В статье «Подуви весни в Росії» Франко представляет читателю самый правдивый образ империи, которой правит уже не бездарный, безвольный самодержец, а воспитанная его предшественниками, так сказать, волевыми и талантливыми тиранами, бюрократия. Она грабит национальные богатства, подавляет самые несмелые проявления свободолюбивого мышления в среде интеллигенции, ведет страну к гибели. Не радует это Франко. «Великий ти, генію російського народу, — пишет он, — і нема тобі рівного серед освічених народів усього світу! Не в розумній самоуправі, не в мужній постанові, не в енергійній та витривалій діяльності, не в завзятій ревності при обстоюванні своїх людських та горожанських прав, не в далекозорій та горожанським духом продиктованій солідарності — ох ні! Великий ти в терпінні, в уляглості, в безоглядному і безтямному самовідреченні, в безмежній незлопам’ятності. Недаром твій чільний письменник і мислитель вискіпав і поклав «во главу угла» всього свого світогляду найабсурднішу, найменше відповідну для європейської вдачі євангельську доктрину «несупротивлення злу». Писалось это не только ради того, чтобы высказать сочувствие великому в терпении и в незлопамятстве российскому народу, но и ради того, чтобы показать эти приобретенные украинским народом от россиян в общей неволе приметы.
Это, по-видимому, важнейший вывод из науки Франко о нашем национальном возрождении: оно немыслимо без разрыва родства с невольническим нравом незлопамятного народа, когда его «несупротивлення злу» так нравится рабскому, приспособленческому характеру.
Как писатель и мыслитель, Франко вырос на европейских литературных и философских традициях, известных и его выдающимся соотечественникам-предшественникам. Но если к ним Европа приходила через Польшу и Россию, то для него она была родным домом. В культуре континента Франко — самый выдающийся представитель украинской национальной духовности. Все, к чему притронулось его мудрое перо, имеет мировую масштабность, мастерское совершенство, новизну, все пронизано европейскими мотивами и в то же время украинскими болями и надеждами на собственную государственность.
Франко — великий гражданин Европы. Его творчество — неоспоримое право украинского народа свободно чувствовать себя и находиться в центре европейской жизни, быть не чернорабочим, а одним из зодчих демократического континента.
Как должен чувствовать и вести себя украинский народ в европейском доме, проницательно указывает Франко в «Протесті галицьких русинів проти мадьярського тисячоліття». Он не увлечен австро-венгерским конституционным строем, вообще не считает справедливыми общественные отношения в империи Габсбургов, но ясно видит неудержимое стремление порабощенных европейских народов к демократии и независимости, следит за ним и ревностно заботится, чтобы украинская политическая культура и борьба равнялись на него.
Франко возмущает самовосхваление венгерских шовинистов, которые провозглашают себя носителями европейской толерантности и гуманности, а на самом деле проводят политику мадьяризации украинского Закарпатья. Франко обращается к венгерским правительственным кругам и к венгерской интеллектуальной элите от имени народа, «що живе, безперечно, також в Європі, що був живим огником у сім’ї європейських народів і діяльним співробітником європейської цивілізаційної праці», от имени народа, который, «висунутий долею на саму окраїну Європи, своїми грудьми заступав її як міг перед навалами азіатських варварів і в тій довговіковій боротьбі втратив усе, окрім почуття своєї єдності, окрім своєї національної вдачі, як і свого кровного зв’язку з європейським цивілізованим світом».
По Франко, для украинцев быть нацией — значит помнить о своей кровной связи с европейским цивилизованным миром, о своих заслугах перед Европой в прошлом, а также об ее современных и будущих стремлениях, которые без Украины не могут осуществиться.
Украина как государство стремится быть в Европе, а не на беззащитной границе Европы с Россией. Это обусловлено географическим расположением нашей страны и европейскими генами духовности украинской нации. Это — продиктованная тяжелым историческим опытом цель не только нашего народа, который стремится навсегда освободиться от опасности потерять свою независимость, но и великая политическая цель всего континента, стремящегося на востоке иметь миролюбивое соседство. Этой цели украинская национальная идея может послужить больше всего, защищая европейские и собственные демократические завоевания.
