы можем их найти, надо только изменить мышление в обществе. Что такое будущее для чернобыльского сообщества? Это найти шансы возрождения социально-культурной и социально-экономической жизни, и приучить людей жить активной жизнью. И будущее Украины — в возрождении и реализации шансов всегда быть.
