Это была очень приятная неожиданность. Руководство Христиновского района, что на Черкасщине, «в рамках воссоздания истории района за последние сто лет» организовало встречу земляков, разбросанных судьбой по всему доступному миру. «Поколению, которое будет жить в третьем тысячелетии, — говорилось в письме-приглашении, — будет интересно знать, каких одаренных, талантливых, выдающихся людей родила Христиновщина».
А откликнулись на приглашение свыше полсотни земляков. Доктора наук, академики, генералы, поэты, художники, архитекторы, аграрии, железнодорожники, мореплаватели, педагоги, врачи, философы, миротворцы, журналисты... Не менее пестрыми были и адреса приезжих. Сколько же действительно нас по всему миру!
Участникам встречи на прощание вручили дипломы «Почетного гражданина Христиновского района» и символичные часы с «портретом» главного местного памятника — узловой железнодорожной станции. По-видимому, чтобы сверяли свои поступки с местом рождения, не забывали откуда родом и что время — быстротечно. Даже слишком. Уже и сама встреча стала воспоминанием, а некоторые весьма заметные фигуры, которые раньше не сходили бы из уст, вообще были, как говорят, вне контекста.
Вот одна из них — яркое свидетельство нашей непростой истории и капризной памяти.
Раньше я знал, что у меня есть один знаменитый земляк — Александр Корнейчук. Государственный деятель и драматург, автор «Гибели эскадры», «Платона Кречета», популярных в свое время комедий «В степях Украины», «Приезжайте в Звонковое», целого ряда других пьес. Больше 60 лет тому назад, когда почти под конец Второй мировой войны был возобновлен Народный комиссариат иностранных дел УССР, его возглавил именно он — уроженец и легенда станции Христиновка. Совсем подзабытое ведомство, существовавшее в период 1919—1923 гг. и было ликвидировано в связи с централизацией внешнеполитических функций в рамках СССР, получило шанс на возрождение. Но непродолжительная деятельность нашего земляка на этом посту, к сожалению, была настолько малозаметной, что Украинская советская энциклопедия даже не упоминает об этом. Зато следующий «иконостас» просто поражает. Пятикратный лауреат Сталинских премий, Герой социалистического труда, академик, член республиканского и союзного ЦК партии, председатель правления Союза писателей Украины, председатель Верховной Рады УССР, лауреат Ленинской премии «За укрепление мира между народами».. И как в довершение — удостоен еще и музея, и памятника.
И этот титулованный земляк абсолютно неожиданно, однако уж слишком серьезно, «подвел» меня однажды, заставив пережить несколько неприятных недель. На вступительном экзамене в университет мне попался его «Фронт». Пьеса была написана по приказу Сталина в 1942 году с целью оправдания и объяснения его кадровой политики. Это после того, как в довоенный период он истребил командный состав Красной армии, а уже в течении войны вынужден был поменять легендарных «маршалов-кавалеристов» Ворошилова, Буденного и других известных полководцев, которые терпели поражение за поражением, на значительно младших Жукова, Рокоссовского, Черняховского... в надежде на изменение катастрофической ситуации на фронтах. Я уверенно рассказал все, что знал, о значении этого произведения для патриотического воспитания воинов и общества, и, как мне показалось, произвел довольно приятное впечатление на комиссию. Так оно и было. Председательствующий уже был готов поставить оценку, как вдруг кому-то заблагорассудилось что-то уточнить. После некоторой паузы я сказал, что не знаю ответа. Возникла неприятная тишина. «А вы пьесу читали?» — с изумлением спросили меня. Очевидно, речь шла о чем-то таком, чего нельзя было не знать. «Нет.» — говорю. «А как же вы так хорошо отвечали?» «Была хрестоматия, была газетная публикация. Ну и еще немного фантазии: ведь я недавно из армии...» Нужно было видеть моих оппонентов. Создавалось впечатление, что это они, а не я, проваливали экзамен. Моя, такая неуместная, честность не оставляла им выбора. И они стали советоваться. Открыто, при мне. «А какие там у него оценки?» «Пять» и «пять». («Пятерка» в те времена была самой высокой оценкой). «Ну, сейчас мы ему «пять» не можем поставить.» «Он — льготник, это у него последний экзамен.» «Ставьте «четыре», а далее нужно отстаивать, чтобы среднюю вывели «пять», и тогда он пройдет.» Так, собственно, и произошло.