Движение в Европу для нас и для других наций, которые только в конце XX в. освободились от диктата СССР, — это движение из неволи к свободе, к полноценной жизни. Но было бы ошибкой, о чем говорят и размышления Франко, поверить, что общественно-политическое «припізнення» России никогда не будет преодолено. Россия догонит Европу, и ради этого ей нужно просто понять, что ее наилучшей европейской соседкой может стать не Франция, не Германия, не Англия, а ближайшая к ней и неподчиненная ей Украина.
Ясное дело, Франко не мог предвидеть все опасности, которые будут подстерегать нашу политическую независимость. Он не назвал, но почувствовал одну из таких опасностей. Это глобализация. Франко показывает, что национальная духовность и свобода в большей мере зависимы от экономического патриотизма. Глобализация экономики, охватившая сегодня планету, — творение будто бы вненационального мира, где важнейшим будет не национальное, а всемирное гражданство, где экономический и любой другой патриотизм должен потеряться в океане благоденствия. Этот «капиталистический коммунизм» не очень отличается от космополитического марксистского мечтания о безнациональном и бесклассовом человечестве. Глобализация унифицирует быт, вселяет в человеческие обычаи примитивы безнациональной коммерческой культуры. Но в этом якобы демократическом процессе хранится, как видим, гегемония больших государств и их экономик. Чем дальше, тем больше подчиняются им чужие территории, отодвигаются на обочину язык, традиции, исторические ценности, культуры меньших и экономически более слабых государств и народов.
Поэтому, когда нас начинают зажимать тисками своих капиталов трансконтинентальные компании, мы должны услышать Франко, материалистическому идеалу противопоставить идеал духовный, «інакше розвій матеріальних відносин перший потопче і роздавить нас, як сліпа машина».
В статье «З кінцем року» (за двадцать лет до так называемой Октябрьской революции) Франко пишет: «...упадок абсолютизму в Росії буде не нині, то завтра, а конституційна управа дає поле готовим силам до конкуренції. Коли українство до того часу не буде готовою силою, то будьте певні, що й найкраща конституція перейде над ним до денного порядку і куватиме на нього нові ярма». А мы в этих ярмах были…
Перед большевистским переворотом украинство в России не сформировалось как сознательная и хорошо организованная сила. А почему? А потому, что государственническо-националистические взгляды, высказанные группой Михновского, не получили широкой поддержки. Сотни самых энергичных надднепрян верили, что нужно сначала вести борьбу за всероссийскую революцию. Некоторые из них, в первую очередь Леся Украинка, чувствовали, что объединение с великороссами опасно, а поэтому обещали, что будут пытаться, чтобы «так здобуті права не служили переважно інтересам державно- пануючої народності…»
Не удалось. У них не было сил, чтобы это сделать. Можно и так сказать: не услышали, а если и услышали, то не послушали Франко. Он был прав в дискуссии, вспыхнувшей между ним и Лесей Украинкой на эту тему. Следовательно, украинская трагедия XX в. начиналась в XIX в., когда украинцы свой национальный идеал затуманили и приглушили патетикой идеала всероссийской и еще непременно — общечеловеческой свободы. Франко жалеет, что такие люди, как Желябовы и Кибальчичи, не пошли за призывом освобождения Украины, а положили свои головы в борьбе за чужие интересы.
Франко подводит нас к мысли, что равноправие украинцев и россиян заключалось только в том, что они вместе должны были умирать: россияне — за свои, а украинцы — не за свои, а за российские идеалы. В XX ст. они вместе повалили царизм, но благодаря этому была модернизирована и укреплена российская имперская власть; они вместе воевали против фашизма, но порабощение украинской нации со стороны «старшего брата» после войны стало таким же суровым и кровавым, как фашистская оккупация.
Сегодня у украинского народа есть свое государство. Но по-настоящему государственным народом он еще не стал, ведь немалая его часть не освободилась от комплекса неполноценности, от невольнического желания быть счастливым на службе у могущественного соседа. Но это и не удивительно. Ведь наши угнетатели еще с казацких времен, когда они натравливали чернь на старшину, прививали нашей сознательности убеждение, что именно они — лучшие друзья Украины. А наука Франко утверждает, что быть государственным народом — значит осознавать и утверждать свою равнозначность и равноправие во всех отношениях и общих действиях с другими, прежде всего — с соседними государственными народами.
