ВОЙНА ЗА СЕМЬЮ, ВЕРУ И ЯЗЫК
Моя бабушка была счастлива, что прожила именно такую жизнь, и никогда не жалела, что была в рядах УПА
В этом году власть организует широкое и помпезное празднование 65-летия Великой Победы. Однако, скорее всего, нужного обществу спокойного и объективного обсуждения болезненных и важных событий войны не будет. Думаю, что, несмотря на повышенное внимание к самому факту победы, не будут должным образом оценены все те, кто прошел через эту войну. Многие ее добровольные или невольные участники останутся вне поля зрения общественности. А значит, такое празднование события понимания и сплоченности украинцам не добавит, а создаст еще больше раздражающих мифов и легенд.
Моя бабушка жила в Косовском районе, в самом сердце Карпат. В начале войны, а для Западной Украины война началась раньше, чем для Восточной, ей исполнилось 12 лет. В 16 лет бабушка добровольно пошла в Украинскую повстанческую армию связной. Они с другими девушками передавали информацию, приносили еду. Об этом редко рассказывают, но девушек в УПА было много, ведь у многих из них там воевали парни, братья и родители. Когда мы воспринимаем какое-то историческое явление, то обычно упускаем такие простые человеческие моменты.
Вскоре бабушку вместе с другими девушками арестовали энкавэдисты. Потом была ссылка в Сибирь с 10-летним сроком заключения, конфискацией имущества и выселением семьи. После смерти Сталина удалось вернуться в село. Бабушка не раз рассказывала, как избивали и истязали односельчан в тюрьмах НКВД. В 1990-х годах члены общества «Мемориал» нашли в местечке Яблунив на Косовщине около 10 колодцев, заполненных костями людей, замученных энкавэдистами. После возвращения из Сибири отношение односельчан было неоднозначным — все боялись «пристального взгляда власти». А уже в независимой Украине бабушку наградили медалью, но как получала она минимальную пенсию, так и продолжала получать, ведь тех, кто был причастен к УПА, в Союзе на государственную работу не брали. Но больше всего меня всегда поражало то, что, несмотря на отнятую молодость и тяжелую жизнь, бабушка была счастлива. Однажды я спросила ее, не жалеет ли она, что жизнь сложилась именно так? А бабушка ответила: если бы пришлось, она еще раз сделала бы то же самое. Почему? Потому что любит Украину, а если любишь, то нужно иметь мужество чем-то жертвовать.
В этих словах для меня скрыто все содержание борьбы повстанцев. Поэтому мне всегда противно слушать людей, которые сокрушаются по поводу дешевой колбасы и потерянных на книжках деньгах. И я абсолютно уверена, что мы не имеем права говорить о Второй мировой войне в духе советской историографии, не имеет права относиться к этим событиям так, как в России, Польше или любой другой стране. Потому что для Украины эти события были особенно трагическими и многогранными. Это особый, отличающийся от других стран, случай.
Бабушка не говорила о Красной армии со злостью или ненавистью, однако для нее всегда была только одна Украина. И эта Украина не рассматривалась в составе Советского Союза или какой-то другой страны, не делилась на регионы или составляющие. В конце концов, рассматривая отстраненно те события, мы не можем посмотреть глазами людей того времени. Далеко не все, кто воевал в УПА, вникали в политические перипетии войны. Люди в первую очередь боролись за свой дом, село, семью, за право быть хозяином в своем доме, берегли свою веру и традиции. У Большой Украины все это отобрали раньше. Когда большевики пришли на Запад, происходило что-то похожее на репрессии 1920—1930-х в Центральной и Восточной Украине. Вот об этом немногие говорят. Сегодня не рассказывают, каким рейдом отряды С. Ковпака захватывали Карпаты, разносили среди населения эпидемию тифа, чтобы обессилить тех, кто против, поджигали целые лесные массивы. Поэтому люди воевали против них как против оккупантов, защищая право жить по-своему. Большевики в Карпатах навредили больше, чем немцы, потому что вели себя более цинично и жестоко. Однако повстанцы воевали как против одних, так и против других за свои села, за язык, за то, чтобы на запад вместе с Красной армией не пришло Расстрелянное Возрождение. Вот это нам в первую очередь необходимо понять.
Стоит помнить и то, что для крайнего украинского запада война длилась как минимум на пять лет дольше, а последние соединения УПА были уничтожены лишь в 1957 году. Поэтому они не праздновали победу в 1945-м, в их селах все еще шла война.
