Чтобы охарактеризовать Мирона Киприяна, наверное, мало сказать, что он главный художник Театра им. М. Заньковецкой и лауреат нескольких самых известных премий в отрасли искусства, в том числе — Национальной премии им. Тараса Шевченко. Мирон Владимирович — целая эпоха не только национального театра, но и всей художественной жизни Львова.
Он не по годам энергичный, по-юношески стройный, говорит гварой (говор, который сформировался во Львове в результате переплетения украинского и польского языков, с вкраплениями немецкой и еврейской лексики. — Т.К.), критикует политиков, считает себя шестидесятником, гордится своим аристократическим происхождением, пишет книги, сочиняет стихотворения, рисует, мечтает о создании во Львове Историко-театрального музея (не только Галичины, не только Украины, а всего мира) и с утра до ночи пропадает в театре, потому что «работать в настоящий момент никто не хочет — праздник каждый второй день, или высокопоставленные чиновники приезжают».
Мирон Киприян создал свыше 350 сценографий: «Самому не верится — это фантастика». Начало его творческой деятельности пришлось на 1950—1960-е годы. Театроведы утверждают, что уже первые самостоятельные работы Киприяна в оформлении спектаклей («Кадры» Микитенко, «В поисках радости» Розова, «Последняя остановка» Ремарка) засвидетельствовали принципиально новый подход к природе сценографии: пространственное решение освободилось от иллюстративного натурализма, зато предлагались конструктивность, функциональная действенность театрального пространства.
Ему повезло работать с мэтрами сцены — Борисом Тягно, Алексеем Рипко, Сергеем Данченко, а результат этого сотрудничества — длиннющий список талантливых постановок, которые засвидетельствовали существование отдельного, неповторимого стиля театральной сценографии Киприяна.
— Профессия сценографа очень тяжелая, потому что является зависимой от замысла режиссера, — говорит художественный руководитель театра Федор Стригун. — Но есть художники, которые сами могут найти решение того или иного спектакля, раскрыть ее в цвете, фактуре, материале. Мирон Владимирович всегда был художником авангарда, нового поколения, потому что с самого начала очень точно понял природу театра, первым из художников заявил, что черный цвет на сцене — не цвете, а пространство.
Революцией в театре считает Мирона Куприяна режиссер Вадим Сикорский.
— Причем он не является выпускником какой-то знаменитой сценографической школы, — отмечает режиссер. — Он сам себе школа. Его таланта, ума, работоспособности хватило для того, чтоб быть КИПРИЯНОМ. Киприян лишил театр быта, архаики, провинции. Слышит сценическую коробку естеством. И относительно композиции равных ему в театре нет.
— В его картинке легко существовать — и режиссеру, и актерам. Он в состоянии с минимумом сделать мощный объем. Я ставил с ним почти все свои спектакли. Даже рок-оперу «Кармен». Ему одинаково хорошо удаются и тяжелые философские вещи, и комедия. Например, «Полет над гнездом кукушки» и «Ханума». Я не скажу, что он легок в общении. Может, даже, и наоборот. Это и характер, и амбиция, и принципы, и еще много чего. Я думаю, что если бы он не стал сценографом, то не потерялся бы — стал бы достойным художником.
— Театр меня не отпускает уже свыше шестидесяти лет, — смеется юбиляр. — С тех пор, когда я в 1949-м, еще учась в Академии художеств, одновременно поступил на ночную работу в наш Оперный и начал познавать все тайны театральной сценографии. Сценография — это самый сложный, синтетический жанр в изобразительном искусстве, потому что требует сочетания и архитектурных, и живописных, и режиссерских, и музыкальных понятий. Это режиссура в пластике. В настоящий момент в театре сложная ситуация — как в Верховной Раде. Сейчас не так, как когда-то было. Я работал во многих театрах и со многими людьми. Теперь, к сожалению, разорвались все эти контакты — потому что наступило время совсем ненужной между людьми изоляции. Зачем нам такое национальное несогласие? Раньше мы этого не знали и об этом даже не думали. Мы даже никогда не задумывались, кто на каком языке разговаривает — говорили на том языке, как кому удобно. Когда-то люди не думали об имениях и наградах — они приходили сами за хорошие поступки, если ты этого заслужил. Я воспитан в старой аристократической семье, где полностью отсутствовали понятия зависти, злобы, рвачества, других мелких мещанских дел! Вокруг меня были люди высшей интеллигенции, которые жили высокими идеями, человеческими идеями отношений. Это были правдивые демократы, потому что демократия — это основа интеллекта человека. Театр теперь также попадает под влияние разной политической и материальной заинтересованности. И это все складывается в весьма неуважительную историю. Я принадлежу к когорте шестидесятников, и мне именно это время ближе по душе, потому что тот период был стабильным. Мы и теперь работаем, но театр покачнулся, атмосфера в театре покачнулась, а в театре все, как в жизни.
— Для меня каждый спектакль любимый, — резюмирует Мирон Владимирович. — К каждому отношусь с огромным пиететом. Стараюсь максимально вжиться в драматургический материал, войти в контакт с режиссером. И тогда есть результат. А если нет контакта, то нет ничего.
