Мне еще не исполнилось и четырех лет, как началась война. Много чего осталось в детской памяти, а уже юношеское любопытство наступило после освобождения нашего села осенью 1943 года. Помню, как теплыми вечерами «крутили» кино на экране из белого полотна, подвешенном на стене здания. Позже в складском помещении, приспособленном под клуб, показывали фильмы: «Кутузов», «Александр Невский», «Чапаев», «Радуга», «Секретарь райкома» — их мы знали наизусть. Были еще трофейные и военные. Вот на такой фильм — «Третий удар» — я упросил отца пойти вместе. Но больше он никогда не смотрел подобные киноленты: объяснил, что в них нет и капли правды, все вымышлено, такого не могло быть. Но мы радовались: какие непутевые немцы и сообразительные наши! Я думал, что отец чудаковат, не понимает. Откуда же мне было знать, что «стратегия мясника Жукова сводилась к забиванию немецких стволов русским мясом» (Ю. Нагибин «Тьма в конце тоннеля»), что значительная часть советских воинов была расстреляна заградительными отрядами во время боя или энкаведистами перед строем в воспитательных целях? А отец знал. Его мобилизовали через несколько дней после начала войны. Прошел рядовым пехоты до Волги, потом до Эльбы, несколько раз был ранен, вернулся в 1945 году без трофейного велосипеда «Брильянт» — не позволили вывезти (лучше бы не рассказывал). Дважды командир полка упросил энкаведистов не расстреливать отца перед строем за «нарушение» Устава, потому что никто, кроме него, не мог подковать коня. Старшая сестра, 1922 года рождения, окончила среднюю школу и в 1941-ом по вербовке выехала в Ленинград (хорошо рисовала, хотела работать и учиться), пережила блокаду. Весной 1944-го вернулась нищенкой — один скелет, скрученные стопы ног и кисти рук, а куча ветоши с ползающими там вшами, которую опрыскали керосином и подожгли среди двора, напоминала взбудораженный муравейник.
Старший брат, 1923 года рождения, был на оккупированной территории, осенью 1943-го мобилизован на фронт, служил минометчиком 3-го Белорусского. После Восточной Пруссии освобождал Маньчжурию от японских войск. Вернулся в 1946-м с осколками в груди и левом бедре (только легкий труд). Перенес две операции, но все осколки не вынули — с ними и умер в 2002-м. Писал, жаловался, ездил в Чернигов на медкомиссии, но инвалидность не получил, потому что (намекали) нужно было заплатить, а фронтовика не имелось на это средств.
То, что мои родные рассказывали о войне, мне не приходилось ни читать в книгах, ни видеть в кино. Не один раз я слушал рассказы сестры о блокадных днях. Она всегда с уверенностью очевидца объясняла, что осаду города спровоцировали свои, чтобы за горбушку хлеба отобрать у ленинградцев все до последнего, что имело хоть какую-то ценность. Мне не верилось, наверное, потому, что у нас, как и почти у всех крестьян, после голода не осталось ничего: дощатый настил вместо кровати в доме с глиняным полом, самодельная круподерка, кружка из медной гильзы, деревянные ложки, щербатая кочерга, полотняная дерюга, пара сапог на всю семью и небольшой образок Божьей Матери. Он-то и спас от смерти семью, ведь мать была верующей, знала обряды, молитвы, учила этому детей, невзирая на пропаганду и разрушенную властью церковь накануне войны.
А дальше — рассказ брата. Осень 1943-го. Необученных, полураздетых, с винтовками без патронов девятерых юношей из одного села бросили форсировать Днепр. Позади шли «бывалые» с автоматами и выкрикивали: «Ану вперед, немецкие прихвостни!». Брата нашли тяжело раненым в воронке от снаряда. Живых односельчан после этого боя осталось трое (все были ранены).
Как-то я передал брату две книги Виктора Суворова — «Ледокол» и «День М». Вскоре приехал в село, чтобы, как всегда, отметить 9 Мая, к тому же был юбилей — 50 лет Победы. Брат сидел на веранде. На столе — бутылка, сбоку полунаполненный гранчак, накрытый ломтем хлеба. Я поздоровался и увидел в его глазах слезы. Да, он плакал, и уже не от скорби по убиенным (сколько можно!), а от той правды, которая открылась после дважды прочитанных книг, которые дали ответ на все: «Почему, как, кто?» Его сознание избавилось от остатков пропагандистского гипноза. «Теперь я знаю, кто убийца моих ровесников», — и показал на бубнового идола с буквой И (Иосиф), который был в паре с другим идолом — А (Адольф) — эти двое были симметрично изображены в виде игральной карты на обложке «Ледокола».
Сегодня в осаде вся страна. Безработица, мизерные зарплаты и пенсии, не только прожить — умереть нет средств. Народ обнищал до предела, обманут банками и страховыми трастами, инфляцией, ваучерными манипуляциями, а аферисты и ловкачи вместе с властью прихватили все достояния поколений и кичатся, что их бизнес не менее прибылен, чем от голодоморов и блокад — они снова победили...
Сегодня я осознаю правоту сестры и понимаю, почему отец и брат, как и большинство фронтовиков-окопников, никогда не надевали ордена и медали и не забавляли власть своим присутствием на импровизированных праздниках.
Для них день Победы — это только слезы на глазах...