Последние дискуссии по поводу того, признавать ли УПА воюющей стороной во Второй мировой войне, не имеют смысла. Потому что этим мы еще раз показываем, что поверхностно воспринимаем сам феномен Украинской Повстанческой Армии. Такого не могло быть в России, Франции или Великобритании, такое могло быть в Польше, если бы Сталин не отдал приказ уничтожить польских офицеров в Катыни. Я уверена, что моей бабушке не нужен статус ветерана, ей, как и многим другим, необходимы уважение, понимание и благодарность, а еще то, о чем она мечтала — слаженное и по-настоящему украинское общество.
МОЙ ДЕД — ГЕРОЙ
Я всегда этим буду гордиться
Своего деда, Ивана Николаевича Немчинова, не помню — он умер, когда мне было два года. Но я все о нем знаю. Он родом из города Сатка (Челябинская область Российской Федерации). Что интересно: есть всего пять Героев Советского Союза с фамилией Немчинов, и двое родом именно из г. Сатка. Дед родился в 1915 году. На срочную службу его призвали в 1937-ом, а затем оставили в Школе младших командиров. Начал войну в составе 16-й армии (46-я стрелковая дивизия), был командиром артиллерийского взвода. Получил тяжелое ранение в Смоленской битве. По документам, которые имею в своем архиве, выяснил, что дед до 1942 г. находился на лечении. Потом был Северный Кавказ, освобождение Украины, форсирование Днепра. Собственно, за форсирование Днепра, будучи уже капитаном, командиром батареи, а затем — дивизиона, 24 декабря 1943 г. получил звание Героя Советского Союза. Потом принимал участие в Корсунь-Шевченковской, Яссо-Кишиневской операциях, воевал на территории Румынии, Венгрии, а закончил войну в Вене. У нас в семье к памяти деда относятся с большим уважением, я бы даже сказал — с трепетом. Храним много документов — часть их у меня, часть — у дяди, родного брата моего покойного отца. У дяди — все награды деда, у меня — кортик, военные воспоминания Ивана Николаевича.
Никогда не скрывал, что имею деда — Героя Советского Союза. И место моего проживания — Львов — здесь ни при чем. Считаю, что люди, которые воевали во Второй мировой войне, составляющей которой была немецко-советская война 1941— 945 гг., — защищали свою Родину. Те же, кто не воевали на фронте, а были в рядах НКВД или в других спецподразделениях, возможно, должны были бы этого стыдиться. А мой дед, который прошел войну от первого до последнего дня, причем всегда был на переднем плане, должен был этим гордиться. Как человек, который очень интересуется военной историей, знаю, что такое полковая или дивизионная артиллерия — 76-миллиметровые пушки применяют против танков и живой силы, и это, как правило, стрельба прямой наводкой. Дед, кстати, получил звание Героя на Букринском плацдарме за личное мужество. Да, его подразделения действовали грамотно, но в критический момент он лично подорвал враждебный танк. Поэтому, повторяю, для меня никогда не будет проблемой — признавать это или не признавать. Для меня большая честь носить фамилию Немчинов, которая в свое время была прославлена моим дедом.
А мое отношение к немецко-советской войне в последнее время не изменилось. Военная история — мое хобби, и я изучаю очень много узкоспециальных вещей, которые касаются этого периода. Принимаю участие в нескольких российских интернет-проектах, в частности, «Помните нас» (проезжая мимо населенных пунктов, фотографирую памятники Второй мировой) и «Немиров-41» (проект связан с событиями июня 1941-го на Львовщине — первыми победами 81-й дивизии четвертого механизированного корпуса).
ДОСАДНАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ, ИЛИ ПОЧЕМУ Я НЕ НОШУ ГЕОРГИЕВСКУЮ ЛЕНТУ?
Вскоре мы отпразднуем 65-ю годовщину Великого Праздника Победы, Победы в самой страшной войне за всю историю человечества. Отдавая дань подвигу наших дедов, мы не должны забывать о той цене, которую заплатил весь советский народ в той Великой Отечественной войне. О настоящей цене...
В прошлом году, утром 9 мая, когда формировалась колонна ветеранов около памятника Федьку, ко мне подошла депутат областного совета Диана Игоревна Рохманова и хотела прикрепить мне на лацкан пиджака георгиевскую ленту — я категорически отказался. Мне пришлось выслушать достаточно беспристрастную тираду в свой адрес. Вечером, после всех мероприятий, я пришел домой, сел за компьютер и буквально за 20 минут написал текст, который и передал ей через пару дней.
Я не собирался его публиковать в каких-либо изданиях, но в прошлый понедельник на совещании у главы областной государственной администрации Юрия Чмиря коммунисты выступили с инициативой поддержать акцию «Георгиевская лента», которую инициирует в Украине партия «Родина» Игоря Маркова.
