Каждое государство как система, при условии, что его деятельность
не вызывает активного сопротивления со стороны народа, стремится стать
тоталитарным, то есть сосредоточить в себе всю полноту ничем не ограниченной
власти. Поэтому уже в самой основе государства заложены зерна отрицания
его самого, так как, добившись своей цели, став абсолютным, это государство
уже не может быть приемлемой нормой организации общества как с моральной
точки зрения, так и с экономической. Примером может быть государство инков,
древнеегипетское государство в период перед завоеванием его Персией и некоторые
другие государства более позднего периода.
Государство в таком случае становится паразитом и существует
только ради самого себя. С легкой руки философов XIX ст. мы считали государство
орудием классовой диктатуры, хотя это не совсем так. Наоборот, часто в
истории встречаются примеры, когда государство прибегает к «революции сверху».
Цель такой революции как раз и заключается в том, чтобы лишить правящий
класс власти и тем самым укрепить власть государства, преобразовать ее
во власть чиновнического аппарата. Для этого государство в борьбе с правящим
классом делает ставку на низы. Цезарь, заручившись поддержкой низов, в
борьбе против патрицианского сената, разрушил республику и положил начало
империи, тиран Писистрат пришел к власти на волне демократического движения.
Вследствие такой революции сверху власть государства не слабеет, а наоборот,
усиливается и становится абсолютной. Там, где это удается, классовая диктатура
заменяется диктатурой государственной бюрократии (Египет, некоторые периоды
истории Китая, Римская империя, государство инков, Россия в период после
Петра I).
Наоборот, правящий класс имеет преимущественный доступ
к государственным должностям, но положение представителя правящего класса
зависит уже не от его происхождения, а от занимаемой им государственной
должности. Так «худородные» Меньшиков, Орлов, Потемкин в иерархии государственной
власти стоят выше, чем благородные Долгорукие, Оболенские и другие потомки
святого Владимира.
Таким образом, прочно связывать государство с классовыми
отношениями, предоставляя им преимущество и не выделяя при этом государство
как самодостаточную организацию, было бы ошибкой. Если бы все заключалось
только в классовых отношениях, то мы на сегодня имели бы идеальное правовое
государство. К сожалению, это не так. Если в пролетарском государстве стало
возможным возникновение такого уродливого явления как сталинщина, то это
значит, что в пролетарском государстве существовали условия для такого
поворота событий, то есть пролетарское государство унаследовало все болячки
государственной организации. Закономерно и то, что все самые мерзкие режимы
XX ст. — фашизм, национал-социализм и сталинизм — прикрывали свою суть
именно идеей социализма. Не укладывается ли это в общую схему, когда государство
в своих тоталитарных делах ищет поддержки у социальных низов общества,
чтобы с их помощью установить диктатуру?
Государство как таковое вообще, а тоталитарное особенно,
не может стать моральным цензором, насаждать свои правила морали. Главное
правило сводится к тому, что морально все, что выгодно государству, а все,
что ему не выгодно — аморально. Поэтому преданность сюзерену (королю, диктатору,
правящей партии и ее фюреру) становится вершиной моральных достоиств, и
между этой преданностью и патриотизмом ставится знак равенства. «За веру,
царя и отечество!», «За Сталина, за Родину!», «Хайль Гитлер!». Разве не
странно, что такое, казалось бы, святое чувство как патриотизм воспитывается
в тоталитарных государствах и превращается в основу их внутренней политики?
Почему именно в этих государствах? Разве это чувство не развито в демократических
странах, где о нем почти не говорят, в то время как в тоталитарном государстве
о нем захлебываются радио, газеты, пропагандисты-агитаторы? Разве это не
вызывает подозрения и не приводит к мнению, что патриотизм становится оружием
и средством подавления любого демократического движения, направленного
на ограничение бесконтрольной власти государства?
Жесткая организация (а бюрократическое государство неминуемо
становится такой жесткой организацией), как известно, сопровождается уменьшением
степени свободы, подавлением свободы выбора и плюрализма. Это касается
и морали. Относительно морали устанавливаются определенные жесткие регламентации,
происходит четкое разделение: что морально, а что неморально. Причем это
разделение касается всех сфер жизни, доходя до абсурда. Это неминуемо,
поскольку тоталитарное государство может существовать только в условиях
однообразия во всем, начиная от философии и заканчивая модой. Одновременно
с этим неминуем процесс расслоения морали на мораль официальную (для избранных)
и мораль подпольную, которая существует и о которой не говорят. Официально
существует только одна мораль, а закон обязателен для всех. Но в обществе,
разделившемся на элиту и массы, так быть не может. Жизнь элиты скрывают
и тщательно отделяют от всего общества. Напоказ выставляют скромность,
аскетизм и любовь к детям с обязательными ритуалами вручения малышами букетов
цветов обожаемым вождям и руководителям во время разнообразных торжественных
церемоний.
