Великие погромы планировались в Кремле. Они были «всесоюзными». Но наиболее засекреченная республика в этом отношении имела особенную привилегию. Украина была как будто экспериментальным полигоном для террористической политики Кремля. Удар готовился на высшем уровне. Заменены первые лица в УССР. На место первого секретаря ЦК П.Шелеста поставили В.Щербицкого. На место генерала КГБ Никитченко прислан генерал КГБ Федорчук. Освобожденные деятели были полностью надежными, готовыми выполнить любой приказ Коммунистической партии. Но у ЦК КПСС был критерий сусловской ожесточенности и беспощадности. Она, конечно, граничила с глупостью.
Запланирована агрессивная операция под кодовым названием «блок». В Украине поставлен под удар первый ряд диссидентов. В России после огласки дела Даниэля и Синявского избегали репрессий за литературное творчество. В Белоруссии вообще избежали арестов, хотя диссиденты там были.
Нынешний читатель не может себе представить, что означает политический арест в коммунистическом государстве. Скажем, в настоящее время арест Ю.Луценко, конечно, политический и эмоционально окрашен. В печати появилась хроника одного дня Ю.Луценко в Лукьяновской тюрьме. Неволя есть неволя. Но в советской тюрьме каждый день и каждый час заключенного обеспечен тщательным образом продуманной карательной программой. А в перспективе ему точно светит длительный срок в сибирских концлагерях, а после того полное исключение из общественной и культурной жизни. В сущности, пожизненный домашний арест. И, как правило, повторные аресты.
Стены Лукьяновской тюрьмы те же. Но режим секретности не идет ни в какое сравнение. В конечном итоге, об этом уже много писалось.
В лагере «дети разных народов» делились опытом. Считалось, что когда в Москве отрезают тебе ногти, то в Киеве — пальцы. КГБ Украины перевыполнял план. Террор формировал боязливые настроения толпы и жадность прислужников. Те, что скулили, жаловались и не замечали, что Стусы избирают путь жертвы.
Безоглядная жестокость имеет свою обратную сторону. Она не достигает цели, а в условиях информационного мира становится чудовищем, которое привлекает внимание всего мира. Собственно, то была обратная сторона явления, на котором выезжали узники совести в своем безвыходном положении.
Филистерам кажется, что каторжный выбор был самым легким, что в лагерях расцветало творчество, что тогда условия были легкими и так далее.
Вместо того чтобы что-то доказывать филистеру, стоило бы ему дать трое суток карцера в современном музее репрессий, а потом — возможность представить 30 суток карцера и месяцы голодовки — и то с обещанием, что это только начало.
Но у репрессий есть обратная сторона: слово узника, которое проникало на Запад, имело большой вес, а это вызывало ответственность и поднимало духовную высоту.
Если бы такое слово каким-то чудом попало в пустоту запуганного порабощенного мира, где жили наши родные и знакомые, то там оно не имело бы резонанса. Свободное слово вторит только в свободной душе. На Западе читали, удивлялись, переживали и открывали для себя неизвестную Украину в снегах Сибири.
Украина, загнанная в колхозы и мордуемая голодом, особого интереса в мире не вызывала. Зато Украина, которая борется за свободу, там воспринималась как далекая родня, которая, наконец, отозвалась к родственным по духу.
Украинские диссиденты открыли Украину для интеллектуалов и политиков Запада больше, чем все певцы социалистической отчизны, вместе взятые. И больше, чем диссиденты, это могли бы сделать в обычных домашних условиях, «на свободе». Потому что там приходилось приспосабливаться к полусвободе. Только слово, напоенное страданием и любовью, находит родственные души. Переписка Валерия Марченко с итальянской девушкой Сандрой, переписка Зиновия Красовского с американской девушкой Айрис Акагоши и другие аналогичные факты перекликания над бездной — это поражающие документы времени.
Кремлевские ихтиозавры были ослеплены ненавистью и не понимали, что закапывают украинское семя и затаптывают его, но не навсегда, а только до весны, которая не за горами. Первый перевал — в 1991 году, второй — в 2004-ом.
Януковичи ныне отменили праздник Свободы. Это смешно. Мы к этому празднику слишком долго шли, чтобы можно было его зачеркнуть чьей-то подписью. Более того, в этом празднике — важный этап национального самоосознания. Для Украины — это главный праздник.
В настоящее время молодые журналисты спрашивают: «Знали ли вы, что вас арестуют?» «Как вы отнеслись к вашему аресту?» «Был ли у вас другой выход»?
Им отвечают, что информация о приближении обысков и арестов была известна. Что каждый готовился к обыскам. Что в настоящее время я сделал бы тот же выбор.
Здесь есть определенные натяжки. Сказать правду, никто из покоса 1972 года не хотел дать повода к аресту. Каждый доказывал, что не нарушал уголовный кодекс. Никто не хотел идти в тюрьму и ставить под удар свою семью. Но шли твердым шагом.
Следовательно, в операции «блок» были признаки государственного бандитизма: кагебисты хватали людей, которые работали легально и в течение многих лет выступали откровенно со своими взглядами. Мы ничем не спровоцировали аресты, напротив, то в их головах случилось «короткое замыкание», и они объявили «особо опасными государственными преступниками» людей, которые думали, говорили и писали откровенную правду, которую при коммунизме принято скрывать.
«Зачем же вооруженный конвой?»
«Вы не согласны с моим мнением».
«Каких не пропускает ваша цензура? У вас же есть тысячи идейно проверенных академиков и докторов наук, то пусть они и разгромят ту горсточку поэтов и журналистов...»
«Вы говорите о себе!» — говорит прокурор.
«Хорошо, пусть они разгромят меня, разоблачат мою «клевету» и напишут свою правду...»
«Это мы и сделаем», — говорит прокурор.
«Но вы делаете это на закрытом суде, где я один, а вас целая команда, включая конвой!»
Следовательно, если придерживаться правды, то у нас был лишь один выход: говорить дальше правду и расплачиваться за нее жизнью.
Я не вижу в этом особого героизма. За правду, за честь и достоинство всегда нужно платить.
Эти достоинства нуждаются в защитниках у каждого поколения. Без отважных защитников такие благородные творения культуры и духа тускнеют и уступают место потребительским иллюзорным ценностям. Корыстность покрывает жизнь, как коррозия. Соответственно, и жизнь опускается до банальности, неисторической по своей сути. Зерно должно сперва умереть и только потом прорастет. Эта евангельская истина вечно напоминает нам о суровых заповедях и суровых законах жизни.