Я категорически против тезиса: «C 2005 года проводится акция «Георгиевская ленточка». Привязав ленту на антенну машины или на свою одежду, мы можем отдать дань памяти подвигу наших предков». Привязав ленту на антенну своего автомобиля, мы никак не сможем отдать дань памяти подвигу наших дедов — наоборот, именно этими лентами на «Мерседесах», «Лексусах» и «Тойотах» мы будем как раз дискредитировать их подвиг. Надевать георгиевскую ленту, по моему мнению, имеют право только сами ветераны, которые принимали участие в боевых действиях! Права надевать эту ленту все остальные не заслужили!
Поэтому ежегодно, в преддверие Дня Победы, мне почему-то вспоминаются судьбы двух мои дедов.
Первый из них — Митрофан Попов. В 20-х годах прошлого века он закончил высшую совпартшколу, где лекции читал сам Николай Бухарин, но был исключен из рядов ВКП(б) и посажен в колонию за то, что будучи одним из руководителей Шебекинского района Курской области (в настоящее время Белгородской области), в начале 1930 года отказался раскулачивать родное село, зная о том, что куркулей в нем нет. У бабушки остались на руках четверо маленьких детей, и двое из них не выжило во время голодомора. В 1937 г., всего через полгода после выхода из колонии, дед чудом избежал повторного ареста. Его предупредил друг и сосед — председатель сельского совета. Он ушел из дома вечером как раз перед ночным арестом и долгое время скитался под чужими фамилиями на шахтах Донбасса, время от времени пересылая семье деньги.
В конце июня 1941-го он вернулся домой и пошел в военкомат. Но вместо фронта снова попал на зону. Погиб он летом 1943 года на Курской дуге, всего в 40 километрах от родного дома. Перед самой смертью, в мае 1943 года, в период фронтового затишья, дед приходил на сутки домой. Звания у него не было, не было ни погон, ни звездочки в пилотке. Мама с бабушкой долгое время искали место захоронения деда, но узнать подробно ничего не смогли.
Хотя нашли свидетелей того, что почти весь его штрафной батальон при локальном отступлении «положил» из пулеметов заградительный отряд НКВД.
Во времена «развитого социализма» мама мне об этом совсем ничего не рассказывала. Один раз, в пятом или шестом классе (1975—1976 гг.), я спросил, почему она, заслуженный учитель, более того, директор самой большой школы в районе, а не является членом КПСС. Она ответила очень коротко: «Потому, сынок, что дед твой никакой не герой войны, а до сих пор враг народа — больше я тебе ничего рассказывать не буду — и не спрашивай!»
Но 9 мая 1990 года к нам в гости приезжали два товарища деда по штрафному батальону (один из них командир батальона), которые чудом выжили, и которые рассказали мне всю правду о той войне. Как оказалось, в фильмах «Освобождение», «Они сражались за Родину», «Горячий снег» и многих других, правда была показана далеко не вся. Через месяц, в июне 1990 года (за год до ГКЧП), я покинул ряды КПСС.
Второй мой дед — Дмитрий Минаев (так сложилось, что из всей его большой родни, фамилию деда носит только моя семья) — погиб под Сталинградом в начале зимы 1942 года, хотя на его петлицах и был небольшой темно-красный медный ромб, и, само собой, присутствовала красная звездочка на фуражке.
Бабушке пришла «похоронка» только осенью 1943 года с указанием даты и места гибели деда, хотя их небольшое местечко в Тамбовской области не было оккупировано немцами. Как оказалось, он был похоронен в братской могиле, на которой всего четыреста имен. При этом, как утверждали очевидцы, в могиле (обычный донской овраг) были похоронены больше трех тысяч советских солдат. Фамилии Минаев на могиле не было до 1975 года.
Нельзя сказать, что я не догадывался об истинных масштабах трагедии Великой Отечественной войны. Многое о настоящей войне мне рассказывал наш сосед, ветеран войны Роман Чертов, тот самый председатель сельсовета в 30-х годах — друг моего деда.
На День Победы он никогда не ходил на праздничные мероприятия, которые проводились в нашем селе возле школы и памятника нашему односельчанину Герою Советского Союза летчику Николаю Сурневу.