«…Одна з головних болячок нашого національного життя, — пишет Франко, — розрив нашої інтелігенції на два табори — український і москвофільський …». Франко имеет в виду Галичину, но сегодня этими словами можно характеризовать всю Украину, потому что русификация разделила ее на две части. Только теперь речь идет не об интеллигенции, а о целом народе. Национально сознательная его часть постоянно ощущает опасность для нашей государственной жизни, которая находится под контролем и давлением промосковских партий и организаций, промосковских средств массовой информации, антиукраинской деятельности некоторых представителей местной и даже высшей киевской власти. Главный смысл пятнадцатилетней парламентской, общественной, политической и религиозной жизни в независимой Украине — это борьба между сознательным украинством и смосковщенной частью нашего народа.
Франко всю жизнь борется против москвофильства, он знает, что москвофилы — платные агенты царской России, знает, что они есть в Австрии, Германии, Польше, — везде, куда достает взгляд жадного великодержавного глаза. «У такому значенні москвофільство, як і усяка підлість, всяка продажність і деморалізація — це міжнародне явище, гідне загального осуду і боротьби з ним». Эти слова Франко в одинаковой мере касаются и старого галицкого, и нового, сформированного политикой коммунистической России москвофильства, к которому принадлежат нынешние поборники государственного двуязычия Украины, и курса на присоединение Украины к Единому экономическому пространству, за федерализацию Украины и за гипертрофированную переоценку ее принадлежности к так называемой восточнославянской православно-церковной цивилизации, в конечном счете, за отказ Украины от своего европейского происхождения и от курса на вступление в Европейский Союз и НАТО.
В XIX в. случалось, что и польская шляхта называла украинцев москалями. Это отвечало царской политике обрусения всей Украины, ослабляло в пользу польских влияний украинские национальные домогательства. Интересно, что такой взгляд на украинский народ нередко встречался в Западной Европе совсем недавно, до оранжевой революции, потому что европейцы не слышали в городах юга, востока и центра Украины украинский язык. Революция показала, что украинская нация жива — она объединяется и формируется на государственнических основах.
Жалко, этого не поняли, хотя громко об этом говорили, глашатаи и вожди революции. Прийдя к власти, они не развили и не реализовали надежды Майдана на построение украинской Украины. Все осталось так, как было. Не уничтожен ни один памятник времен неволи, не переименована ни одна улица или площадь, которые носят имена палачей украинского народа. Зато увеличилось количество русскоязычных изданий, появилось больше эфира для русскоязычных радио и телепередач. Словом, началось тихое сползание в ту бездну, в которой мы уже были. И толкают нас туда новейшие москвофилы, отличающиеся от своих идейных предков только тем, что, став олигархами, воюют против украинства не только в гуманитарной, но и в экономической плоскости.
Франко пишет: «Будьмо певні, що коли в Росії центр тяжкості від реакційного бюрократизму пересунеться до лібералізму, серед наших галицьких москвофілів народиться стільки лібералів, як грибів по дощі. Вони будуть так само служити чужим богам, так само в ім’я «всемірної любові» обкидати болотом усяку культурну працю на нашім ріднім ґрунті, а в ім’я «вселюдського братерства» ширити серед нетямущих ненависть та погорду до українства…». В советские времена москвофильство осовременнилось, оборотни переоделись в форму НКВД и начали служить компартии с таким же рвением, как служили царским чиновникам. И сегодня они сами себя разоблачают как прислужницкая структура, у которой нет своей идеологии, потому что может быть красной, а может быть и белой, в зависимости от цветов российской государственной власти.
Москвофилы при временах Франко пытались «говорити все і всюди по-російськи». Современные прислужники Москвы из нового и старого поколения пророссийских партий так же пытаются демонстрировать свою антиукраинскость. На русском языке в парламенте, на радио и телепередачах выступают почти все коммунисты, кравчукисты, регионалы и даже некоторые нашеукраинцы. Прикрываясь демократизмом, зависимостью от своих избирателей, а на самом деле ища поддержку у современного хозяина москвофилов, они стремятся сохранить установленную коммунистической Москвой традицию двуязычности, которой было назначено немного растянуть смерть украинского языка.
Когда на Майдане выступали русскоязычные ораторы, агитировали за народного президента и за Украину, казалось, что русский язык не разделит украинскую нацию, а поможет ей строить крепкую национальную государственность. Наивные надежды. То, что было прекрасным и обнадеживающим на Майдане, не стало в практической жизни поддержкой нашей независимости. Идея второго государственного языка как якобы более удобного и более выгодного для определенной части населения в Украине начинает восприниматься спокойно даже «наверху», где должны бы знать, что языковый вопрос — это вопрос жизни и смерти украинского народа и его государства.
