Юг и восток Украины всегда были житницей Европы. Плодородная земля так всегда радовала хлеборобов, что они и подумать не могли о том, что неурожаи могут быть искусственными, что в XX веке они выкосят десятки миллионов людей..
«ОТЕЦ СПРЯТАЛ ПЯТЬ ТОНН ЗЕРНА И СПАС ПОСЕЛОК»
Николай Стрижак, ныне пенсионер из Запорожья, поделился с «Днем» воспоминаниями о том, как бушевал голод 1932—1933 годов в Запорожской области.
— Поселок Федоривка Мелитопольского района, где я родился и вырос, не так страдал от голода: у нас погибло намного меньше людей, чем в соседних Терпинни, Старобогдановке, Семенивке... Не знаю почему, но мне известна его настоящая причина. Это была, можно сказать, наша семейная тайна. И даже мы, тогда еще пяти-шестилетние, никому о ней не проговорились. Потому что в то время расстреливали даже за пять колосков пшеницы, а в нашем случае речь шла о пяти тоннах.
...Июль 1932 года. Через Федоривку, расположенную на пересечении двух железнодорожных веток, один за другим проходят эшелоны с зерном. Золотистыми урожаем наполнены и сооруженные еще до революции склады — широкие, с высокой двускатной крышей помещения, которые и до сих пор стоят в Федоривке вдоль железной дороги. Из них один за другим нагружают вагоны, которые идут на север. А через несколько дней они возвращаются назад. Пустые. Мой отец, работавший железнодорожником на станции «Федоривка», не понимал, что происходит? Вооруженные люди в форме, которые руководили вывозом, были неразговорчивыми и очень внимательными: местным юношам, которые нагружали вагоны, не удавалось вынести оттуда ни одной пригоршни зерна. Через месяц вывезли всю пшеницу...
Отец, как работник железной дороги, получал хлебную долю. Но могла ли она прокормить нашу семью из 12-ти человек? Однажды папа привез в тачке, накрытый хламом, мешок зерна. Откуда?! Как оказалось, хлебозаготовщики вывезли не всю пшеницу. Часть просеялась в щели между досками складского пола. Отец догадался об этом, но никому не сказал, пока заготовительные бригады не покинули поселок с последним эшелоном. А когда аккуратно снял пару досок с пола склада, в котором работал, там оказалось около пяти тонн пшеницы! Железнодорожники набирали зерно в мешки, вывозили на тележках, маскируя всякой ветошью, и кормили свои семьи, соседей, родственников и знакомых, а те — своих соседей и знакомых...
В нашем дворе образовался подпольный зернораспределительный пункт: 10—15 раз в день к нам наведывались гости: целыми семьями, и обязательно с тачкой, наполненной ветошью. Некоторые пробовали менять зерно на одежду, посуду и некоторые вещи. Но мой отец, добрая душа, насыпал котомку, и ничего не просил взамен.
К октябрю даже самая придирчивая хлебозаготовительная бригада не нашла бы ни в одном складе станции «Федоривка» ни зернышка. Пшеница из под пола исчезла бесследно. Вместо этого, в каждом огороде и погребе был припрятан мешок с зерном.
Мы с братьями и сестрами тогда особо не задумывались о возможных последствиях отцовского поступка: радовались, что каждый день у нас — куча гостей, да еще и с детьми. Но сейчас я понимаю, по какому лезвию бритвы ходил мой отец и другие железнодорожники. Удивительнее всего во всей этой истории — то, что о «подпольном» зерне в Федоривке знало больше тысячи людей. И из них ни одна живая душа не проговорилась, не доложила, «куда следует».
КОГДА ПОСТРОЯТ ПАМЯТНИК ТЮЛЬКЕ В БЕРДЯНСКЕ?
104-летняя София Русанова, жительница села Нововасильевка, которое расположено недалеко от курортного городка Бердянск на Азовском море, пережила все три украинских голодомора.
