...Еще раз прислушаемся к очевидцам страшной трагедии. Чтобы, наконец, понять элементарную истину. Что нам нужно собственное, Украинское государство, чтобы защититься от мифической «большой дружбы двух братских народов». Щедрую жатву которой украинцы собрали 86 лет назад, став на грань жизни и смерти. А уцелевшие от физического уничтожения, получив безальтернативный путь «развития» — путь массовой русификации — еще одного преступления Москвы против украинцев.
Вспоминает 92-летняя Екатерина Несторовна КИРПАТАЯ, самая старая жительница села Ксаверово Городищенского района Черкасчины:
— У моего отца Нестора и матери Улиты было десятеро детей. От голода в 1933 году умерли все мои братья — Костик десяти лет, Федя — восьми, Гриша — пяти, Иван — двух и однолетняя сестричка Люда.
Чтобы выжить, ели свеклу, гнилой картофель, сорняки, цветы акации, листья вишни, крапиву, калачики, щавель береговой, кору с деревьев.
А еще люди ели ворон, собак, лягушек, выдирали птичьи гнезда. По селу не видно было ни одной кошки или какой-то собачки. Многие опухшие от голода дети и взрослые ходили по улицам, по всем мусорникам искали чего-то поесть.
Кто мог, выменивал за более целую одежду, которая была в бедных домах, горсточку зерна или высевок. К которым добавляли разную траву и пекли лепешки.
Одна девушка Елена вместе с младшей сестрой Мотей насобирали в поле колосков. Так их судили, дали пять лет и отправили в Магадан. А свидетельствовала о тех колосках слепая Сюта, наша односельчанка. Жила тогда в Ксаверово такая женщина.
Бывали и случаи людоедства. Помню, был в селе такой Сеня. Родители его умерли, а он тоже ходил очень опухший.
Однажды пришли к нам гулять дети с окраины. И все пьют и пьют воду. А соседка их спрашивает: «Что же вы, детки, такое вкусное ели, что так воду пьете?»
«А печенку из Семена съели», — отвечают.
У людей забрали все до крошки. Нечего было есть. И начали умирать от голода.
Я помню тех сборщиков — активистов. Которые ходили с длинными железными штырями — щупаками-мацаками. Пыряли ими землю, солому, сено, искали зерно, и забирали все, что находили, под метелку.
Кто спорил, не отдавал, того били, записывали во враги народа, судили и сажали в тюрьму. А семью выгоняли из села.
От них спрятать невозможно было ничего, все обшарят и найдут.
Я знала дядю Гришу и тетю Ульяну, которые как раз обедали. А гости непрошеные в дом. Так все выгребли из погреба, еще и со стола вареную картошку забрали. Ту, что тетя на обед сварила. А маленькая дочка схватила пару картофелин и под печь спряталась. Так они ее и там нашли и отобрали.
Так все выгребали и выгребали, да и оставили людей зимой ни с чем.
И эти все выгребальщики были свои, сельские — коммунисты, комсомольцы и активисты, мужчины и женщины. Они не голодали. Жили все хорошо.
Люди очень умирали. Целыми семьями, особенно дети.
В школе становилось меньше и меньше учеников. Когда пришла весна, начали есть всякую зелень, разной разности много, а затем умирали от объедения и болезней желудка.
Хоронили труппы в заваленных погребах, хлевах, в больших ямах. Люди теряли рассудок, хоронили и полуживых, бросали в яму всех, кто не мог передвигаться. Ямы засыпали землей.
Люди пытались бежать из села в город. Но там их никто не ждал, и они умирали в городе под заборами. На железнодорожной станции Цветково поставили караул, на дорогах тоже. И всех заворачивали в село.
Люди в Ксаверово знают о местах захоронения тех страшных времен. У кого остались родные. Они ходят на те могилы и поминают умерших голодной смертью.
***
Следующее свидетельство — 90-летней Зинаиды Яковлевны Мороз, учительницы, жительницы с. Дирдин Городищенского района. Она в то нечеловеческое время жила с семьей в соседней Хлистуновке.
— В Хлистуновке голод начался в 1932 году. Но тогда было немного смертей. Почти все жертвы этого страшного геноцида приходятся на первую половину 1933-го года. Когда, уже по воспоминаниям очевидцев в наше время, в селе погибли 222 человека. Их имена установлены и опубликованы в «Книге Памяти».
Я хорошо помню то время. Хотя о голоде тогда почти не говорили — село было большим, до 6-ти тысяч жителей. Большинство работали на местном щебенном заводе, на железной дороге, которая проходила через Хлистуновку, как и сегодня. Многие ходили на работу в Городище, где работали на сахарозаводе и кирпичном заводе и получали заработную плату и продовольственный паек. А до города каких-то 7—8 километров.
С нами по соседству жила многодетная семья Скрыньки Федора, который один работал на сахарозаводе, так у них никто не умер. Как и семья Крыжановского Даниила, где было шестеро детей и отец работал в колхозе, так все выжили.
