Традиционные правые переживают кризис по всей Европе. Британские тори, похоже, шагают в самоубийственном марше в направлении к самоизоляции в воображаемой маленькой Англии. Гражданская война охватила правых во Франции, где внук Шарля де Голля покинул голлистов и присоединился к Национальному фронту Жан-Мари Ле Пэна. Даже в Германии несокрушимые христианские демократы очутились на краю скандала. Дела обстоят хорошо только у партии Йорге Хайдера в Австрии — экстремистской правой Партии свободы. Неужели правые Европы обречены на вымирание или на экстремизм?
Я сам не принадлежу ни к левым, ни к правым. Но проблемы правых должны волновать всех думающих демократов, и они не ограничиваются только западной частью Европы. Два года назад я восхищался профессионализмом правых партий Польши и Венгрии, который позволил им прийти к власти. С тех пор они, как и западноевропейские консерваторы — по крайней мере, с политической точки зрения — умудрились испортить практически все. Оба движения на настоящий момент собирают только около 20% голосов при опросах населения. А так называемы посткоммунисты взлетели аж до отметки в районе 70%.
Возможно этот обвал популярности правых в наших новых демократиях может кое-что прояснить о правых партиях старых демократических стран Европы. Потому что как и их западные «коллеги», консерваторы Польши и Венгрии застряли между своим все менее популярным неолиберализмом и все более анахроничными коммунитарными традициями.
Фидеш в Венгрии и Альянс Избирателей «Солидарность» (АИС) в Польше пришли к власти два года назад из-за реакции на их посткоммунистических предшественников. Во время своего правления посткоммунистические партии не слишком раскачивали корабль реформ и не слишком угрожали демократии. Но избиратели были готовы уйти от старых оков — их контингент сильно помолодел в 90-х и, когда реформы начали приносить свои результаты, стали заметны, ощутимы перемены к лучшему. Возможно, людям стало стыдно, что посткоммунисты могут победить во втором раунде демократических выборов в середине 1990-х.
Правые всегда относились к пост- коммунистической интерлюдии как к годам налета саранчи — как ко времени, когда семена реформы были погублены. Поэтому риторика правых стала жестче. Она уже не была неолиберальной. То, что мы слышали, было здоровой формой христианского консерватизма, невиданного со времен де Голля, Аденауэра и де Гаспери — а коммунитарный тон помог выкинуть посткоммунистов за порог.
Правые в Польше и Венгрии воспользовались коммунитарной риторикой христианского консерватизма, чтобы прийти к власти, но сразу после этого они изменили свои начальные программы и правили как неолибералы. Результат был экономически позитивным, но политически провальным. Потому что люди стали спрашивать — если происходит серьезный экономический рост, как объяснить высокий уровень безработицы? Почему у нас внезапно появился подкласс населения, похожий на то, что показывала коммунистическая пропаганда в фильмах об американских городах?
Из-за трудностей переходного периода нарастает усталость. А усталость от либеральной экономики входит в резонанс с нашей памятью. А мы вспоминаем что-то, что называлось Солидарностью, что называло нас равными братьями, что обещало, что о нас обо всех позаботятся. Понятие добра, гражданского общества: в наших посткоммунистических демократиях нужно было все растить заново. Хотя мало кто противостоит свободной рыночной экономике и либеральному индивидуализму в манерах и привычках, нам нелегко было расстаться с этими ценностями.
Два года назад наше новое правое правительство обещало приручить холод рынка теплом человеческого понимания. Но шагая по дороге перемен, они не смогли найти тот язык, который бы примерил их политику с этими целями. Их тепло выглядело лишь политическим раскаленным воздухом.
У так называемых левых и в Польше, и в Венгрии есть язык (принадлежащий бывшим коммунистам) потрясающе циничный, но настолько же эффективный. Он является копией языка, который так успешно используют социал-демократы в Западной Европе. Из-за того, что наши проправые правительства слишком приличны, чтобы использовать язык радикальных правых, они не способны взывать к массовым эмоциям. Кажется, будто их слова расходятся с их делами. Они говорят о семье, морали, нации, но их политика привела к НАТО, к Европейскому Союзу, к массивным иностранным инвестициям, международному капиталу и глобализации — всему тому, что кажется подрывает ценности правого крыла.
Здесь наши правые сталкиваются с той же дилеммой, что и правые Западной Европы — как построить мост через пропасть между рынком и обществом. Помимо англоговорящего мира либерализм никогда не был действительно популярен на Европейском континенте, и консерваторы всегда взывали к патриотическим и религиозным чувствам своих последователей. Поэтому сейчас традиционные правые застряли между популистской линией, которая все еще привлекает избирателей и либерализующими мерами, которые являются основой любого современного правительства. Выбор, перед которым сейчас стоят австрийские консерваторы, похоже подтверждает эту резкую дихтомию. В этом свете Хайдер выглядит не как историческое ископаемое, откопанное в горах и долинах Каринтии, но как авгур будущего для правых по всему Европейскому континенту.
Не так давно раздавалось много разговоров о «кризисе левых», когда лейбористская партия Британии, социал-демократы Германии и демократы Америки должны были выбирать между их старыми социалистическими традициями на пару с традициями Нового Порядка и императивами современной экономики, с отцветающими трудовыми союзами и другими политическими бастионами старых левых. Левые может и не нашли ответов на эти вопросы, но посредством лоскутного одеяла, сотканного из политических методов и риторики, они смогли вернуться в центр сцены. В это же время кажущийся неостановимым марш за рынок, глобализацию и индивидулаизм, который двигал правых со времен Тэтчер и Рейгана вдруг резко затормозил. И коммунитарные традиции правых с их националистическим прошлым, выглядывающим из-за спины, возможно будет так же тяжело оживить, как и старомодный социализм или популизм «нового порядка».