— В 30-е годы, у нас, как и везде, урожай был небольшой, — вспоминает София Русанова, — но вывезли его полностью. Чтобы выжить, ели отруби, лебеду, и то, о чем даже вспомнить страшно. Спасла нас небольшая рыбка-тюлька, которой много в Азовском море. Все взрослые мужчины из подручных материалов мастерили сети и добирались на берег моря, что в нескольких километрах от нас. У кого не было лодок, брали сетку и вдвоем тянули вброд по мелководью. Поймать большую рыбину наспех сделанными рыбацкими снастями было непросто. Поэтому основной добычей становилась мелкая рыбка, которой, однако, хватало, чтобы накормить семью.
В свое время в Бердянске построили памятник рыбе-бычку, который народ сразу назвал «Бычок-кормилец». По-видимому, стоит сделать памятник «Тюльке-спасительнице», чтобы увековечить мелкую морскую рыбку, которая, однако, смогла спасти все Приазовье от голода.
«СТРЕЛЯЙ В ПАРНЯ С КОЛОСКАМИ!»
Как известно, маленькой беды не бывает — в 1947 году снова в Украине был голод. Доказательство тому — воспоминания моего отца Юрия Солонины, которому на то время было всего 10 лет.
— Мы жили в поселке Кураховка Донецкой области, который расположился вокруг террикона шахты №40. В нашем рабочем поселке разговаривали преимущественно на русском языке, в селе через речку — на украинском. Этим сельская детвора отличалась от поселковой, и когда кто-то забредал на «чужую» территорию, рисковал получить по шее. Время от времени возле речки, на «границе», мы устраивали драки «скамья на скамью». Но в тот год драк не было. Дети ходили, как призраки, некоторые умирали прямо под ограждениями. Лучше всего чувствовали себя мужчины: на шахте давали пай, но чуть ли не в каждой семье, по молчаливому согласию, большая ее часть доставалась шахтеру.
... Помню, от голода сначала ужасно сводило живот, но через несколько дней стало вроде бы легче. Я начал остро, как животное, ощущать все запахи. Блуждая по околицам, я чувствовал, как та или иная трава пахнет едой. Срывал и съедал сразу же, и голод немного отступал. А однажды я почувствовал, что с чердака нашей хаты доносится чрезвычайно вкусный и сладкий запах хлеба. Но ведь его не могло там быть! А запах не исчезал. Тогда я, как пес, пошел на него, и в куче хлама нашел котомку с отрубями, которую когда-то использовали вместо грелки. Сестренка ужасно обрадовалась находке. Но мама не дала нам скушать ее сразу. Когда с работы пришел отец, мы разделили «грелку» на четыре одинаковых части и сжевали до крошки.
... Однажды мать попросила меня сходить на поле, принести колосков. Как раз шла жатва, и мама знала, что может ожидать за это взрослого человека. Поэтому послала меня. Было такое неписаное правило: если ребенок во время жатвы попросит у бригадира разрешение, то сможет собирать колоски по стерне, и за это ему ничего не будет.
В поле работало несколько женщин: собирали скошенное в стожки. Бригадир, высокий чернявый дядька на тачанке, следивший за работой, позволил нам собирать с одного края поля, но запретил подходить к стогу. Я пошел вдоль межи. А Славко, как только тачанка исчезла в поле, шмыгнул к стожку, наполнил мешок колосьями, и тихонько перебрался на наш берег речки. Я продолжил собирать по стерне. Когда мешок был почти полон, слышу стук копыт. Бригадир стоит возле тачанки и зовет: «Иди сюда, мальчик, что-то скажу». И как-то нехорошо ухмыляется. «Да нет, дядя, вы говорите, я вас и так слышу». А сам каким-то шестым чувством понимаю, что он хочет забрать мои колоски себе. Бригадир ко мне — я бежать. До реки — где-то 200 метров. Понимая, что не догонит, он прыгает на тачанку, двое колхозниц — с ним... А я уже пробежал половину пути... Такой стометровки у меня никогда в жизни не было. Лечу, боюсь споткнуться, а сзади — топот, свист плети и женский крик: «Стреляй в парня!». Что-то стрельнуло, то ли в воздух, то ли в меня целились — я не знаю. Прыгаю в камыши. Еще выстрел. Ныряю, и изо всех сил — на другой берег. За рекой я в безопасности: сельские туда не сунуться. Лежу на пригорке, смотрю, как вдалеке суетится бригадир на поле. Мокрые колоски приятно щекочут грудь. Сегодня мы не будем голодными...
