Боюсь одного, чтобы многомесячный и так необходимый разговор о памяти одних и беспамятстве других, который активно велся на всех уровнях, в том числе и в газете «День», в связи с 75-й годовщиной Голодомора-геноцида, не стал ситуативной, временной и — страшнее всего —лукавой и показушной кампанией. Мол, поговорили и хватит, есть более важные дела. К сожалению, многие хотят, чтобы именно так и было.
Многие так и не могут осознать, что мы живем, пока помним, как люди, как нация, как народ. Мы не первые на этой земле, и не последние. Были до нас, и будут после нас. А мы между ними как мостик поколений. Как живая цепь, в которой каждое звено не просто важное и нужное, а судьбоносное. И сохранение их — это сохранение родового кода и кода нации. Поэтому память, наиболее ценное семейное сокровище, которое обязательно должно передаваться в наследство. Памяти, как и совести, не бывает много. Мне кажется, что эти два чувства существуют в наших сердцах и душах рядом. Они, как индикаторы нашей человечности, которые постоянно нас тестируют. Хотим мы этого или нет. Разве не ругаем мы сегодня себя за то, что не расспросили у своих дедушек и бабушек, пока они были живы, о наших прапрадедах и прапрабабушках, о каждой веточке нашего родового древа. А так наша память сегодня обрывается, в лучшем случае, на глубине века. А мы же не «родом все из Октября», как пелось в одной песне. Мы часть тех, кого уже нет среди нас. И хорошо, когда для каждого из них есть место в нашем сердце. Хорошо, что время не заживляет ту рану, которую они оставили в наших душах, покинув этот мир. И если после каждого воспоминания о них у нас болят эти раны, значит, мы помним. Значит, они не забыты. Они с нами. Именно этими сердечными и душевными болями мы, люди, и отличаемся от других живых существ на земле. Отличаемся тем, что можем любить, страдать и главное — помнить. Постоянно, пока живем. Поэтому «не в связи с...» и не «по случаю» чего-то должны идти в церковь и ставить свечу за упокой и молиться, устраивать вечера памяти или громкие шоу-концерты. А тем более делать это по указанию высокопоставленного чиновника, или же по соответствующему решению власти, приурочивая к какой-то «круглой дате». Это именно тот случай, когда по призыву сердца и по потребности души должны вспоминать и почитать память, помня, что забвение, беспамятство — является наибольшим человеческим грехом для живых. И не дай Бог, чтобы опять что-то случилось с нашей памятью, чтобы она опять не растворилась в массе наших ежедневных хлопот, и мы с вами не превратились в иванов, не помнящих своего рода-племени. Много лет и даже веков это пытались с нами сделать. Не на одном поколении ставились эти нечеловеческие эксперименты, а следовательно они не прошли бесследно.
Один из последних случаев произошел в Полтаве. На четвертый день после установления восьми крестов, символизирующих поколение украинцев, уничтоженных в 1932—1933 годах (отца, матери, сыновей, невестки и четырех внуков), духовные янычары вырвали их из земли и вывезли. В чем виноваты перед сегодняшними изуверами те неизвестные жертвы, в память о которых люди создавали мемориал «Калиновий гай», ставили кресты, через свидетельства очевидцев возвращали имена жертв геноцида? Чем?
Тем более мы не можем, не имеем права плодить новых мутантов, духовных и моральных калек, различного рода покручей и манкуртов. Мы не можем быть равнодушными к безразличию и черствости, независимо от того, кто является их носителями. Потому что от них до беспамятства — один шаг. Потому, иначе как цинизмом нельзя назвать выступления тех политиков, чиновников, коллег-журналистов, которые до сих пор возмущаются широкомасштабными мероприятиями, связанными с почитанием жертв голодомора, подсчитывая до копейки расходы на них. Это они постоянно предлагали государственные средства вместо строительства памятников, установления памятных знаков направить: то для поддержки пенсионеров, то на строительство дорог, то на газификацию сел, то на помощь многодетным матерям и так далее. И этот перечень можно продолжать бесконечно — столько у нас «дырок» в экономическом и социальном секторах. Везде нужно латать. Поэтому государственные средства, которые были израсходованы на почитание памяти жертв голодомора, не спасли бы нас ни сегодня, ни завтра. Это с одной стороны, а с другой — разве память, как и жизнь, имеет цену? Даже одна жизнь, а если их миллионы, оборванных в возрасте 7—10 лет. Миллионы наших соотечественников, которым не суждено стать, возможно, и лучше нас хлеборобами, учеными, политиками, президентами, премьерами, министрами, журналистами, врачами, учителями... По-видимому, действительно лучшими. Не зря их так боялась власть, которая уничтожала под корень. И разве, слушая рассказы тысяч живых свидетелей, смотря в их грустные глаза, можно возражать им, опровергать, замалчивать? И после этого считать себя человеком? А делать вид, что это нас не касается, что это было не с нами? Нужно быть или жестоким, бездушным или сумасшедшим, чтобы так поступать. Даже если в вашем селе и не было голода, то это не значит, что его не было вообще. Это я апеллирую к одной журналистке из известной всеукраинской газеты. Школьникам Старобельской средней школы №1 на Луганщине тоже говорили, что Голодомор — это выдумка. Пока директор Юрий Кобыляцкий не организовал ученические экспедиции в села района откуда школьники привезли десятки свидетельств тех, кому посчастливилось выжить. Все эти факты легли в основу документального фильма на несколько часов, который очистил от лжи сотни детских душ, которым угрожала мутация памяти.
А относительно того, где был или не был голод, то мне запомнилась встреча с жителями села Иваново на Донетчине в 1992 году, когда на студии «Укртелефильм» я работал над публицистической программой: «Голодомор: хроника преступления». Так вот, вооружившись соответствующими документами, которые мне в свое время передал писатель Владимир Маняк, автор первой в Украине книги-мартиролога, мы со съемочной группой отправились в это село. Сопровождал нас один из районных руководителей «член КПСС с тридцатилетним стажем» — так он себя отрекомендовал и повторял это при каждом удобном случае. Ехали мы туда по его рекомендации. Почему именно в Иваново — я понял при первом же разговоре с председателем сельсовета и несколькими жителями, которые в один голос утверждали, что никакого голода в их селе не было. А следовательно никто и не умер. «Как же так, вокруг был голод, а у вас — нет?» — удивлялся я. Пришлось обратиться к документам и, в первую очередь, к старой карте. Но как не удивительно, на ней не было села Иваново. Ивановка была. «Так это село переименовали», — объяснил «член КПСС с тридцатилетним стажем». «Когда?» «В 1934 году?» «Для чего?» «По просьбе жителей села». И действительно, как выяснилось, все жители этого села — переселенцы из Брянской и Пинской областей. Их сюда заселили по специальной разнарядке в конце 1933 года, после того, как коренные жители умерли от голода. А через несколько месяцев, чтобы спрятать следы преступления, власть быстро переименовала село, считая, что навсегда похоронила память о его бывших жителях. Так раскрылась еще одна тайна преступления.
Поэтому закончить свои размышления я хочу словами Оксаны Пахлевской: «Невосстановленная память — источник моральной деградации общества. Неоплаченная смерть тех людей, отсутствие наказания — генерируют жестокость и безразличие к человеческой жизни, нелюбовь к своему краю. Одно очевидно: народ, который не умеет защищать память своих жертв, позволяет убивать их во второй раз. А кто должен защищать народ, который не защищает сам себя?!»
