Что за земля Италия! Никаким образом не можете вы ее представить себе. О, если бы вы взглянули только на это ослепляющее небо, все тонущее в сиянии!
Нет, это не восхищенные строки из путеводителя для праздных туристов прошлого века. Так восторженно об Италии отзывался Гоголь. Да, да. Наш с вами Николай Васильевич, певец русской земли, малороссийской природы и всех славянских и православных душевных проявлений.
Итак, попробуем проехать вслед за Гоголем в обожаемую им Италию. По местам, так сказать, боевой и трудовой славы.
Начнем с того, что сам он то ли в шутку, то ли всерьез говорил о своей невозможности жить в России по причине ужасного холода. Уж и натапливали ему печи, где только он не останавливался — а все мерз, все зяб! Да все грозился уехать в Рим. Там, дескать, и солнышко, и морозов нет, да и жизнь не в пример дешевле. Что дешевле — верная правда. Многие русские аристократы по тем временам шиковали в небогатой сельскохозяйственной Италии, на зависть аборигенам, которые и не ведали, что дома в России эти господа еле сводили концы с концами. А уезжали в южные земли по большей части из экономии — что б имения свои не отапливать.
Ну, да Бог с ними, с аристократами. Мы — о Гоголе.
В позапрошлом веке добраться до Вечного Города было хоть и возможно, но не скоро. Однако Николай Васильевич не спешил. Дорога его развлекала, давала пищу для размышления, почву для ума, отвлекала от мрачных мыслей. А мысли были не из светлых. На родине не особо понравился его «Ревизор» власть имущим. (Можно подумать, что подобная политическая вещица пришлась бы по вкусу русским правителям, к примеру, 1937 года!) Так что ехал писатель в мрачном расположении духа, хотя ехал, заметим, не в сторону Соловков, что было бы логичнее, а в самую что ни на есть противоположную сторону горизонта. Исправляться и каяться, впрочем, он не помышлял — всем известно, что в голове его уже бродил смутный замысел «Мертвых душ», которых к гимнам русской действительности тоже не отнесешь.
В 1837 году он приезжает в Рим, поселяется недалеко от Виллы Боргезе. Очень быстро выучивает итальянский язык, свободно и охотно говорит по-итальянски, интересуется кухней — бегает на кухню учиться готовить спагетти. Все ему было в радость, все в удовольствие! В то время в Риме было нетрудно найти русское общение — пятнадцать молодых русских художников, стипендиатов Российской Академии художеств были посланы на учебу в Италию. Они частенько собирались в римском кафе «Греко» на улице Кондотти. К ним подтягивались русские аристократы, а так же писатели, художники и музыканты других национальностей. Здесь сиживали Гете, Байрон, Стендаль, Ганс Христиан Андерсон, Бизе, Гуно, Мицкевич, Россини, Берлиоз, Лист, Вагнер. Бывал здесь и знаменитый Джакомо Казанова, который оставил упоминание о Гоголе в своих записках. Николая Васильевича вскоре признали неофициальным «главой» русской общины, признавая его талант и высказывая почтение русскому гению. Но Гоголю, кажется, были не особо интересны русские в Риме. « У меня теперь в Риме мало знакомых, или, лучше, почти никого. Но никогда я не был так весел, так доволен жизнью, — пишет он в письме А. С. Данилевскому 2 февраля 1838 года из Рима. И далее неизменно восторжено: «О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда? Что за небо! Что за дни! Лето — не лето, весна — не весна, но лучше весны и лета, какие бывают в других углах мира».
В кафе «Греко» он сидит частенько. Говорят, что именно там были написаны большей частью «Мертвые души». Да и еще любит захаживать в дом княгини Зинаиды Волконской, высоко оценивая ее радушие и кулинарные способности. Когда княгини не было в городе, он чувствовал себя сиротливо. Что удивительно. Ведь в «Греко» собирались Орест Кипренский, Карл Брюллов, Александр Иванов. Казалось бы, с кем же как не с ними должен был водить дружбу великий русский писатель. Да вот не сложилось... С Карлом Брюлловым у Гоголя как-то сразу дружба не заладилась. Не сошлись характерами. С Николаем Васильевичем, впрочем, никогда не было легко налаживать отношения. Сложным, непонятным он был человеком. Его больше интересовал свой особый мир ощущений и чувств, где форма важнее содержания. Он бродил узенькими улочками Рима, впитывая его дух, краски, оттенки, запахи, сам воздух. А русских художников занимали обычные личные переживания — Брюллов по заказу уральского заводчика Демидова писал знаменитый «Последний день Помпеи». Орест Кипренский решал свои непростые отношения с молоденькой итальянкой, из-за которой у него сначала были проблемы с властями, но потом он женился на ней, однако жизнь не сложилась. Ох, уж это пресловутое несходство менталитетов! Кипренский по обычаю русской интеллигенции стал пить, чем вызвал непонимание со стороны молодой жены. Однажды зимой непонятый художник пришел домой пьяным, а жена решила проучить его и не открыла дверь. Кипренский заснул на пороге и умер от воспаления легких.
