На прошлой неделе я провожала душу своего отца — она, если верить, уже должна была полететь за облака, куда-то навсегда, туда, где давно живут его мама и папа, деды и прадеды, о которых он в забытьи расспрашивал в последние дни своей жизни так, будто они только что вышли на улицу и вот-вот должны вернуться. Там где-то ждал его наш умерший брат, к которому папа все время хотел полететь, — и молча смотрел ежедневно на его фото и ни разу не заплакал с тех пор, как мы с сестрой привезли его в последний раз домой. Он где-то уже с ними, хотя невозможно представить нашего, такого преданного семье, папу где-то вне дома вот уже который день подряд.
Бог удивителен. Не осмыслить, как он это делает, но каждый раз, отплакав непостижимое горе, ощущаю такой безумный прилив любви ко всем, кто рядом жив! На днях хожу по городу, вглядываюсь в лица людей, которые не рассматривала давно, — а это мои соседи, одноклассники, продавщица ванильных булочек и газированной воды с сиропом, к которой бежала на перерыве, учитель физкультуры, который теперь пишет стихи и приносит на каждый мой день рождения, все мои учителя, перед уроками которых мы дрожали, а теперь, когда, как будто и не страшно, — самые строгие мои зрители и судьи: каждый раз, когда выхожу в эфир или сижу в парламенте, чувствую, что именно они сейчас смотрят на меня, а после трансляции все перезвонят моей маме и скажут, что мне передать туда, в Киев или «в телевизор».
Бог приходит и неумолимо забирает самое дорогое, потому что только так можно сделать твою любовь ко всему самому дорогому снова живой, кровоточащей, такой, которая сдирает с тебя кожу и делает болезненным ощущение всего, к чему прикоснешься. Только такое мучение — настоящая любовь.
Строгий Бог каждый раз снимает меня со всех вершин, самолетов, поездов, вытаскивает из самых дальних уголков географической карты мира и возвращает домой. Это — Пирятин. Полтавская область. Столица моей жизни.
Сразу, когда видишь на горизонте ровно посреди трассы полувековую водонапорную башню, украшенную узорами, знай, — ты уже дома. Она всегда почему-то издалека видна ровно посреди дороги — оптический обман, но точно так же в пустыне, бродя по ней десятки лет, видишь спасительный оазис.
Что бы ни делала с этим городом история, какие бы знамена и памятники в нем ни устанавливала — он остается для меня важным, как якорь. Возможно, люди, которые сейчас там живут, удивятся, что я это говорю. Но, провожая на пирятинское кладбище тело моего отца, я обещала его душе, витавшей над нами и пытавшейся утереть наши слезы, — буду гордиться, папа, тем, что ты мне оставил, — твоим характером, с которым сложно жить спокойно. Твоим самоотречением ради тех, кого любишь. Твоим умением жить в Пирятине, как в Париже. Твоим нежеланием жить без дела. Твоим ощущением себя капитаном корабля, с которого ты вернулся, когда я родилась, сюда, где твой корабль занял бы всю нашу улицу, вернулся и больше никогда не ходил в море, но пел мне всю жизнь, что «море шумит» — и это была моя колыбельная.
Думая об отце, я чувствую всей раной свой Пирятин, куда он просился из больницы за двенадцать часов до последнего вздоха. Первый асфальт в городе сам сделал и сам положил он. Все старые автомобили и автобусы помнят его руки — он чинил их, когда их остановленные механизмы никто не мог запустить, в каждом дворе вокруг нас что-то сделано его руками. В центре города наш дом построен его руками. Он был первый такой — а потом приходили хозяева и просили рассказать и показать, и строили себе такой же. Во всей той жизни, которой живет сегодня мой город, запечатлены папины следы, следы его огромных ботинков — на новых улицах Пирятина, хотя в последние годы он ими никогда не ходил и этих улиц уже годами не видел.
Куда бы я сейчас не пошла, дописав эти несколько абзацев о своей любви и своей боли, — я на якоре, брошенном в Пирятине. Там ждут звонка о том, будет ли демократическая коалиция — и я лично перед Пирятином за это ответственна. Там ждут, какую принесут пенсию, — и я буду виновна лично, если обманут. Там нужно отыскать место, куда закопали всех заморенных Голодомором, — и я лично должна выбродить все те рвы и почувствовать, что они там, мои предки и предки моих соседей, и предки всех настоящих украинцев, и привести туда весь Пирятин молиться. Я лично должна построить на нашей улице церковь на том месте, где стоял Успенский собор, а потом был развален во время репрессий — там память не только о казаках, но и о военнопленных, которых, как в концлагере, держали там фашисты, а моя маленькая мама бегала бросать им через церковную каменную стену хлеб и приседала от страха, что сейчас оттуда застрочит автомат часового.
Я лично ответственна за Украину перед папой. Папа оставил мне этот пост часового, механика, капитана, дневального, дежурного по столице своей жизни. Этот пост покидают, только улетая за облака, к своим. Такова папина инструкция.
