Он родился в Киеве. Его предки похоронены на Дворянском кладбище, которое находилось тогда близ Аскольдовой могилы. Дом Бердяевых располагался над оврагом, на склонах которого доктор Меринг развел огромный сад; потом город выкупил этот сад и проложил здесь Николаевскую улицу, в глубине которой построили театр «Соловцов» (ныне имени Франко). Давно уже нет старого дома Бердяевых, их имения в Обухове, квартиры, которую они снимали позднее: все построено заново, остались от того Киева только холмы и долины, рельефы древней земли, которые не говорят нам сквозь дымку лет о забытых тайнах людей, которых давно уже нет.
Бердяев был очень красивым мужчиной. Даже на склоне лет, когда черные кудри поседели и поредели, когда побледнел румянец, который так победно светился на его смугловатом лице, и молодыми оставались только глаза под густыми черными бровями. В нем чувствовались и аристократическая породистость, и физическое, и духовное здоровье, которое придавало его поведению непринужденность и непосредственность. Он не нуждался в дружбе, доверительных отношениях, утешении; не имел ни учителей, ни учеников — и не ощущал одиночества, не знал комплекса неполноценности. Самым близким человеком оставалась жена, которую он пережил не надолго. С тем, что он имел за душой, Бердяев просто и прямо обращался к людям, не смягчая выражений и оценок, бывал желчным и недобрым, но, как правило, это никого не обижало. В его резких суждениях не было выскокомерия; просто это была Личность.
Жизнеописание Бердяева не слишком сложное; тайна этого философа в том, что его мировоззрение не поддается классификации. Жизнь, правда, как раз распоряжалась, к кому и на каком основании его отнести; грубей всего это сделали чекисты в 1922 году, насильственно отправив его вместе с другими русскими интеллигентами в эмиграцию. Бердяев в Париже не чувствовал себя чужим. Его мать, княжна Кудашева, была полуфранцуженка, из рода графов Шуазель; вообще как наследственный аристократ Бердяев имел различные корни, в том числе и польские — через Браницких, и украинские. Его любимый старший брат писал стихи на украинском языке, их родственник Сергей Подолинский считал себя украинцем и был близким сотрудником Драгоманова.
Русским философом Бердяева делало не происхождение и не гражданство, а принадлежность к культуре «серебряного века». Кстати, именно Бердяев в середине 30-х годов подхватил и дал истолкование этому термину, после чего он стал общепринятым.
Бердяев учился в кадетском корпусе и имел право перейти в пажеский корпус в столице, но поступил в Киевский университет. Для человека его среды такой выбор гражданской карьеры был редким, но для Бердяева это означало выбор культуры. В университете он вступил в марксистский кружок и часто там спорил с молодым Луначарским. Эти споры продолжались и в вологодской ссылке, где оказались такие разные люди, как Бердяев, Луначарский, Сергей Булгаков, Савинков. Не пройдет и двух десятилетий, как Бердяев с Булгаковым начнут организовывать христианское движение в эмиграции, Савинков будет искать связей с итальянскими фашистами, а нарком образования Луначарский — консультировать операцию чекистов по его поимке.
Парадоксально не то, что судьбы интеллигентов России так непоправимо разошлись, а, наоборот, то, что при этом все эти люди продолжали иметь что-то общее.
Только на исходе ХХ века, в перспективе времени, используются контуры того широкого культурного массива в России, который был охвачен волнующим предчувствием чего-то нового и породил, в частности, ренессанс «серебряного века». Те, кто принадлежал к этой культуре, были преисполнены веры в силу личности, в ее призвание отыскать и построить в себе весь мир, даже Бога.
Всех их, таких разных по своим судьбам, объединяла идеология богоискания и богостроительства, которая произрастала из веры в силу и свободу человека. В варианте, близком к мистике, это был символизм под сильным влиянием теософии Блаватской и Штайнера. В атеистическом варианте эту идеологию разделяли ультралевые большевики Богданов, Луначарский и близкий к ним Горький. Плеханов и Ленин принадлежали к другому поколению — традиционалистов, которые народническую веру в элитарную Партию дополнили марксистской ортодоксальностью.
По-своему идею богостроительства принял и Бердяев. От марксизма он оставил ощущение объективного значения исторического процесса. Точнее, уверенность в том, что в бытовых реалиях жизни существует какой-то скрытый смысл, который отражается в событиях и вещах, как Марксова субстанция стоимости в вещевой оболочке товара и в его цене. Вся творческая жизнь Бердяева была протестом против бессмысленности окружающего мира, стремлением найти в нем смысл, невидимый безразличному и бездуховному взгляду.
Бердяев был наделен острым проницательным умом, а непокорный характер противопоставил его всем официальным институтам, к которым он с детства питал непреодолимое отвращение. Эти черты приближали его к свойственному русской культуре типу пророка. Бердяев напророчил России длительное увлечение марксизмом, он еще накануне 1905 года сказал, что в русской революции победит не демократия, а Ленин. Он ощущал как приближение катастрофы неизбежность и Первой, и Второй мировых войн. Он предрек приход Гитлера к власти. В этой способности к пророчеству не было мистики; в Бердяеве было чрезвычайно развито ощущение и трагического хаоса, и мировой гармонии.
Бог, как его понимал Бердяев, и был этой гармонией в мире и человеке. Он не принимал представление о Боге как подобии человеческого существа или социального института: Бердяев говорил, что Бог имеет власти меньше, чем полицмейстер. Мир, в котором мы живем, отошел от Бога, и Бог не властен над его процессами; Бог, по Бердяеву, только является человеку в проявлениях красоты, гармонии, добра. Человек должен сам и открыть эти явления, и утвердить их в личности и в мире.
Такие неортодоксальные взгляды создали Бердяеву проблемы с официальной православной церковью. В эмиграции ему были ближе, может быть, католические философы круга Маритена и Жильсона.
Несмотря на трагичность пророческого видения мира, Бердяев оставался трезвым человеком. Его часто упрекали в том, что он защищает социальное неравенство; да, Бердяев утверждал, что люди не одинаковы по своим способностям и поэтому они не будут равными и социально. Но это не значит, что более слабых не нужно защищать. Со всей силой убеждения он выступал против элитаризма, против фашистского разделения наций и людей на высших и низших; он был страстным врагом антисемитизма.
Прах Бердяева покоится в земле Франции, страны, которая дала ему приют, с народом которой он пережил лихолетье войны и оккупации и культура которой была чрезвычайно близка его мировоззрению. Собственно, истоки персонализма Бердяева — в Декартовом «Я мыслю, следовательно, я существую». Для Бердяева восходящим является не бытие, а свобода выбора и решения; он мог бы сказать: «Я мыслю, страдаю и люблю — следовательно, я свободен». Его называли экзистенциалистом, но Сартрово «человек обречен на свободу» звучит более пессимистически. Бердяев, по сути, оптимист. Его трагическое и эсхатологическое видение открывает горизонты активной борьбы со злом. «Апокалиптические пророчества условны, а не фатальны, и человечество... может избежать разрушения мира», — писал он в автобиографии-завещании, опубликованной после его кончины.
Бердяев вернулся на родину и в свой город.
Бердяев — это та Россия, которая остается для современной Украины своей, близкой. Бердяеву была абсолютно чужда потребность в великодержавных «лжесвятынях» и «лжевеличии», которые так необходимы недостойным людям, которые прикрывают свою духовную пустоту имперскими символами.
Величие человека — только в нем самом.
