В небольшом краеведческом музее в городке Горлицы, расположенном недалеко от лемковского села, в котором родился Богдан-Игорь Антоныч (помните, «...на ярмарку в Горлицях лемки червоне сонце продають»?), поэт изображен на портрете с цветком весеннего шафрана. Ведь битвы и войны заканчиваются, герои отходят в небытие, а весна — каждый год, каждый год есть молодые люди, которые приветствуют жизнь и влюбляются...
Признаюсь, что чаще, чем на Лемковщине, бываю в Перемышле — откуда к ее восточным пределам не так уж и далеко. А кроме этого и здесь есть лемки — как живые, так и мертвые. Мертвый прежний перемышльский епископ Тома Полянский, родом из лемковского села Бортное, которое славилось мастерскими каменных крестов. Он уже 140 лет отдыхает на перемышльском главном кладбище при поэтической улице Словацкого (кстати — польский «вещун» родился ровно на 100 лет раньше Антоныча), а его портрет на памятнике обрамлен петлей ужа, который схватил зубами свой хвост. Говорят — этот уже символ вечности, которая нас окружает...
Это правда: за нами и перед нами — вечность, но над нами — лезвие календаря. Можно бы шутя сказать, что календарь, которым человек, с присущим ему нахальством, распоряжается всем миром, попробовал обуздать пространство времени, это наше самое убийственное изобретение. Потому что он — отражение стихии времени, а эта для нас беспощадная — ровным взмахом косы кладет на кладбищенскую стерню очередные поколения и обмолачивает мертвые тела до голой кости. Убежать от этого Хроносового, календарного голокоста невозможно, можно лишь попробовать хотя бы частичку себя воплотить в слово и надеяться на память и заинтересованность будущих читателей.
Именно этим путем пошел Богдан-Игорь Антоныч, который при рождении получил, как каждый из нас, свое преждевремье — назначенную лишь ему часть вечности для земного бытия. Но еще получил тяжелый багаж, может, и горб, судьбы поэта. Иногда дает он славу, а в очень благоприятных обстоятельствах — и деньги, но всегда дает чувство не приставания к окружающему миру, следовательно — и страдание... Так почему никто из поэтов его не отрекается? Вероятно потому, что они именно для этого и созданы — не умеют иначе, потому что стали бы мертвыми при жизни. Что же... Человек — прихоть Господняя...
В мир приходим, живем в нем и отходим. Ключ к вратам жизни получаем от наших родителей, ключ к вратам смерти выковываем уже сами. Избранные получают еще и ключ к вратам поэзии, но и этот дар капризен, потому что не перед всеми врата раскрываются настежь. Поэтому кое-кому придется всю жизнь лишь стоять перед едва-едва видимой щелкой. Просачивается через нее возбуждающий надежду аромат поэзии, который дает возможность заблестеть несколькими «обнадеживающими» произведениями, но возможности отщипнуть душистого калача литературной зрелости уже нет.
По-видимому, именно такая угроза ужасала Антоныча-новичка, который в «Приветствии жизни» сопоставил поэта с образом рыбы, которая выскочила поверх глади, но «сонця колесом побита в леті, упала вниз. Відтоді є в хвиль меті самітна і німа, хоч молода. Поете! ...мрій снуєш сріблясте волоконце, і вверх глядиш, мов навіжена риба, яка побачила хоч раз вже сонце». Однако быстро оказалось, что врата поэзии раскрылись перед ним широко. В другой же ситуации сегодня об Антоныче просто бы не говорили — воспеваем же только юбилеи успешных. Их имена провозглашаем вечными и записываем в другой вид календаря, вроде бы более приязненный человеку — календарь празднований. Празднований национальных, ведь общественное празднование годовщин писателей — это, кажется, приобретение современного для нас времени наций и национализмов, что нуждается в своеобразных узлах кристаллизации для национальных «мнимых сообществ». Следовательно, национализм (имею здесь ввиду нормальное, не «советское» значение этого слова), будучи очень чувствительным к человеческой потребности сакрализовать духовную культуру и имея готовые образцы в христианстве и античности, поднес и писателей к рангу светских святых, их автографы и портреты превратил на реликвии, а городские площади обсеял каменными и бронзовыми статуями тружеников, или лучше — героев пера. Воспевать юбилеи поэта можно каждый год, в дежурные «летия» рождения, а то и смерти, но общественное воображение наиболее возбуждают годовщины, в которых не менее двух нулей. Такая юбилейная петля повисла над Антонычем...
Может, кто-то скажет, что «петля» — слово слишком грубое, но, по-моему, оно оправдано, всегда же есть риск, что в «святое дело» поэзии вмешаются какие-то новые фарисеи, мастера пустого официоза, которые, «делая свое дело», всегда способные подменить живое слово мертвой мумией и вынести ее для всенародного поклонения. Но с Антонычем это сделать трудно, ведь имеем дело с поэтом весеннего похмелья. Ему не повредит даже организованное идолопоклонничество, кормящее «вечно живые» трухла в тюрьмах настоящих или мнимых мавзолеев, как и выходки постмодернистов, распускающие слухи, что Антоныч еще и нынче слоняется по львовским чердакам (образ почти как из голливудских фильмов о посмертном прозябании вампиров — скованных страхом перед испепеляющими лучами солнца!) Антоныч же вечно живой, но и свободный — в своих стихах, которые не «выбили себе зубы», споткнувшись на пороге второго и третьего тысячелетий, и в дальнейшем пахнут весной.
Здесь одолжу немного чужой мудрости — от болгарского писателя Ивана Давидкова, который впервые стихи Антоныча прочитал одной поздней осенью во Львове: «Я прогуливался улицами и вместе с вихрями осени меня сопровождали виденья из его строф. (...) Много десятилетий прошло после их создания, но они не стали подобными цветам гербария, которые вызывают у нас умиление и воспоминание, как это нередко бывает в поэзии, а дышат магией только что распустившегося цветка...» Именно и потому «весни розспіваної князь» становится кумиром очередных поколений растущей молодежи — хотя бы этих молодых киевлян, которые в не так-то давно прошлом столетии поэта «ходили з ним в люди», читая стихи в общественном транспорте и на улицах и рисуя на стенах домов юбилейные граффити.
Он своим искусством показал красоту, какой она была «з нащада світа», когда наши предки видели мир без очков научных знаний, жалея, что «воли рогами солнце колють, аж з нього кров течет багряна». Поэтому нашедшая им и записанная в стихах красота, которая «була завжди»и так же «завжди буде», привлекая и принуждая дрожать сердца тех, кто входит во время своего личного «привітання життя»...
Битвы и войны заканчиваются, герои отходят в небытие, а весна — каждый год, каждый год есть молодые люди, которые приветствуют жизнь и влюбляются, есть и люди с ожогами от жизни, которые «сповідаються горілці»... Поэтому и Антоныч вечный... Он, как икона самой жизни, которая возрождается с каждой, всегда новой весной...