Советские идеологи не могли формально запретить украинский язык, они навязали теорию двуязычности украинского народа и воплотили это в жизнь, что на практике означало его тотальную русификацию.
В статье «Двоязичність і дволичність», рассматривая творчество москвофильского графомана Наумовича, Франко пишет: «Здається, що таке рідна мова?.. Мова — спосіб комунікації між людьми, і, маючи до вибору, я беру ту, яка дає мені можність комунікуватися з більшим числом людей. А тим часом якась таємна сила в людській природі каже: «Pardon, ти не маєш до вибору; в якій мові вродився і виховався, тої без окалічення своєї душі не можеш покинути, так як не можеш замінятися з ким іншим своєю шкірою». Раздвоенная психика, искалеченная душа, куски чужой кожи на внутреннем лице — это то, что осталось прооперированной коммунистическими «хирургами» национально безликой личности украинского происхождения.
Франко считает москвофилов национально двуликими созданиями. Такой гибрид полуукраинца и полуроссиянина выводила царская, а в XX в. закрепила сталинская «агрономическая» практика скрещивания национальной сознательности.
Русский язык в современной Украине не преследуется. Он преобладает в быту населения больших городов южной, восточной и центральной Украины. Ему ничто не угрожает, он имеет все для того, чтобы жить и развиваться, быть языком свободного гражданского общения. Но нынешние проводники «москвофилов» добиваются не лучшего его знания, но выставляют его как символ определенной политической поверхностности, а предоставление ему статуса второго государственного языка — как плату за снисходительное отношение России к самому существованию украинского государства и даже… как плату за дешевые энергоносители.
При временах Франко российская интеллигенция не выступила на защиту запрещенного царским указом 1876 года украинского языка. Не выступили даже российские эмигранты, издававшие за границей журнал «Освобождение».
«…Українська суспільність мала нагоду переконатися, що справа українського слова, українського розвою чужа для великоросійської суспільності, що та суспільність також засліплена своїм державним становищем, у справах державних думає (з виїмком немногих високих умом і серцем одиниць) так само, як її бюрократія…» Здесь Франко снова как будто говорит не только о своих, но и о наших временах. Так и теперь — русское общество, выдвинувшее героических людей, которые боролись против сталинщины, не нашло и капли восхищения провозглашением самостоятельной Украины, не поприветствовало этот поворотный пункт в русско-украинских отношениях. И теперь это общество молчит, когда следовало бы заступиться за украинский язык и государственность, показать, что выдающиеся россияне ориентируются не на оборотней, а на национально здоровые украинские силы.
Быть государственным народом — значит «навчитися чути себе українцями — не галицькими, не буковинськими українцями, а українцями без офіціальних кордонів. І се почуття, — пишет Франко, — не повинно бути в нас голою фразою, а мусить вести за собою практичні консеквенції. Ми повинні — всі без виїмки — поперед усього пізнати ту свою Україну, всю в її етнографічних межах, у її теперішнім культурнім стані, познайомитися з її природними засобами та громадськими болячками і засвоїти собі те знання твердо, до тої міри, щоб ми боліли кожним її частковим, локальним болем і радувалися кожним хоч і як дрібним та частковим її успіхом…»
По Франко, любить Украину — это знать ее. Знать ее язык и правдивую историю. Быть частью не донецкой или прикарпатской, а надрегиональной, общей, единой, целостной ее жизни. Франко ставит задание перед украинской интеллигенцией «витворити з величезної етнічної маси українського народу українську націю, суцільний культурний організм, здібний до самостійного культурного й політичного життя…» Следовательно, он определяет нацию как единство культурного и политического первенца народа. Если применить такое понимание самого понятия нации к нашему нынешнему положению, то убедимся, что наша главная беда скрыта в разладе между этими двумя началами. Политическая деятельность наших государственных органов почти полностью посвящена разрешению социальных, общественно-экономических проблем. Четкой и твердо направленной политики в поддержку национального языка, культуры, литературы, образовательной и книгоиздательской системы у нас нет.
Кое-кто считает, что Франко, бывший социал-демократ (или даже марксист), из-за отказа от философского материализма стал стопроцентным идеалистом и вообще отбросил как политик значение экономического фактора в построении национального государства. Но не так все просто и ясно.