Вот вам и теплая Италия.
Далек от всей этой прозы жизни Гоголь. Он с восхищение рассматривает Вечный город, не замечая обшарпанности зданий, грязи, запущенности, неухоженности, бедности: «Что за земля Италия! Никаким образом не можете вы ее представить себе. О, если бы вы взглянули только на это ослепляющее небо, все тонущее в сиянии! Все прекрасно под этим небом; что ни развалина, то и картина; на человеке какой-то сверкающий колорит; строение, дерево, дело природы, дело искусства, — все, кажется, дышит и говорит под этим небом» (из письма к Плетнву).
А ведь странно, что именно с Карлом Брюлловым не сошелся Гоголь. Основателем рода Брюлловых стал француз по фамилии Брюлло. Карл и его братья являлись четвертым поколением, проживающим в России. Все они были художниками и учились в Петербургской Академии художеств, где преподавал их отец. В 1822 году Карл вместе со своим братом Александром был послан в Италию. Перед отъездом царь Александр I в знак своей милости разрешил им русифицировать фамилию, добавив в конце букву «в» (Брюлло — Брюллов). Братья Брюлловы поселились в Риме в районе нынешней улицы Сикстины. Совсем недалеко, кстати, от дома, где поселился Гоголь. Закончил свои дни Брюллов в Италии в 1852. В Россию он так и не вернулся.
Ну, что же эта за напасть такая с русскими великими! Сначала нужно положить жизнь не одного поколения, что бы тебя признали русским, несмотря на французские, украинские, еврейские или армянские корни. Потом сразу же уехать за бугор, потом оттуда писать и рисовать лучшее, что создано за всю жизнь о России, а затем умереть от ностальгии. И так не одно столетие, начиная с Брюллова, Леси Украинки, заканчивая Горьким, Набоковым и Довлатовым. Или это воздух такой заграничный, что дает проявляться наиболее ярко всем проявлениям загадочной русской души?
Кстати, о римском воздухе: «Что за воздух! Пью — не напьюсь, гляжу — не нагляжусь. В душе небо и рай», — писал Гоголь А. С. Данилевскому 2 февраля 1838 года из Рима. И добавляет: «Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить». Впрочем, и умереть в Риме Гоголь не против: «Когда вам все изменит, когда вам больше ничего не останется такого, что бы привязывало вас к какому-нибудь уголку мира, приезжайте в Италию. Нет лучшей участи, как умереть в Риме; целой верстой здесь человек ближе к Божеству.» Помня его мистическое отношение к смерти и всему с ней связанному, такое восторженное отношение к «лучшей участи — умереть» — неудивительна.
И это при том, что Рим в те годы был совсем непохож на Рим нынешний. Ни тебе комфортабельных отелей, ни разветвленной туристической инфраструктуры, ни газет, ни журналов, ни развлечений. А Гоголю ничего этого и не надо было. Зато есть небо, воздух, солнце, цветы и руины.
«Какая весна! Боже, какая весна! Но вы знаете, что такое молодая, свежая весна среди дряхлых развалин, зацветших плющом и дикими цветами. Как хороши теперь синие клочки неба промеж дерев, едва покрывшихся свежей, почти желтой зеленью, и даже темные как воронье крыло кипарисы, и еще далее голубые, матовые, как бирюза горы Фраскати и Албанские и Тиволи. Что за воздух! Удивительная весна! Гляжу — не нагляжусь. Розы усыпали теперь весь Рим; но обонянию моему еще слаще от цветов, которые теперь зацвели и которых имя я, право, в эту минуту позабыл. Их нет у нас».
Смею от себя догадаться, тут Гоголь говорит о глицинии. Действительно, весной в Риме некуда деться от сладковатого дурманящего запаха этих полулиан — полуакаций. А что до того, что «у нас их нет» — в Одессе и теперь, и 150 лет назад глицинии — полным-полно. Но, как говорится, нет пророка в своем отечестве. Или, употребляя лексикон дочек Городничего, «заграничное — оно завсегда лучшее».
А дальше Гоголь добавляет что-то вообще из разряда мистической повести «Нос»: «Верите ли, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтоб не было ничего больше — ни глаз, ни рук, ни ног, кроме одного только большущего носа, у которого бы ноздри были в добрые ведра, чтоб можно было втянуть в себя как можно побольше благовония и весны».
