17 октября в книжном магазине «Смолоскип» совместно с аспирантско-магистерским семинаром кафедры филологии Национального университета «Киево-Могилянская академия» было проведено обсуждение книги Леонида Плюща «Его тайна, или «Прекрасная ложа» Хвылевого» (изд. «Факт», 2006).
По словам самого Леонида Плюща, его книга о Хвылевом — в некоторой степени провокация, преследующая цель показать другого Хвылевого. Хвылевого не как носителя национальной идеи или революционной деструкции, а как члена теософской ложи, который духовно существует в пространстве идей Платона, Филона, Сковороды и Штайнера.
Жанр книги определить сложно: она сочетает ассоциативность художественного текста, методологическую многогранность научной монографии и интуитивные подходы алхимического трактата. Метод восхождения в глубины текста, применяемый Леонидом Плющом, невозможно свести к определенному ограниченному инструментарию — наряду с влиянием М. Бахтина, тартуской структуралистской школы (так называемая московская группа — В. Иванов, В. Топоров, Б. Успенский) слышатся отголоски каббалистической мистики. Отваживаясь на смелый шаг — применение мистического подхода в научном тексте — Леонид Плющ высвобождает «мощный эвристический потенциал», ведь, по словам Дмитрия Дроздовского, «мистика — это всегда путь внерациональный, а поэтому он снимает любые возможные претензии к тексту, потому как все претензии — продукт каталогизации эмоционально-волевых стихий сознания. Мистика не признает примата мозга, а работает со сферами эфемерными, тонкими планами эманации высшего содержания».
Автору присущ нелинейный способ мышления, законы геометрии Эвклида не действуют в пространстве его текста. Исследование является не ниткой Ариадны, прямой и однозначной, которая приведет читателя к единственно возможному прочтению истины, а скорее сплетеньем версий, которое нужно расшифровать читателю — и именно в звучании ассоциаций, вызванных ими, читатель и приблизится к истине, многоголосой и нечетко очерченной. Для Леонида Плюща при исследовании мира писателя необходимо «попробовать вгрызтись в его текст настолько, чтобы видеть мир его глазами». Происходит стирание границ между знаком и означаемым, объектом и субъектом, между текстом... и исследователем, ведь исследователь при творческом прочтении текста вновь создает недомолвленное автором, становится сотворцом недосказанных смыслов.
«Провокативная» книга о Хвылевом увидела мир почти одновременно с другим трудом, который неоднозначно трактовали, — «Notre Dame d’Ukraine: Леся Украинка в конфликте мифологий» Оксаны Забужко. По мнению проф. Веры Агеевой, такое совпадение вовсе не случайно — оно свидетельствует о том, что уже наступило время более глубоких исследований в литературе украинского модернизма, которые бы не только определяли стилевые особенности течений и авторов, не только влияния и заимствования из другой литературы, но и погружались в скрытое русло религиозных поисков тогдашних художников.
И даже не столь важно, смогут ли такие труды ответить на все вопросы и заполнить все лакуны. Главное, что образы художников, запечатленные в сознании общества, избавятся от десятилетних наслоений различных идеологий и стереотипов. Показательно (но и странно одновременно) мнение Леонида Плюща о труде Оксаны Забужко: «Важны не те ответы, которые она дала на вопросы. Большое значение имеют те белые кляксы, на которые она указала».
