Носитель «смертной философии»?
Я не понимаю, зачем Игорь Сюндюков приписывает Григорию Сковороде «смертную философию» («День» от 26 февраля с.г.). Да еще считает его предшественником наших новейших политических изменений. С каких это пор глубокая жизнеутверждающая и жизнесозидающая этика нашего великого украинца сделалась жизнененавистнической и жизнеподавляющей? Ведь, если только смерть, как считает И. Сюндюков (не Сковорода!), уравнивает и царей, и простых людей, то какой смысл имеет даже самое элементарное стремление ко всякому истинному и вечному?
Наше время столь же достойно такого стремления, как и время Г. Сковороды. Очень большой соблазн сделать из своего времени и местонахождения какой-то итог, финиш. Объявить их результатом всего предшествующего. Но ведь это далеко не так. И известнейшие мудрецы прошлого (в том числе и Г. Сковорода) вовсе не идолы, кумиры, истуканы, которых можно достать откуда-то, попользоваться и опять надолго и подальше запрятать. И они не обязаны по первому нашему требованию поставлять нам «формулу истинной демократии» (выражение И. Сюндюкова).
Людей уравнивает не смерть (она их, наоборот, разнооценивает и разлучает), а вера в Бога, т.е. вера в осмысление жизни. Такое осмысление равнодостойно всех и каждого. И оно возможно везде и всегда. И приходит такое осмысление не внешне, со стороны, а внутренне, сущностно каждому думающему человеку.
«Будто Бог — варвар, чтобы за мелочь враждовать», — любил везде и всюду повторять Г. Сковорода. И разве это не так?
Пророк внутренней свободы!
Сергей Глущенко абсолютно прав: я и в самом деле очень неравнодушен к философскому наследию Григория Сковороды (особенно к его этике, то есть используя взгляды древних, науке о том, как человеку жить). Но мой уважаемый оппонент, право же, напрасно приписывает мне «открытие» у Сковороды некоей «смертной философии»; ни термина такого я не употребляю, ни по сути так не ставлю вопрос. Но сам Сковорода (и у него такого термина не было и не могло быть!) четко и ясно пишет в песне 10-й из самого знаменитого своего поэтического сборника «Сад божественних пісень» — и, кстати, вовсе не случайно, что именно эта, 10-я песнь, была особенно любима народом: «Байдуже смерти, Мужик то чи цар, Все пожере, Як солому пожар...».
Конечно, эту этику (а Сковорода проникся ею, изучая древних, особенно Сократа, коего знал в совершенстве) можно именовать как угодно, но важны не термины и ярлыки, важно то значение, которое великий философ отводил в своей этике именно такому взгляду на жизнь (не на смерть; победа над смертью — чистая совесть!).
Что же касается вдохновляющей духовной роли Сковороды в нашей оранжевой революции (признаюсь, что лично я считаю этот общеупотребительный термин не особенно удачным), если хотя бы один из ста среди собравшихся в те памятные дни на Майдане людей проникся сковородинским презрением к насилию над людьми, к жадности, лжи и стяжательству, — то я настаиваю: Сковорода действительно является предшественником наших новейших политических изменений. Ибо он — вестник и пророк внутренней свободы.
В заключение абсолютно солидаризуюсь со словами Сергея Глущенко: поистине, Сковорода вовсе не идол, не кумир и не истукан, «которого можно достать откуда-то, попользоваться и опять надолго и подальше запрятать». Мне кажется, Сковороду необходимо, прежде всего, внимательно читать.