Так в чем же заключается классовость государства? В частной
собственности на средства производства? Здесь следует оговориться, что
частная собственность на орудия производства — не изобретение буржуазного
общества. Она возникла на заре цивилизации и положила начало собственно
цивилизации.
Если насильственно внедряется собственность, не способная
конкурировать с частной собственностью, то это не приведет к экономическому
прогрессу, а следовательно и повышению уровня жизни трудящихся. Но если
государство внедряет собственность, недееспособную на мировом рынке, то
чтобы не стать банкротом, оно вынуждено будет закрыть свой внутренний рынок
для иностранных товаров и тем самым не только обеспечить жизнь недееспособному
созданию, но и лишить себя надежды иметь здоровую экономику, изолировать
себя от всего экономического мира.
Но полностью изолировать свое хозяйство от мирового нельзя.
При низкой производительности труда можно компенсировать отсутствие прибыли
только за счет более жестокой эксплуатации трудящихся, за счет увеличения
доли дополнительной стоимости, отчисляемой из зарплаты рабочих. Нищенское
положение общества гарантировано. И вот теперь необходимо подогнать мораль
к экономической базе. Моральной становится нищета. Стремление к лучшей
материальной жизни не осуждается лишь в том случае, если человек не требует
взамен материального вознаграждения. Противоположное расценивается как
корыстолюбие. Иначе говоря, мораль подгоняется под нездоровую экономическую
систему.
Что же происходит с реальной моралью общества? Она разрушается
до самого своего основания. Потеря общеукрепляющих цепей приводит общество
в состояние политической апатии, отчуждает гражданина от государства, трудящегося
от труда. Заметно растут наркомания, алкоголизм, коррупция и преступность.
Общество становится аморальным потому, что аморальным стало государство.
Что же предлагается? Вместо административных рычагов управления
экономикой применить экономические. Разве это ново? Нет!
Весь мир после отмены рабства и крепостничества перешел
на экономические рычаги управления. Теперь мы это выдаем за прогрессивное
начинание. И действительно, по сравнению с периодами сталинизма и застоя
оно прогрессивное, но... Есть одно «но» и довольно существенное. Каким
образом можно перейти на экономические рычаги управления, предполагающие
свободные рыночные отношения (то есть экономическую демократию) при одновременном
сохранении ведомственной и государственной монополии, которая, собственно,
отрицает экономическую демократию?
В чем аморальность монополии? Мы говорили, что мораль —
это свод правил и средств, обеспечивающих выживание и жизнеспособность
общества. Но монополия уменьшает жизнеспособность общества, что особенно
ярко проявилось тогда, когда во всем мире начались процессы интеграции
народного хозяйства и экономики. Таким образом, монополия по своей сути
аморальна. А поскольку экономический уклад жизни и мораль общества взаимосвязаны,
то аморальность экономики неминуемо приводит к аморальности в других сферах
жизни.
Во все времена и у всех народов считалось аморальным, если
отец разбазаривал свое имущество, оставляя потомков нищими. И разве слишком
резким будет утверждение, что после периодов сталинизма и застоя нам в
наследство осталось аморальное государство? Воистину, его очищение можно
сравнить с известным подвигом Геракла, вычистившим Авгиевы конюшни, пустив
туда речную воду. В данном случае водами реки являются гласность и демократия.
Демократия может быть эффективной только при условии полной
информированности народа по всем вопросам общественной и политической жизни.
Только тогда можно быть уверенным, что система в экстремальном состоянии
может принять правильное решение.
Давно известно: маленькая неправда порождает большое недоверие.
Ошибка в стратегии власти идет от недоверия власти самому народу. И когда
власть становится на этот путь, то пожинает плоды недоверия самого народа.
Сколько в результате этого погибло добрых начинаний!
Самое сильное демократическое правительство то, которое
ничего не скрывает от своего народа.
Главным действенным средством информированности народа
и предотвращения превращения демократии в охлократию и диктатуру является
независимость средств массовой информации. Конечно, тут могут быть и потери.
Иногда значительные, но они мизерны по сравнению с той выгодой, которую
обеспечивает независимость средств массовой информации для упрочения демократии.
