Когда пришло горькое известие о смерти Николая Колессы, кроме боли и печали, пусть на короткое время, львовян охватила какая-то детская растерянность. Что-то подобное происходит в семье, когда умирает самый старший и кто-то должен взять на себя его обязанности и ответственность. А самым больным является то, что с таким человеком исчезает часть традиций и привычек, часть ауры, часть души, которая обнимает и собирает всех вместе, и словно сохраняет семью.
Сегодня можно говорить о композиторе и выдающемся дирижере, о гражданине, который всей своей жизнью способствовал утверждению Украины. О сыне века (родился он 6 декабря 1903 года), легенде украинской культуры. О Герое Украины, народном артисте СССР, заслуженном деятеле искусств Украины, лауреате Государственной премии Украины им. Т. Шевченко и полном кавалере орденов «За заслуги»… Можно перечислять еще почетные звания и награды, представить список учеников, ныне уважаемых в мире, и все созданные им симфонии и сюиты… Но уходит эпоха, которую он олицетворял. Уходит, чтобы никогда уже не вернуться.
Все, кто хоть когда-то видел этого человека: и те, кто имел счастье быть в его доме и общаться с патриархом, и те, кто пусть из партера (потому что он бывал в ложе оперы, когда праздновали его юбилеи), видели его приветливую улыбку, и даже те, кто просто помнили, что во Львове на тихой улочке живет Николай Колесса, — почувствовали, что осиротели. Не только семья, которая окружала Николая Филаретовича заботой и любовью, защищала от настырных журналистов и уговаривала бросить, наконец, курить эту трубку… Все мы осиротели и почувствовали пустоту…
Вряд ли Николай Колесса хотел бы этого. Он слишком любил жизнь и людей. Сложно назвать человека, которого бы он обидел. Что с кем-то не поздоровался, если знал, уважительно и степенно, приподняв шляпу и чуть наклоняя голову. Так умели здороваться только старшие львовяне. Эта привычка ушла вместе с особой конституцией души, которая не признавала скоростей, перекрещивающих духовность.
Родился Николай Колесса в Самборе, в семье выдающегося фольклориста Филарета Колессы. Отец назвал сына Николаем по желанию классика украинской музыки Николая Лысенко и тем самым определил его судьбу — сложную судьбу музыканта, который служил развитию культуры своего народа. Хотя свое назначение сын почувствовал не сразу, сначала учился на медика, однако быстро понял, что должен посвятить себя музыке и только ей. Закончил Пражскую школу высшего мастерства в классе известного чешского композитора и педагога Витезслава Новака. Николай Колесса писал симфонические, камерные, хоровые произведения, песни, романсы, музыку для кино. Его творческую манеру можно узнать сразу — имея очень «глубокие и развитые украинские корни, она началась еще оттуда, где единственным музыкальным инструментом человека был его собственный голос. В этом случае этот голос в конце концов запел на украинском языке». Кстати, Николай Колесса специально вводил в состав оркестра дополнительные инструменты, чтобы достичь приближения к звучанию ансамбля народной гуцульской музыки.
Энергии хватало на многое — именно он, работая преподавателем Высшего музыкального института им. Лысенко, учредил первые в Западной Украине профессиональные курсы дирижеров, где было положено начало тем хорошим традициям, которые в украинском и зарубежном исполнительстве отличают выпускников созданной им Львовской дирижерской школы.
Почему мы вспоминаем Николая Филаретовича с таким пиететом? Потому что жил, как должен жить Человек. «Мое жизненное кредо, — признавался, — передал мне отец — Nulla dies linea — «Ни одного дня без черточки!» Каждый день пытаюсь закрепить «отметкой» и каждый вечер спросить себя, что хорошего сделано…» А на вопрос: был ли счастливым, отвечал так: «Моменты счастья случались, когда работаешь и так хорошо идет… Это такое огромное удовлетворение, когда работа хорошо идет! Вдохновение… Я не знаю, как это назвать, нет, скорее — охота к работе. И тогда так легко, так весело было работать. Вот об этом ощущении я грущу».
Как-то я попросила вспомнить жизненные моменты, которые особенно врезались в память. Он помолчал несколько секунд и рассказал, как бежал мальчиком за каретой «скорой помощи», которая везла в больницу маму. Она в бурные дни 1918-го, украинско-польского противостояния, во Львове работала на улице в «военной кухне», а когда однажды возвращалась, в нее выстрелили из-за решетки Армянского собора... Помнит, как мальчиком стоял около отцовских дверей и слушал. За дверями рыжий человек пел украинскую народную песню, а отец ее записывал. Это был Франко. Или времена Второй мировой, Станислав, куда Колесса ездил из Львова на репетиции хора, в котором работал, и за это имел возможность кормить семью. Приехал как-то поздно, уже начался комендантский час, а здесь навстречу патруль, и нужно было спрятаться. Говорил, что и до сих пор помнит, как стучало в груди сердце, и каким вкусным казался чай, когда наконец добрался к друзьям.
Жалел, что никогда не умел драться, не был воинственным. На консерваторском собрании в сталинские времена промолчал, когда осуждали Василия Барвинского, которого глубоко уважал и любил. «Времена были такие, что вынужден был сидеть и молчать. Ужасные времена. Потом Барвинского арестовали, а впоследствии дело дошло и до нас. На том втором собрании уже пытался говорить. После того дня долго не мог отойти от душевной травмы. Она определенным образом повлияла и на дальнейшее мое творчество… Поэтому, когда сегодня говорят, что молодые люди не очень воспитаны, резки в общении, не сглаживают углов, которые наше поколение обошло бы, я говорю: не вижу регресса, просто люди стали более решительными, более энергичными и избавились от комплексов. Однако очень беспокоит меня, что сейчас деньги, гешефт заступили намного более важные вещи…».
Для него самым главным была музыка. И музыка жизни тоже. Поэтому в коридоре его квартиры долго стоял велосипед, на котором он любил, но уже не мог кататься. Сегодня мне показалось, что и до сих пор болит у меня синяк, — от нервного напряжения (общаюсь с самим Колессой!) или от природной неловкости я больно ударилась о педаль. Колесса несколько раз извинился и потом пытался загладить ситуацию — шутил, показывал коллекцию трубок, карандаш, которым писал в школьные годы, старые нотные тетради… Странно, что при всем аскетизме он бережно относился к вещам, которые берегли его память, память о друзьях, близких, о том, как росли его дети и как мужал сам. Жаль, что сегодня это кажется многим мелочами…
В воскресенье Львов провожал Николая Колессу в последний путь.