Вот, будто и счастлив в Риме был Гоголь абсолютно. И писалось ему здесь превосходно — первая часть «Мертвых душ» была дописана, начал вторую. А не сиделось ему на месте! Все куда-то влекло, все рвался в путешествия. За восемь лет пребывания он побывал в местах, список которых даже в наше время составил бы честь любому турагенству: был в Бельгии, Карлсбадене, Марселе, Вене, Ницце, Франкфурте, Баден-Бадене, Неаполе, Флоренции, Иерусалиме. За какие деньги, спросите, путешествовал? Не беден, видимо, был великий русский писатель. Хотя, как известно, неоднократно в письмах просил денег у друзей. Помощь пришла, как водится, из источника совершенно неожиданного. В Италию в то время приехал царь Николай I с супругой. Сначала царствующая чета посетила Сицилию, а затем из Палермо прибыла в Рим, где остановилась на четыре дня. Гоголь был приятно удивлен, что царь не захотел давать торжественные приемы местному дипломатическому корпусу и римской знати, а посвящает все свободное время осмотру памятников старины. Так вот, именно по повелению Николая I Гоголь получил пять тысяч рублей из казны для пребывания за границей.
В 1846 Гоголь видел Рим в последний раз. К тому времени он заболел малярией, что подорвало и без того не богатырское здоровье Николая Васильевича — телесное и душевное. Это совпало по времени с его паломничеством в Иерусалим, во время которого он постился, «истязал плоть». Естественно, это никак не благоприятствовало хорошему самочувствию. Потом было возвращение домой. Малообъяснимый недуг, непостижимое сожжение второй части «Мертвых душ», непонятное самовольное угасание и — смерть. Странная смерть. В предисловии к итальянскому изданию Гоголя о его смерти написано: morte bianca — «белая смерть». Так в итальянском языке говорят о ненасильственной смерти, без кровопролития, по своему желанию.
Странная жизнь была у Гоголя, странны и малообъяснимы его привязанности, устремления, влечения. Непонятна также и беспричинна смерть его.
Мы снова стоим на пороге очередного юбилея писателя, но не стал он понятнее от прошедших столетий. И ничего не остается нам, как повторить за Розановым: «Гоголь-величайший реалист и величайший фантастик! Величайший выразитель стихии русской народности, патетический ее провозвестник, защитник, «пророк»! Как он говорил о русском языке, о русском «метком словце», сравнивая его с немецким словоми французским! Уж это-то, подлинно, не притворно. Но не притворялся же он, и говоря: «Рим есть моя родина». Тот Рим, то папское и ксендзовское, что было извечно жесточайшим врагом православия и стихии русской народности. Что же это такое? — Никто не понимает, и понять нельзя. И все же, за всеми возможными объяснениями, Гоголь остается темен и темен. Все объяснения и, так сказать, самый метод объяснительности грешат тем именно, что они рациональны... Тут чем понятнее и «разумнее», тем дальше от действительности, которая заключается именно в неразумности, тьме, в смутном.»
7 декабря 2002 года в итальянской столице был открыт памятник писателю Николаю Васильевичу Гоголю. Он установлен в центре города на вилле Боргезе в «Саду поэтов», напротив музея современного искусства. Автор автор монумента — президент Российской Академии художеств Зураб Церетели. Трехметровый бронзовый Гоголь изображен с комедийной маской в руках. Хотя ему, по-видимому, не до смеха. На постаменте — надпись: Гоголь (1809—1852).
Сильвио Берлускони, премьер-министр Италии, сказал на открытии памятника: «Для нашей страны большая честь, что у нас жил такой великий писатель, как Николай Гоголь. Вы, конечно, знаете, что часть «Мертвых душ» он написал в Риме. Для нас это является большой честью».
Более ста лет назад русская колония установила на доме 126 на улице Виа Систина мраморную доску с барельефом Гоголя. Надпись на русском и итальянском языках гласит, что здесь в 1832—1842 годах он жил и писал «Мертвые души».
Я думала, что мне придется затратить немало времени, что бы найти в Риме то самое знаменитое кафе «Греко». Отнюдь! Недалеко от площади Di Spagna, той самой, где находится знаменитый фонтан «Лодка», той самой, где проводятся ежегодные показы мод, где модели спускаются по ступеням под ночным римским небом... Так вот, в двух шагах от этой площади и находится кафе «Греко». Ничем особо непримечательное, каких в Риме тысячи. Сюда, как и сто — сто пятьдесят лет назад, римляне забегают наскоро выпить чашечку кофе-эспрессо у барной стойки. Но в глубине кафе, в полутемной длинной комнате, на стене между сотнями картин и портретов знаменитых людей, которые бывали здесь, можно увидеть небольшой портрет Гоголя. А так же — пожелтевший лист бумаги под стеклом, на котором рукой Гоголя написаны слова из письма Плетневу: «О России я могу писать только в Риме, только так она предстоит мне вся, во всей своей громаде»
Вот и поди пойми, что он хотел сказать? Что имел ввиду? Почему только в Риме мог писать о России? Русский по определению. Украинец в душе и по происхождению. Любивший до самозабвения далекую Италию. Мистик, фантастик, сатирик, реалист, романтик, циник, предсказатель. Непонятный, непонятый до конца. Загадочный Гоголь.