В этот день дед Роман всегда надевал парадный костюм (не военный), все свои четыре ордена и гору медалей, ставил посредине двора стол, который ему накрывала дочка, брал бутылку водки и пил в одиночку, почти ничем не закусывая — у него после третьего ранения осталась только четверть желудка. Когда заканчивалась бутылка, он долго и горько плакал... Все соседи давно привыкли к такому положению дел — так он делал, как говорила мама, с весны 1965 года, когда начали официально праздновать День Победы. И водку пил он один раз в год — 9 мая.
Роман Чертов на войне был артиллеристом — командиром орудий. Защищал Москву, воевал под Ржевом и Вязьмой. Дважды был в окружении. Первый раз зимой 1942 года в составе 33-й армии генерала Ефремова, который не пожелал оставлять своих бойцов и лететь самолетом, присланном за ним Георгием Жуковым, и погиб почти со всей армией. Во второй раз летом того же года, но в составе уже 39-ой армии, которую в окружении бросил ее командующий, полетевший на самолете в ставку. Из окружения выходили уже под командованием начальника штаба армии. Дошел до Берлина. В апреле 1945 года был ранен третий раз.
Умер дед Роман утром 2 мая 1977 года, в тот день ему исполнилось бы ровно 80 лет. И только через почти пятнадцать лет после его смерти мне стало понятным и очевидным то, о чем горько плакал он.
Наблюдая, как в последние годы появилась мода вешать на лацканы пиджаков и блузок георгиевскую ленту, меня терзают сомнения в исторической справедливости такого шага, в первую очередь, со стороны молодых людей, которые толком ничего и не знают о событиях первой половины XX века. Имеют ли они право вообще надевать эту ленту? Тем более цеплять эту ленту на антенны автомобилей?
И самое главное, наверно эту ленту, если бы были живы, по праву одели бы мой дед Дмитрий Минаев и, возможно, мой сосед Роман Чертов. А вот относительно того, что ее одел бы мой второй дед — Митрофан Попов, у меня есть большие сомнении...
БЕЗ ПРАВА НА МИЛОСЕРДИЕ
Мой дед не очень любил рассказывать о войне. Не нравилось ему вспоминать о тех страшных событиях, о своих двух ранениях и даже о своих кровью заработанных медалях, которые он заслужил в рядах Красной армии, дойдя с ней вплоть до Берлина. Однако иногда удавалось услышать скупые рассказы о хмурых военных буднях. Особенно запомнился короткий рассказ о первых днях пребывания моего деда на фронте.
Его призвали только в 1944 г., потому что в 1941-м его, как и всех остальных жителей недавно присоединенной к СССР Бессарабии, не брали на фронт. Советская власть не доверяла тогда защиту государства людям, которые еще недавно были гражданами другой страны. Зато после повторного освобождения Бессарабии от румын дед пополнил ряды Красной армии, которая стремительно наступала в направлении Берлина.
Те первые дни на фронте и были для него самыми сложными. Хотя дед уже был зрелым мужчиной, имел опыт службы еще в румынской армии, приспособиться к нелегким будням войны было нелегко. Он скупо вспоминал осенние дни, когда началась его фронтовая жизнь, и тогда передо мной возникали суровые картины искалеченных снарядами голых полей, скользких и мокрых траншей, свинцово-серого мрачного неба, которое без устали слезится уже много дней, оплакивая убитых людей на земле... А пока дед месил раскисшую грязищу и прятался от смертоносных снарядов в порыжелой траве, в солнечной Бессарабии бабье лето тихо заплетало свое паутинное плетение и мягко ласкало виноградники, залитые ласковым солнцем. Именно туда, к родному дому, рвалось сердце деда и болезненно сжималось от тревожных мыслей о том, как же там справляется с хозяйством верная жена с маленькими детьми. И в черном дыму жестоких боев мерещились деду налитые солнцем виноградные гроздья, торжественно застывшие кустики, заворожено ожидающие праздника хорошего урожая. Только в том году не довелось деду попробовать сладкое молодое вино, а вместо него пришлось выпить полную чашу с кровавым напитком войны.
Невозможно представить, что творилось на полях боев, не побывав там. Когда дед рассказывал о войне, то мне слышался грохот взрывов, скрипящий свист безжалостных пуль, мерещилось что-то такое ужасное, что, хочется верить, мне никогда не придется в полной мере понять и пережить. И вот дед рассказывал, как приходилось прижиматься к земле, чтобы не попасть под коварную пулю, как страшно было даже голову поднять. А впереди поднимались в атаку вражеские солдаты, и дед должен был убивать их из пулемета. Только сначала трудно было поднять мозолистую руку, привыкшую к хлебопашескому труду, на человека. Дед должен был косить людей, как будто это был надоедливый сорняк на его огороде. Руки, привыкшие строить, должны были разрушать самое ценное, что есть на земле, — человеческие жизни. «Вижу, — рассказывал дед, — что с той стороны тоже люди. И так мне жалко их стало, что начал я стрелять поверх их голов. А офицер увидел это, подошел ко мне и как начал бить ногами да приговаривать: «А чего это ты не целишься? Стреляй метко!»