Я представляю, с каким недоверием могут прочитать эти строки те, кто сталкивается сейчас со взятками, поборами и другими циничными проявлениями вузовского крепостничества. Чтобы экзаменаторы, посторонние, по существу, люди настолько чутко и доброжелательно относились к абитуриенту, которого впервые видят? Прямо не верится! Поэтому я сознательно так подробно пересказываю этот случай, чтобы показать, насколько чистыми были отношения между людьми в сфере образования в послевоенный период. Не знаю, может мне повезло. Но я убежден, что так было повсеместно, а нынешняя вымогательская распущенность на этом фоне особенно отвратительна и нетерпима. Особенно, когда подумаешь, насколько это явление стало массовым. Иногда и не знаешь, какому негодяю жмешь руку. Удивляют голоса типа: «Ну им же нужно как-то жить. Зарплаты маленькие...» А те, кого они обдирают, преимущественно дети рабочих и крестьян, что — сплошные миллионеры? Миллионеры и высокие чины как раз и не платят! Они им просто приказывают. Кто — по дружбе, кто — по службе...
Естественно, что далее я читал о Корнейчуке все, что попадалось на глаза. И тогда, когда ему воздавали самые высокие почести, и тогда, когда стали развенчивать. Для меня это началось еще в те же студенческие годы, когда в селе заговорили, что якобы Александр Евдокимович приезжал в Христиновку, чтобы вдвое уменьшить налоги родителям-железнодорожникам. Для крестьян этот был действительно болезненный вопрос: по указанию сверху власть облагала налогами каждое дерево, каждый плодоносный куст. Это же нужно было придумать такое надругательство над крестьянством! И не удивительно, что «новость» падала на благодатную почву, откликаясь в душах хлеборобов. Даже мой папа наивно просил: «Может бы и ты что-то сделал? А то дерут, как липку...» Впоследствии поползли слухи, что это были и не родители Корнейчука, а просто добрые люди, скрасившие трагическое сиротское детство будущего Героя, утаив правду его происхождения.
Противоречива и политическая судьба певца советской действительности, любимца Сталина, которому достался и звездопад наград, и его «высочайший» гнев. Сошлюсь на только что прочитанную книгу Станислава Зинчука «Экран памяти». Он имеет на Корнейчука такое же «право», как и я, потому что он из Орадовки, а я из Ивангорода того же Христиновского района. И даже больше, потому что принадлежит к писательскому цеху. Так вот, рассказывая о своих встречах с Павлом Тычиной, Станислав увлекается позицией поэта в ситуации, когда рассматривался проект закона о выборе родителями языка обучения своих детей. Павел Григорьевич осознавал, что это «антиукраинский, великодержавно-шовинистический документ» и, как председатель Верховной Рады УССР, убеждал председателя президиума ВР Д.С. Коротченко в нецелесообразности принятия такого закона. В противном случае он, мол, не сможет исполнять свои обязанности. Д.С. посоветовался с кем нужно, и передал рекомендацию писать заявление, «если уж подводит здоровье». Вместо Тычины, пишет Зинчук, «избрали самого верного сталинско-кагановичского литературного опричника Корнейчука — и закон прошел единогласно!» Читал также ссылку на эмигрантскую писательницу Докию Гуменную (бывшую жашковчанку), которая привлекла мое внимание, потому что есть у меня переданная еще в советское время через канадских друзей Марию и Дмитрия Горбай пара ее книг. Она, в частности, вспоминает «кулуарные разговоры», что исторически-революционная драма «Гибель эскадры» о затоплении по приказу Ленина боевых кораблей в Новороссийске, эта первая из заметных пьес, которая подняла Корнейчука к вершинам славы, не является «продуктом его ума и таланта». «Написал ее кто-то другой, а имя Корнейчука, как комсомольца, было дописано, чтобы пьесу продвинуть. Настоящий автор вскоре был арестован, а пьеса стала навеки Корнейчука». В других воспоминаниях прочитал, как выдающийся украинский поэт Максим Рыльский, попав в «черные списки» Кагановича, был спасен Хрущевым от сталинских репрессий и потом в узком кругу «сильно ругал Корнейчука за его неблаговидную роль идеологического вышибалы». Писалось и о негативном следе в настраивании Сталина против Довженко. Подобное наблюдалось за земляком в разные периоды, и эту подрывную «цепную реакцию» при желании можно раскручивать и раскручивать.
