Испокон веков человеческие существа делились на две основные категории: на тех, кто собственным трудом обеспечивает себя, — хлеботруды, и на тех, кто отбирает плоды чужого труда, — хлебохапы. Термины «хлеботруды» и «хлебохапы» — это из романа Василия Барки «Желтый князь». Примитивные, грубые хлебохапы позднее стали наводить лоск на свои алчные интересы, то есть подыскивать какую-то идеологическую почву под свои действия, хотя цель всегда была одна: на плодах чужих трудов жировать на белом свете.
В начале ХХ столетия в отсталой консервативной Российской империи произошло неординарное событие: появилась организация, которая, захватив власть, провозгласила, что все ее мысли посвящены тому, как сделать труженикам лучшую жизнь. По ее доктрине промотруды (мой термин. — Е.Б.) объявлялись главной силой, которая построит новое, невиданно справедливое общество. А хлеботруды должны помогать в этом промотрудам. Это в теории. Но украинские хлеботруды предпочитали сами решать свои проблемы, без вмешательства государства, каким бы народным оно не называлось. Однако руководящая организация решила, что единственно правильное мнение — это то, которое она исповедует, а все остальные — неправильные. Фанатичная преданность какой-то идее всегда для нефанатиков оборачивалась бедой. Особо опасны фанатики при власти: все должны проникнуться их бредом. Еще Вольтер писал об этом явлении: «...Оскорбленная гордость и бешеный фанатизм настраивают должностные лица государства против людей невинных, все преступление которых в том, что они не разделяют господствующее мнение».
Но преступной является именно власть такого рода. Такая тоталитарная власть была силой навязана Украине большевистской Россией. Преступлений она совершила множество, но остановимся на одном страшном — организации искусственного массового голода. Их было три в Украине ХХ века: голод 1921—1923 годов, Голодомор 1932—1933 годов, голод 1946—1947 годов. Да, в эти годы был неурожай, но если бы была другая власть, то каждый неурожай можно было нивелировать до обычного ограничения в еде, никакого голода бы не было.
Мой отец, Бадин Емельян Максимович, родился в 1904 году в селе Братолюбовка на Херсонщине. Семья жила очень бедно, поскольку детей было восемь, а отец моего отца погиб из-за несчастного случая. Отец был самым младшим ребенком.
И вот надвинулась зима 1921—1922 годов. Старшие взрослые дети уже выехали из села. Осталось в селе четверо: мать, две дочери и сын, то есть мой 17-летний отец. Он вспоминал: «До Рождества еще как-то продержались с харчами, а потом еды не стало совсем. Более зажиточные соседи, знакомые, как могли, поддерживали бедных пищевыми порциями. Но в хате четверо»! Кстати, мать подкармливала в основном сына. Не потому, что он был самым младшим. А потому, что в народе знали: женский организм более вынослив к голоду, чем мужской. Поэтому больший кусочек еды доставался сыну, а дочерям — намного меньше. «Вы, как кошки — выживете, парня, если не кормить, то он умрет», — говорила мать.
Самым грустным было то, что голод 1921—1923 годов можно было предотвратить. Ведь в Европе, да и не только в Европе, было известно о масштабах беды. Шла материальная помощь от ряда европейских стран. Но эту помощь преимущественно отправляли в Россию, в Поволжье. Украинцы были словно людьми второго сорта. Расценивать это можно только как целенаправленную политику наказания вольнолюбивого этноса, который не один год воевал с россиянами-большевиками. Тем более, что афишировался государством только голод в Поволжье, а в Украине как будто его и не было.
Моя мать родом из Новосанжарского района на Полтавщине. Там не было голода. И я помню, как она спорила с отцом, что голода 1921—1923 годов в Украине не было, а отец говорил: «Как это не было? Я же чуть не умер весной 1922 года. Уже ходить не мог от голода. Сестры выносили во двор, и я ел зеленую траву». Радио недавно родилось, телевидения не было, в газетах о голоде не писали, и на Полтавщине не было известно о голоде на юге Украины.
Хлеботруды чувствовали недоброжелательное отношение власти к себе. Видели, что приоритет власть отдает промотрудам. Поэтому бежали из села в города на крупные производства. Особенно массово хлеботруды потянулись в города в период коллективизации. Сбежал из села и отец. В Кривом Роге устроился на шахту плотником. И потому, когда наступил Голодомор 1932—1933 годов, он имел государственную пайку и не умирал от голода в то ужасное время.
А вот мать Голодомор встретила на своем полтавском хуторе. Когда осенью 1932 года забрали у селян весь хлеб, то мой полтавский дед, который до 1917 года был зажиточным хлеботрудом, понял, что наступила такая беда, которой украинцы еще не знали. В систему «Торгсина», которая собирала цветные металлы, отнесли все, что только было в доме: медный таз, самовар, даже девичьи дукачи моей матери. За это дали крупы. Зерно или муку — нет. Но хоть немного запаслись крупами. Был картофель, сушеные вишни, овощи. Старшая дочь деда Степанида находилась с мужем на Донбассе (муж бросил село и подался на шахту). Шахтотрудам выдавали пайку, в том числе и крупами. Степанида отделяла от пайки мужа часть крупы и отсылала родным в село. Такого абсурда, наверное, не было в человеческой истории: у селян не было круп, и они получали их от промотрудов. Мой полтавский дед и трое его дочерей не умерли от голода, но весной 1933 года из-за недоедания и отсутствия хлеба ноги у всех были пухлыми, словно ватными.
Голодомор, его масштабы тщательно скрывались. Иностранцы в городах не видели того ужаса, который происходил на селе. Кстати, от бывших промотрудов также можно было услышать, что голодомора не было. В городах на государственных предприятиях не было. Голод был среди хлеботрудов.
Голод 1946—1947 годов опять был создан искусственно. И опять скрывался. Отец и мать уже были в городе на государственных службах, поэтому имели свои государственные пайки и не голодали. Хлебохапы опять больше всего поиздевались над хлеботрудами.