Поэтому село, по сравнению с другими, было вроде бы благополучным.
И голод сначала пришел в него со стороны, по железной дороге. И это навсегда осталось в моей памяти. Потому что вспоминаю, как ходила с мамой к путям, где лежали мертвые люди. Особенно врезалось в сознание, как возле женщины, которая лежала на земле, сидели трое маленьких детей и плакали по своей мертвой маме.
А было все так — люди из краев, где ширился голод, убегали оттуда целыми семьями, часто в вагонах-товарняках. Голодная смерть многих заставала в дороге. Тела несчастных выбрасывали в местах, где останавливались поезда, например, в Хлистуновке. Здесь же оставляли и голодных детей-сирот разного возраста.
Я еще помню, как возле железной дороги нашли девочку 6—7 лет с запиской в кармашке «Гришко Екатерина Максимовна». Она стала мне названной сестрой, потому что мама забрала ее в нашу семью. Я у родителей была одна, папа мой, Яков Яковлевич, работал секретарем сельского совета. А маму звали Горпиной Андреевной. И именно в это время, когда в селе появились голодные дети — сироты из чужих краев, пришел приказ власти организовать для них приют. И мама стала его заведующей, няней, воспитательницей и завхозом в одном лице. Приют разместили в просторном доме на три комнаты. Детей кормили три раза в день. Я там бывала ежедневно, помню длинный стол в большом зале, за которым дети ели то, что варила баба Василиса Приходько. Это борщ, супы, картошку, компоты, хлеб, это же ели и я, и Катя Гришко, и другие дети. Старшие из них также ходили в школу. Продукты же поставляли два местных колхоза — имени Сталина, где председателем был Игнат Набок, и имени Шевченко, председатель Николай Стриленко. А одежду и обувь детям давало государство через районный отдел образования.
Немного погодя среди воспитанников приюта появились и дети-сироты из Хлистуновки, родители которых умерли от голода. Всего в приюте жило до 25 детей. Но из села сирот было немного. Потому что, чтобы туда попасть, нужно остаться... без родителей (!..) Однако дети часто умирали голодной смертью и при живых родителях, и когда с ними был или один папа, или одна мама!..
Из-за этого сознательного, преступного абсурда в Хлистуновке тогда умерло ориентировочно восемьдесят детей в возрасте до 16 лет. То есть выходило, что власть якобы спасала чужих, а своих не видела. Даже на этом горьком примере можно засвидетельствовать спланированное истребление сельского населения Украины. Ведь коммунистическое руководство тогдашнего Петровского района с центром в Городище, к которому территориально принадлежала и Хлистуновка, в этом случае и пальцем не пошевелило, не дало команду, чтобы спасать всех голодающих. Потому что им не было указания сверху!..
Напротив, в хлистуновских колхозах произошло то, что и по всей Украине — у колхозников под лозунгом заготовки хлеба для государства отобрали не только хлеб, но и другие продукты питания, обрекши сотни людей на голодную смерть.
Недаром же те, кто пережил 33-й, весной стали сажать картофель (лушпайки), фасоль, другие овощи, по перелесицам, подальше от дурного глаза — так люди были напуганы пережитым и боязнью нового голода.
И масштабы Голодомора в селе были бы еще более трагическими, если бы те, кто, к счастью, не голодал, не помогали своим родственникам и близким.
К сожалению, помощь пришла не ко всем нуждавшимся.
***
И еще один рассказ — 93-летнего Прокопия Федосиевича Лелеки, инженера, жителя города Черкассы:
— Я родился в селе Дирдин, в двух километрах от районного центра Городище. Во время Голодомора имел отца, мать, сестру и трех братьев.
Осенью 1932 года нашей семье стало жить трудно, не хватало еды. И родители, чтобы спасти меня, шестилетнего мальчика, отдали в бездетную семью дяди Андрея и тети Домахи Колесник. Спасибо им, они не отказали, и с ними я прожил всю зиму и весну голодного 1933 года.
Мои спасители, дядя с тетей, не бедствовали, потому что работали в колхозе и получали продпаек. Поэтому страшная беда меня обошла стороной.
И еще очень хорошо помню, чему очень удивился. Потому что, когда вернулся домой, то сразу же пошел по своим друзьям по соседским семьям. В которых уже почти не осталось детей — моих ровесников или меньших и старших. А то и целых семей не было.
Что все эти люди — взрослые и малые, поумирали от голода, я не очень тогда и понял. Потому что об этом в семье не говорили, по крайней мере я не слышал.
А о страшной беде узнал, когда стал подростком. Тогда отец, Феодосий Григорьевич, не раз рассказывал о голоде, который пережили многие жители Дирдина. И о том, что глава колхоза ему поручал собирать по селу мертвых и отвозить их подводой к выкопанным на кладбище ямам.
...Не забудут того ужаса и миллионы жертв и будущие украинцы!.. Чтобы никогда не повторить смертоносные ошибки прошлого. Но построить цветущую, независимую страну. Со счастливым украинским народом.