Виктор Некрасов, всемирно-известный автор исключительно честного эпоса о войне «В окопах Сталинграда», в написанных уже в вынужденной эмиграции «Записках разини» размышлял: «Казалось, ничем я и не провинился — воевал, был ранен, — но с тех пор, как стал об этом писать, стремясь по мере сил не очень врать, почувствовал я на себе косые взгляды. Возможно, если бы дружил я с Корнейчуком, выступал на собраниях против космополитов и националистов, затаптывая в грязь Максима Рыльского и Владимира Сосюру, а потом если бы включился в запоздавший хор славословий сначала одному, а позже другому — выбери я такой путь, может быть, все пошло бы иначе. Но что-то не захотелось. И все пошло так, как пошло...»
Не удержался от приперченного воспоминания о «монархе литературы» и Павел Загребельный. В своих юбилейных интервью по случаю 80-летия «молодой» Герой Украины говорил: «...Мы с Малышко снимали квартиры (в Плютах) у хозяев, а Корнейчук построил дачу. Для этого отрезали кусок земли у моего хозяина Степана, а посреди его огорода поставили электрический столб. Но что интересно: электричество деду Степану не провели, да и ни у кого в селе такой роскоши не было — только у Корнейчука.... Ну что вы хотите от писателя, который в 28 лет был избран академиком Академии наук СССР, не имея к науке никакого отношения, и регулярно получал Сталинские премии?..»
Клубок истины, как видим, разматывается и по сегодняшний день.
Но независимо от того, что в этих разоблачениях истинная правда, а что только догадки, подозрения (времена и действительно были зловещие), хотелось бы категорически выступить против выталкивания таких фигур из нашей истории, как это происходит сейчас повсеместно. Да еще и после смерти, зная, что мертвые — беззащитны. Независимо от того, какими бы благородными ни были мотивы, волюнтаристское выбрасывание тех или других имен, событий, произведений ведет к беспамятству, созданию различного рода квазиисторий, выгодных отдельным — временным! — лицам, партиям, идеологиям. И — это не меньшее зло, чем сами «культы». Лучшей возможности знать свою историю, чем знать ее в оригинале, нет.
