8. ПОСЛЕСЛОВИЕ
Верховный Совет I созыва родился во время Великого террора. В советские времена, разумеется, он не мог определить свое отношение к 1933 году. Только после парламентской «бархатной революции» 2000 года он отказался от подсчета своих созывов с 1938 года, отменил праздник Великой Октябрьской социалистической революции и морально подготовился вымолвить опасное слово «Голодомор». Накануне 70-й годовщины Голодомора 14 мая 2003 года парламент собрался на специальное заседание, чтобы дать оценку этому событию. С докладом выступил вице-премьер-министр Дмитрий Табачник. Закончил ее он такими словами: «Мы должны донести до мира, что искусственные голодоморы советской эпохи были нашим украинским Холокостом. Это был сознательный геноцид украинского народа, который наложил свой безжалостный отпечаток на всю нашу историю, на национальное самосознание» («Урядовий кур’єр», 2003, 15 мая).
«Оранжевые» политики с их «бело-голубыми» оппонентами тогда еще только зарождались. Политические события находились под контролем Леонида Кучмы. Одной рукой президент Украины объявил 2003 год Годом России, а второй обеспечил ситуативное большинство для рассмотрения в парламенте вопроса об «украинском Холокосте». Конечно, он не догадывался, как российская сторона отнесется к привидению «украинского Холокоста».
28 ноября 2006 года Верховная Рада приняла закон о Голодоморе с определением его как геноцида. Этой осенью она снова соберется на специальное заседание, чтобы принять поправку В.Киселева. Нужно понимать, однако, что Голодомор не был «украинским Холокостом», но был украинским геноцидом! Нам нельзя становиться заложниками нежелания президентов нашей страны прислушиваться к голосу ученых.
9. ОТ АВТОРА
Летом этого года один из моих учеников опубликовал книгу, в которой исследуется голод 1932—1933 гг. в политике, массовом сознании и историографии. Анализируя мой вклад в исследование темы, он подвергнул критике дрейф между политикой и наукой.
Признаю это, но считаю, что ученые, которые объясняют прошлое, а не популяризируют уже разъясненное, должны иметь преимущество перед государственными служащими в формулировке политики памяти. История как наука и учебная дисциплина похожа на все остальные отрасли знания, но она имеет третий компонент: память. Народу, который не знает своего прошлого, угрожает потеря идентичности. Соглашаюсь с моим критиком только в одном: когда ученый обращается к политикам, ему нужно стоять на платформе науки. В другом случае он вычеркнет себя из памяти следующих поколений.
Вмешательство ученого в политику может происходить только с помощью СМИ, то есть с расчетом в поддержку общественности. Поддержка является обязательной, потому что исторические сюжеты представители власти политизируют. Мои исследования по истории Голодомора оказались невыгодными для предыдущей администрации относительно численности жертв (не более 3,5 млн. лиц вместо заявленных В. Ющенко 10 млн.) и отрицание этнической составляющей в сталинском геноциде. Новую администрацию не устраивает моя квалификация трагедии Голодомора как геноцида.
Мы еще окончательно не освободились из плена советского отношения к исторической памяти. Суть его заключалась в умалчивании или переформатировании неудобных фактов с целью конструирования картины несуществующего прошлого. Попытки моих оппонентов упрекнуть меня в том, что я говорю сегодня не то, что говорил в советские времена, имеют своим источником непонимание того, что прошлое было сконструировано и в таком виде отложилось в памяти кого-либо, в том числе — моей. Неосознание этого иногда играло и позитивную роль. Будучи воспитанником советской школы, М.Горбачев не смог оценить последствий осуществленной в 1988 году конституционной реформы, а потому оказался в положении президента без государства. Суть реформы заключалась в достижении «полновластия советов», то есть в устранении от власти партии, которая обеспечивала унитарность советской федерации. После реформы федерация стала настоящей, и граждане разных национальностей, которые привыкли в союзных республиках жить вместе, отдали преимущество независимости. Нельзя сказать, что реформа 1988 года была единственной причиной распада последней мировой империи, но факт, что она подтолкнула ее к смерти.
