Террор (лат. terror — страх, ужас) — политика устрашения, подавления политических противников насильственными мерами.
Итак — террор все-таки политика. Политика — это «деятельность… партий, групп, определяемая их интересами и целями».
Цепная реакция политтеррористической деятельности активно набирает обороты. Теперь и над Европой тяготеют жуткие кровавые символы. 11 сентября — и 11 марта. 14 марта — и 14 взрывных устройств; но взорвалось только 13, что тоже символ. Террористы любят страшные символы.
Журналисты тоже любят символы — но большей частью не страшные, а надуманные. Поэтому уместно будет обратиться к публикации Тараса Лильо «Террор и СМИ» («День» от 5 марта с.г.): прошло много времени и многое успело произойти. Террористы сделали ход тротилом. Журналисты продолжают упорно «жевать» свои любимые и давно пережеванные символы — невкусно, зато привычно.
Автором сразу же, безоговорочно и безапелляционно, на первый план выдвигается «сложная межнациональная проблема». Но терроризм — это не «сложная межнациональная проблема». Это — терроризм. Это хорошо продуманный политбизнес и холодный расчет без лишних эмоций. Это религиозный фанатизм. Это жестокий экстремизм. Это, в отдельных случаях, нарушенная психика одиночки. Но отнюдь не «сложная межнациональная проблема». Не надо путать.
Терроризм — лишь верхушка айсберга, лишь моментное видимое проявление невидимых и продолжительных глубинных процессов. И видеть причиной терроризма «сложную межнациональную проблему» — по меньшей мере наивно, потому что «сложная межнациональная проблема» и сама является лишь следствием, такой же верхушкой айсберга, а не причиной. «Упрощенные формулы мировосприятия» все-таки не так просты, как могут казаться на первый взгляд.
Закономерным результатом «сложных межнациональных проблем» (если уж принять это затасканное клише) есть последовательное трио «национализм — шовинизм — фашизм»; в остальных случаях клише служит ширмой, этаким фиговым листочком для одних, когда нет ни желания, ни возможности назвать действительные причины действительной, а не, опять же, символически выдуманной «сложной проблемы» (и автор это признает, но вскользь и как бы стыдливо), — и оправдательным побуждением, формальным поводом политики террора для других.
«И что же это такое — «сложная межнациональная проблема» — спросим уважаемого автора, не имея при этом в виду взрывы метро, мечети или поезда. — Что же это такое, в конце концов, если не проблема политики и собственно политиков? И что тогда политика вообще?» Но — оставим политику политикам, тем более что у автора отчетливо просматривается такое желание. Обратимся к политике СМИ.
Политика СМИ, в отличие от политики террористов, — политика бездеятельности. Редко-редко, кое-где, на поверхность тихого болотца всплывут свежие пузырьки, побудут-побудут на вышеупомянутой поверхности непродолжительное время — и снова тишь да благодать. Нет, и ужасы, конечно, тоже ужасы по полной программе, потому что к ужасам мы уже привыкли, потому что как же без ужасов в телевизоре — и бедный наш реципиент обращается в пациента и бежит в «психоневро», потому что посмотрел телевизор.
Роль СМИ ограничивается информативной развлекаловкой, столь модными теперь «реалити-шоу». Даже с шершавых газетных полос начинает выпирать приторный гламурный журнальный глянец. Более того, газета теперь нередко граничит с беллетристикой, иногда границы переходя (не столь уж давний случай в The New York Times, и совсем уж недавний — в US Today). Зеркало журналистики понемногу мутнеет и незаметно прогибается; теперь это кривое зеркало.
Трибуна журналистики сегодня — особое место. Либо это прогнившая кафедра с беззубым лектором, либо лобное место с ненавязчивыми и вежливыми исполнителями; но чаще — просто пенек в лесу: кричи не кричи, никто не услышит — вокруг одни елки, а им неинтересно. Но тем не менее...
Вопрос поставлен ребром: «за» или «против»? Ответ, действительно, неочевиден: за что и против чего? Но журналист не должен уподобляться Гамлету: все свои смятения и поиски вечного смысла он должен оставить дома, а на газетную полосу выносить лишь четкую однозначную позицию — позицию журналиста и гражданина, позицию «социально ответственную», потому что иначе, в чем полностью согласен с автором, уважаемым Т. Лильо, возможен лишь жалкий фатализм и беспомощное барахтанье в словесных формулировках.
Время требует все-таки незамедлительного, неотложного ответа, а не его поиска, которому обычно свойственно слишком затягиваться; поэтому для нейтрализации этих требований — в данном случае, требований террористов — целесообразен именно вопрос ребром и такой же ответ, а неспешному поиску исторически и социологически обоснованного контекста можно посвятить время после оказания первой помощи раненым, разбора обломков и идентификации погибших. Противопоставлять же вызову террористов «поиски ответа» — или даже «поиски вопроса» — мягко говоря, не есть правильно. Это попросту непрофессионально, так же как непрофессионально поддаться общей панике и истерии.
Да, нужно признать, терроризм своей почвой имеет притеснения, ограничения прав и насилие — верно, но лишь в первоначальный период. А далее в ход идут ультимативные спекуляции реальными жизнями абстрактных жертв, террористы требуют все большего и большего, как видно на примере ЭТА, — и здесь мы уже сталкиваемся именно с самодостаточностью терроризма как хорошо продаваемого и постоянно востребованного в уютных и тихих кабинетах товара — ведь известно, что именно спрос рождает предложение. А то, что жертв так много — это просто предложения переизбыток, и исламистский демпинговый импорт террора куда как результативнее и выгоднее: наверно, это дешевле, чем ЭТА.
И коль уж на то пошло, коль уж заниматься психоанализом нежной и впечатлительной террористической души, — не мешало бы дифференцировать благополучную вообще-то Европу и неблагополучный Ближний Восток, где терроризм давно стал формой перманентной войны, — и если и можно говорить о «характере реакции», то можно лишь только во втором случае.
…В антиутопии Джорджа Оруэлла мир — это война. Война не прекращается, потому что человечество, наверное, не может без войны. И если насилие по Марксу, — повивальная бабка истории, то в случае с террористическим насилием — родовая травма неизбежна и рождается заведомый урод. Рождается новая эпоха.
ХХI век — век локального террора и масштабного антитеррора; это гибель от террористических актов, гибель от актов контртеррористических, от превентивных бомбовых ударов. И весьма интересной в контексте именно новой эпохи выглядит садоводческо-пасторальная концепция пропаганды, и приходят на память слова «гениального садовника» товарища Сталина, что «…надо заботливо и внимательно выращивать, как садовник выращивает облюбованное плодовое дерево», — тоже вот, не только сажать любил, но и растить и лелеять эти самые саженцы. Чего выращивать? И людей, и идеи. Художественный образ, однако. Символ.
А делать вид, что никакой такой «новой эпохи» нет, что все это — очередная чья-то пропаганда, ретроспектируя «сто лет назад» и забывая, что всякое новое — это всего лишь хорошо забытое старое, немного подкорректированное требованиями времени, — тоже не совсем правильно, а для журналиста тем паче. Все-таки журналист — особая профессия, и если немножко идет война, пусть даже где-то, — то и писать, наверное, надо немножко по-другому.
Потому что «изъяснять сложные межнациональные проблемы» и «расширять информационную палитру» «аргументационной полнотой» можно бесконечно, что и подтверждает нынешний коммуникационный процесс непрестанного изъяснения. По латыни — pro forma. По-нашему — из пустого в порожнее.