Не случайно первые шаги любой диктатуры — это подавление и подчинение себе
средств массовой информации. Там, где организующей силой общества является
не убежденность в рациональности данного строя или положения, а насилие,
население может длительное время находиться в состоянии информационного
дефицита, не участвуя в принятии решений, подчиняясь власти. Но такое состояние
неминуемо приводит к потере инициативы, к политической апатии населения.
Апатия растет, но чем выше научно-техническое развитие человеческого общества,
тем опаснее для существования самой диктатуры эта апатия. Ведь без инициативы
населения невозможно сохранить ритм научно-технического развития, утрата
которого предопределяет отставание от других стран мира.
Со временем апатия приобретает характер пассивного сопротивления
власти. Экономические программы не выполняются не потому, что кто-то им
мешает или активно сопротивляется. Нет. Тут проще и сложнее. Чем выше уровень
развития, тем большую роль играет индивидуальная активность, заинтересованность.
А поскольку ее нет, то все делается кое- как. Система становится словно
бы неуправляемой.
Власть допускает следующую закономерную ошибку. Борется
с неуправляемостью путем увеличения аппарата управления, ищет выход, создавая
в каждой отрасли народного хозяйства свой личный аппарат управления, министерство,
ведомство. Власть рассчитывает на то, что когда ей будет «с кого спросить»,
то все в конце концов наладится. На самом же деле достигается полностью
противоположный эффект — к дезорганизации народного хозяйства добавляется
дезорганизация управления. Согласование действий различных ведомств приводит
к потере времени. Аппарат становится громоздким, задыхается от потока исходной
информации, опаздывает с принятием решений.
Что же происходит дальше? Естественная реакция аппарата
— увеличение своей силы и численности. Он превращается в огромный паразитический
механизм, который фактически пожирает весь прирост, то есть народное хозяйство
работает на аппарат. В конечном итоге наступает момент, когда скрытый паразитизм
аппарата управления становится явным. В самосознании народа происходят
качественные изменения. Появившиеся в состоянии дефицита информации разнообразные
гипотезы уступают одному, непреклонному убеждению, что основным злом являются
методы управления, их стиль, паразитический аппарат этого управления и
само его существование. Это изменение в сознании уже необратимо.
Реальность ставит перед украинским народом альтернативу:
или коренное изменение принципов управления, или гибель государства. Государство
больше не может существовать без демократических изменений, без восстановления
самоорганизации общества на основе убежденности членов этого общества.
Можно ли ускорить развитие страны усилением насилия и репрессий,
опять создав режим большого страха? Нет, нельзя. Насилие эффективно только
при наличии сопротивления, но насилие бессильно против апатии, когда население
не оказывает сопротивления, но проявляет инициативу.
Второй аспект. Усиление насилия и установление жесткого
тоталитаризма приведет к глубоким отрицательным международным последствиям.
Народы мира уже усвоили истину, что насилие, совершаемое властью по отношению
к собственному народу, неминуемо трансформируется в насилие по отношению
к другим народам, и мириться с ним не будут.
Для демократического мира необходимо прежде всего ограничение
прав государства над своим собственным населением. Демократическое построение
государства, соблюдение им прав человека — уже не внутреннее дело государства,
а главный вопрос международной безопасности и выживания человечества. На
пути к этому мы в первую очередь должны отказаться от постоянно внушаемой
догмы о «непогрешимости государства и власти», от догмы о приоритете государства
над личностью, от догмы приоритета политических интересов над интересами
общечеловеческими.
Все это может остаться благим пожеланием, если не будет
выполнено основное условие демократизации: независимость средств массовой
информации. Это выгодно и самому государству, поскольку оно будет иметь
реальное представление о настоящей реакции населения при оценке деятельности
правительственных органов. А именно этого больше всего боится номенклатурная
бюрократия. Боится, чтобы обыватель не задумался, потому что обыватель,
который задумался, перестает быть обывателем — в нем просыпается гражданин.
Привлекательный на первый взгляд лозунг «Учиться демократии!»
одновременно вызывает чувство горького сарказма. Как могло случиться, что
только в конце XX столетия мы начинаем учиться тому, что известно человечеству
уже более двух тысячелетий? «Учиться демократии!» — хотим мы этого или
нет — содержит в себе призыв учиться морали. Демократия — это, прежде всего,
децентрализация власти. Даже при четком разделении власти на законодательную,
исполнительную и судебную без одновременного развития местного самоуправления
и передачи власти на места государство сохраняет за собой весь аппарат
насилия. А сохраняя его, оно неминуемо (даже будучи сначала вполне демократическим)
довольно легко трансформируется в тоталитарное со всеми гибельными для
него как политическими, так и экономическими последствиями.