Когда я слышал этот нехитрый рассказ, мне представлялись обезумевшие от бессильного отчаяния немцы, которые обреченно бегут вперед, чтобы упасть под пулями вражеских пулеметов. Мне тоже становилось их жалко. Однако суровая реальность жизни иногда не просто оправдывает, а делает обязанностью человекоубийство. И дед начал умело стрелять, безжалостно обрывая чьи-то жизни, потому что ни у него, ни у его товарищей не было тогда права на милосердие. Была лишь твердая обязанность защищать родные дома, будущее внуков и честь предков. И дед достойно ту обязанность выполнил.
Досадно лишь одно: не умело государство тогда, как не может, к сожалению, и теперь, быть благодарным своим защитникам. Мой дед, как и миллионы других дедов, с честью защищал благополучие государства, которое в награду за это навязало ему колхозное крепостничество и уравняло в бедности вместе с другими обворованными воинами и тружениками... С грустью приходилось деду признать: «При румынах было лучше жить, чем при коммунистах». И лучше не просто потому, что дед тогда был молодым, а при советской власти постарел. У деда были полностью убедительные, хотя и очень простые аргументы: при румынах хоть немного земли было у людей, был свой скот, какое-то хозяйство, которое потом даром пришлось отдать. Однако дед не жалел о том, что внес свою весомую лепту в разгром врага. Везет же тем государствам, чьи народы борются за их независимость, не ожидая взамен никаких материальных выгод...
ЧЬЯ ОККУПАЦИЯ ХУЖЕ?
Свидетельства жителя села Николаевка Корсунь-Шевченковского района Черкасской области ЗАДЕРИ Леонида Ивановича.
Это случилось в феврале-марте 1944 года в селе, которое находится в восьми километрах от Стеблева выше по реке Рось.
На берегу Роси в урочище Каменная Лука (от «камень», место изгиба реки) расположилась батарея из пяти боевых машин гвардейских минометов «Катюша» с расчетом приблизительно 30-40 красноармейцев.
Девятилетний Леонид с младшим братом Петром были в расположении батареи и наблюдали процесс зарядки реактивных установок боевыми ракетами.
После команды командира все солдаты начали отбегать от установок. В это время один из командиров увидел ребят и погнал их от машин. Ребята отбежали метров на 200-300 и расположились на склоне оврага, откуда хорошо было видно расположение батареи.
Прогремело несколько залпов в сторону поселка Стеблев и в сторону села Кидановка.
После залпов где-то через час или больше к батарее прискакал на коне полураздетый офицер с пистолетом в руке и, громко ругаясь, погнался за командиром батареи. Из разговоров, которые вели солдаты, ребята поняли, что одним из залпов накрыло подразделение Красной армии, и это прибыл его командир на «разборки».
Через день-два батарея ушла из села, а еще через несколько дней в село вошло подразделение контрразведки «Смерш» в составе тоже 30—40 военных, которые стали поголовно вызывать селян и опрашивать: кто стрелял из «катюш», куда стрелял, как стрелял? Напуганные селяне не могли ничего толком объяснить.
Расследование велось целый день, а на вечер смершевцы заставили крестьян их кормить и поить. Напившись пьяными, уже впотьмах солдаты начали бегать по домам и насиловать сельских девушек и женщин. На глазах маленького Лени и его брата их мать пыталась защитить девушек от насилия, вступила с солдатами в драку и была ими расстреляна. Были расстреляны еще несколько женщин.
Отец был дома, болел и лежал на печи. Дети прибежали и рассказали ему о смерти мамы. Целую ночь отец плакал вместе с детьми.
Только утром, когда солдаты покинули село, отец с соседями нашли расстрелянных женщин и похоронили.
Позже стало известно, что этими залпами «катюш» были уничтожены опорные пункты немецких войск в поселке Стеблев и в селе Кидановка вместе с мирными жителями. После того как фронт пошел дальше, оказалось, что в Стеблеве и Кидановке не осталось ни одного целого или хотя бы полуразрушенного дома, ни одной хаты, ни одной печи. Количество людей, которые погибли, — неизвестно, но значительное. Выжили только те, кто прятался в близлежащих лесах.
Леонид Иванович вспоминал слова отца: «При немцах такого не было, как при наших...»