Есть уже горький опыт, когда историческое чистоплюйство приводило к бесконечным «белым пятнам», которые, как выясняется, как раз и были нашей настоящей историей. Теперь, ретроспективно, ученые пробуют переписывать ее для нас, и она нас пугает. Мы не привыкли к нашей истории в ее истинном, неприлизанном варианте. Переяславская рада, Октябрьская революция, гражданская война, голодоморы... Даже сравнительно недавняя Отечественная война: награды все еще ищут героев, а героев друг за другом сбрасывают с пьедестала... Помню, как однажды, приехав в село, стал свидетелем расправы с... портретом Жукова в присутствии секретаря ЦК ЛКСМУ Юрковского. Опального маршала, подписавшего исторический акт капитуляции гитлеровской Германии, снимали даже с сельских стен задолго до того, как сняли всерьез и навсегда. Вспоминаю, как-то уже во время горбачевской перестройки, в обществе «Знание» выступал нынешний академик и депутат Иван Курас. Представьте себе, говорил он, как тяжело сейчас историкам, когда мы не можем хронологически точно выписать даже список руководства республики: одни покончили жизнь самоубийством, других поснимали или расстреляли, и о них и следа не осталось... (Очевидно «более счастливую» часть именно того списка — первых секретарей ЦК партии — можно было впоследствии увидеть в книге В. Врублевского «Владимир Щербицкий»). С тех пор многое изменилось, а тенденция «чистить» историю вопреки правде дает о себе знать. Тесно в ней чистым и нечистым. И опять-таки вспоминается, что «за бугром» не только в Белом доме, а в любом захудалом муниципалитете на стенах можно видеть портреты всех «вождей», размещенных именно в хронологическом порядке, а не по политическим симпатиям. И ничего — живут. Потому что это — их история. И они ее воспринимают такой, какой она была, и такой уважают. Я был свидетелем, как в латвийском Министерстве иностранных дел внедряли такую же практику. Впоследствии это было сделано и «на стенах» родного МИД Украины, где нашлось место и для Корнейчука. (Желательно, чтобы такой, единственно моральный подход адекватно сказался и на историко-исследовательских работах и мемуарах, которые сейчас уверенно входят в моду.)
Находясь в свое время в столичном комсомольском активе, мне приходилось на различных официальных и общественных мероприятиях видеть и Корнейчука, и его тогдашнюю жену, польку Ванду Василевскую, очень активную деятельницу, которая отличалась какой-то особой, неженственной «комиссарской» выправкой и таким же жестким специфическим (прокуренным) голосом. В годы войны она — полковник Красной Армии — активно работала как идеолог в Войске Польском. А перед освобождением Варшавы ей даже предлагали высокую должность в самой Польше, на что просоветская Ванда якобы сказала, что поедет только тогда, когда ее Отчизна станет республикой СССР. Обласканные Москвой, оба они, каждый, конечно, по-своему, производили впечатление людей, которые стояли над обществом. Однако все это не мешает мне настаивать на изложенной выше позиции: мы должны объективно, честно оценивать всех тех, кто до нас, и тех, кто при нас создавал или создает нашу неоднозначную, многомерную и воистину многокрасочную историю — малиновую, желто-голубую, красно-синюю и сине-желтую. Отказаться раз и навсегда от библиотечных чисток, выдирания страниц из энциклопедий и учебников. Потому что все это, повторюсь, — наша история. Другой нет. Другая будет искусственной, как икра из нефти.
Пока эти мои размышления «отлеживались» в компьютере, я неожиданно натолкнулся в газете «День» (5.11.2004) на близкий мне взгляд Эльвиры Загурской. Отдавая должное памяти прекрасного актера Театра им. И. Франко Юрия Шумского, 50 лет со дня смерти которого исполнилось в этом году, она справедливо пишет:
«Прошли те времена, когда самым уважаемым драматургом на территории... бывшего СССР был Александр Корнейчук, а его пьесы ставились во всех театрах. Тогда имя драматурга было венценосным, а сейчас в его адрес раздаются далеко не позитивные высказывания. Но не нам быть судьями... Печально, что сейчас, «не принято» говорить о спектаклях по пьесам Корнейчука. А для Шумского, в известной степени, они были судьбоносными, ведь именно в роли Гайдая по «Гибели эскадры» актер дебютировал в Театре им. И. Франко в 1934 году...»
Соглашаясь в главном, я бы засомневался в правомерности слов «не нам быть судьями» и от себя бы добавил: если мы с каждой сменой политических вкусов будем выбрасывать по десятку популярных имен, у нас никогда не будет собственного Шекспира. Не потому, что Шекспиров не может быть много, а потому что их не может быть у нас.
И еще убежден: духовным традициям украинцев вреда от пьес «неправильного» Корнейчука, от его комедийных Галушки и Часника, было значительно меньше, чем от импортированного киношного и телевизионного кровопускания, которым перекармливают сегодня ежедневно «поколение третьего тысячелетия». Именно о них так сочувственно вспомнили мои земляки в приглашении на эту памятную встречу, которая навеяла эти размышления.