Если уж об этом, то да, книга у Оксаны Забужко вышла интереснейшая. Украинским феноменом мирового уровня является Леся Украинка, а посему интересным кажется видение Леси Украинки сегодня, в «оптике» Оксаны Забужко, презентующей свое прочтение как «диссидентскую альтернативу» колониальному самочувствованию культуры. «Тем более увлекательной задачей для современного историка украинской культуры оказывается как раз договорить то, что не договорили, проявить недопроявленное, рассмотрев ту или иную диссидентскую альтернативу колониальному «мейнстриму» все же в родных для нее самой, а не в навязанных ей — либо колониальным «мейнстримом», либо имперской накрывкой...» (цитирую из самого фолианта «Notre Dame d’Ukraine»). О. Забужко стремится диагностировать общество, указать на составные гуманитарной катастрофы: «За прошлые семь лет масштаб национального гуманитарного кризиса достиг размеров воистину пантагрюэлевских, так что сегодня никто уже не рискнет назвать нас культурной нацией (и как может претендовать на такой титул страна, выпускающая меньше одной книги на душу населения в год?)». Только все ли удается? Вызывает несогласие в этой книге многократно растиражированный тезис «народничества» шестидесятников, видение «советскости» в их категории «народа». И здесь также мы пребываем в странном литературоведении, где каждый исследователь употребляет термины, как ему заблагорассудится. С социокультурной точки зрения понятие «народ» во времена Леси Украинки и во времена шестидесятников — это абсолютно разные вещи. Во времена Леси Украинки существовала дихотомия «народа» и «аристократии» или, так сказать, «шляхетской» (может, также и «дворянской»?) культуры и культуры народной. Влезание на трон по стремянке (а именно так можно охарактеризовать новую книгу Забужко) — вещь смешная, но и грустная в то же время. Приватизация гения. В конце концов, в стране, где каждый очередной руководитель может приватизировать целое государство, вполне логично можно писать о «собственных» «Гришках», «Тарасах», «Леськах»... Безапелляционность аффективных заключений в научном труде не идет на пользу самому исследованию. Просто огромный «Notre Dame d’Ukraine» — книга, погруженная в размышления, как собор украинской идеи в ипостаси кодекса шляхетства и достоинства Леси Украинки, рискует развалиться на фрагменты разрозненных архитектонических элементов, вместе не составляющих единого строения. Разве этого не видит Леонид Плющ? Или, быть может, так видеть ему не разрешено, ведь за спиной — всевидящий глаз директора издательства «Факт», позволяющего о своих «питомцах» писать либо положительно, либо не писать?
Но ведь и Леонид Плющ, и господин Финкельштейн прекрасно знают о стихах юной и неоперенной Оксаны Стефановны, которая теперь так гордо проезжает танками по украинскому шестидесятничеству. Еще в 1985 году, в те времена, когда в партию мало кто верил, в сборнике «Майский иней» пани Забужко чрезвычайно гордилась своей партийной принадлежностью (цитирую по статье Д. Дроздовского, журнал «Всесвіт», № 7—8 за этот год): «Щось змінилось в житті у мене… Розцвітають дощі сніжнопінно, І Земля по орбіті зеленій, Розпашіла, пружинить невпинно. Щось змінилося… Привітали. (Від громів співали шибки!) В потьмянілій від зливи залі Нам вручав секретар квитки.»
«Чорний хлопчик в штанах на виріст
Гнівно зводить цупкий кулачок…
Комсомольська моя зрілість,
Мій палючо-червоний квиток!»
ТРИ РЕПЛИКИ ДЛЯ «Дня»
— Есть ли допустимые границы политической интерпретации текстов Хвылевого?
— Хвылевого нужно рассматривать во всех аспектах — и в политическом тоже. Но сосредоточиваясь лишь на его политических взглядах, мы не поймем писательскую душу.
— Каким образом религиозные искания Хвылевого могут помочь сегодняшней украинской интеллигенции?
— Как глубоко религиозный человек, я всегда считаю, что за внешними политическими процессами стоят духовные процессы, духовная основа. И сегодняшние события также должны считываться духовно — их суть тогда станет понятнее.
— Господин Леонид, по вашему мнению, действительно ли оранжевая революция знаменовала кардинальные изменения в сознании украинцев, или она была лишь театрализованным поверхностным действом?
— Нет, это не театр, это карнавал в философском смысле этого слова. Любое явление человеческой жизни имеет глубокое религиозное основание. Карнавал — это отказ человека жить чем-то законным и установившимся, освобождение, переформация человеческой жизни. С карнавала человек возвращается освобожденным. Оранжевая революция — это проявление нации, но в более широком, не только этническом смысле. И даже то, что руководители оказались недостойными, это не снимает молодость народа.