Выходит так, что историческая память народа укрепляет его сплоченность и стимулирует стремление к независимости. Ее могучий потенциал особенно заметен на переломных этапах бытия. В новейшей истории Украины такой этап положил начало распада СССР. С 1992 года на новых картах Европы начали изображать Украину, оказалось, что по территории она является наибольшей из сугубо европейских государств. Журналист Абрахам Брамберг получил от влиятельного среди американских интеллектуалов журнала «Нью-Йорк ревю» задание познакомиться с новым государством, потусовался у нас в разных кругах и в октябре 1992 года опубликовал статью под названием «В конце концов, не такая уж и независимая». Статья задела за живое руководителей МИД Украины. Обратились ко мне, и в двух первых номерах журнала «Політика і час» за 1993 год появился мой «ответ Чемберлену» — статья под названием «И все же независимая!» Опорой мне в полемике стала неизвестная на Западе история Украины — от самых ее начал, еще до образования Древнерусского государства Рюриковичей, когда киевский князь Аскольд заключил первый государственный договор с византийским императором. Это было в 860 году — 1150 лет тому назад. Отечественная историческая традиция находилась в имперской тени, но существовала. Она стала гарантией независимости во времена, когда новорожденная Украина барахталась в лапах экономического кризиса.
Известный у нас американский профессор Тарас Гунчак рассказывал мне, что эта статья была замечена Российским институтом в Гармиш-Партенкирхене (ФРГ), где он тогда преподавал (теперь это Европейский центр по изучению вопросов безопасности им. Дж. Маршалла). Ее перепечатывали и использовали на занятиях с натовскими офицерами, которые должны были служить в Восточной Европе. Было понятно, что руководители института увидели непосредственную связь между исторической традицией и независимостью Украины.
Американцы продолжают отслеживать ситуацию на Востоке Европы. Только что появилась переведенная на русский язык книга политолога Джорджа Фридмана «Следующие 100 лет. Прогноз событий ХХІ века». Автор думает, что в 2020-х гг. Россия возобновит контроль над постсоветскими странами, но позже снова развалится, на этот раз уже окончательно.
Сомневаюсь, что Россия соберет всех нас в свой железный кулак. Историк в этом вопросе имеет преимущество над политологом. Могу назвать несколько убедительных фактов. В XIX в. наши земли существовали в виде русских губерний и австро-венгерских провинций, но на территории, которую пересекала граница между враждующими империями, формировалась единственная украинская нация! В XX в. большевики дали украинцам права «титульной нации» вплоть до демагогичного права на отделение от федерации, а они взяли и отделились! В ХХІ в. уже речь не идет о «титульной нации» в смирительной сорочке советской государственности, более надежно выглядит концепция «Русского мира». Но неужели граждане Украины добровольно откажутся от самих себя и от своей независимости?
Да и зачем России собирать земли бывшей империи? Имперская традиция противоречит ее национальным интересам. Ну, принял Сталин страну с сохой, а оставил с ракетно-ядерным оружием. Неужели только для того, чтобы Советский Союз назвали Верхней Вольтой с ракетами? Модернизировать нужно не оружие, а общественные отношения.
Чем отличается мануфактурная эпоха Петра I и индустриальная эпоха И. Сталина от постиндустриальной эпохи, в которой живут М. Горбачев, В. Путин и Д. Медведев? Тем, что раньше можно было осуществлять политику гоночной модернизации и иметь от нее выгоду, прежде всего — в вооружении, а теперь такая политика обречена на провал.
Во время советской индустриализации за рубежом закупали единичные образцы совершенной техники, разбирали их на детали, ставили на поток изготовление каждой и налаживали массовое производство. Такое «пиратское» происхождение имел станок под знаковым названием ДИП (Догнать и перегнать). Перегонять с подобной технологией не получалось, конечно, но можно было догнать, и этого хватало.
Однако в постиндустриальную эпоху гоночная модернизация стала нереальной. Когда Михаил Горбачев получил должность генерального секретаря ЦК КПСС и начал знакомиться с регионами, он приехал на ВАЗ и поставил перед коллективом задание — выпускать автомобили на уровне лучших мировых образцов. Можно ли было выполнить эту установку, если завод построили итальянцы в 1970 году на основании технических решений конца 50-х гг.? А теперь перед инженерным корпусом России ставится задание создать собственный вариант зоны высоких технологий по типу калифорнийской Силиконовой долины. Можно догадаться без всяких футурологов, что из этого выйдет.
Постиндустриальное общество основано на свободном рынке, а он опирается на демократический уклад. Самое первое условие для развития демократии и в России, и в Украине — это критическая оценка прошлого. Не стоит прищуривать глаза, когда речь идет о геноциде. Нужно объективно оценить эволюцию той действительно рабоче-крестьянской власти, которая породила сталинщину. Россияне и украинцы должны подойти с одинаковыми, научными в своей основе критериями к оценке общего прошлого, если они желают достойно ответить на вызовы постиндустриальной эпохи.