Борьба за национальное освобождение — это, в первую очередь, борьба против эксплуатации природных и человеческих ресурсов представителями чужой нации и чужого государства. А поэтому « …національно-економічні питання, — пишет Франко, — самі собою, з залізною консеквенцією пруть усяку націю до виборювання для себе політичної самостійності». Но экономические двигатели свободы не могут обойтись без помощи духовных энергий. Франко признает — и это должно стать законом нашей национальной жизни — что приоритетом в государственном строительстве, материалом, который делает сооружение нерушимым и долговечным, являются духовные, а не материальные блага.
История XX в. дает нам неоспоримый аргумент в пользу такого закона. Политическое развитие в СССР было остановлено на расхваливании коммунистического, вненационального идеала материального благополучия, но не этот идеал, а национальное самосознание угнетенных народов оказалось сильнее. Советологи не предвидели распада СССР, потому что опирались не на анализ роста национально-освободительных тенденций и движений сопротивления, а на экономические расчеты, которые давали им основания думать, что советская система еще немного продержится.
А главная задача советских идеологов заключалась в том, чтобы всю духовную жизнь свести к жизни материальной, к борьбе за коммунизм, в котором ничего не было, кроме желанного комфорта и достатка. Франко пишет: «Все, що йде поза рами нації, — се або фарисейство людей, що інтернаціональними ідеалами раді би прикрити свої змагання до панування одної нації над другою, або хворобливий сентименталізм фантастів, що раді би широкими «вселюдськими» фразами покрити своє духовне відчуження від рідної нації».
Побороть духовное отчуждение городских масс украинцев от родной нации невозможно при помощи насильственных методов, которые были использованы при создании этого отчуждения. Здесь не будет действовать закон клубка — сколько времени наматывали его, столько времени нужно и на его размотку. Потому что как только систематически, целеустремленно и продуманно заработает государственная политика в этом направлении, время на размотку клубка будет намного меньше.
Анализ украинской литературы конца XIX в. Франко заканчивает знаменательными словами: «Ми переконалися, що економічні й соціальні відносини цілого народу переробити чи перевернути — діло нелегке і переходить сили не то кількох одиниць чи груп, але цілих поколінь. Але, з другого боку, ми переконалися, що «дух бодр, плоть немощна», що праця одного покоління, а навіть невеличкої, але рішучої та інтелігентної групи серед того покоління може мати великий вплив на зміну духовного стану, настрою й успособлення цілого народу».
Небольшая группа украинских писателей разбудила и наполнила оптимизмом национального духа и тем самым дала народу заряд для борьбы за лучшее будущее. Национальная культура, духовность по Франко — это не только хлеб, но и воздух. Без хлеба невозможно жить, но, чтобы его приготовить и употребить, необходимо дышать. Надо быть.
Франко критикует Драгоманова за то, что для него «Національність — це не більше, як форма, спосіб вислову, контура, що повинна бути заповнена одним загальнолюдським, чисто, по драгоманівському вислову, загальноєвропейським змістом». Нам сразу вспоминается установка коммунистических идеологов: культура должна быть национальной только по форме, а по содержанию социалистической. Имперские надзиратели боялись национального содержания — хотя это не касалось русской литературы и русского искусства. А чем останутся в истории украинские писатели и художники тех времен, если необходимо было приспосабливаться к этой формуле? А собственно тем, что не подчинились ей, что национальные страдания были не только выражением, но и сутью их творчества. Воздухом и хлебом их жизни.
Естественно, это определяет мера таланта: насколько органично и неразрывно содержание и форма произведения, насколько национальный дух произведения подчеркивает и углубляет противоречивые общечеловеческие признаки и противоречивые устремления. Но первоочередной, приоритетной заботой государственной политики должно стать развитие инициативных творческих сил интеллигенции, которой мы обязаны воспитанием и сохранением нации при безгосударственных временах. Наши высокие должностные лица возлагают венки к памятнику Шевченко, ездят молиться на его могилу в Канев, но этими жестами невозможно скрыть их равнодушие к упадку украинской культуры, к процессу «демократической» и свободнорыночной русификации, который может довершить, говоря словами Франко, денационализацию и окончательное уничтожение Украины.
Однако не может быть, чтобы свобода, за которую страдали и отдавали жизни украинские поколения в течение веков, стала только дверями в пантеон героев, а не воротами в свободную национальную жизнь с будущностью и бессмертностью нашей нации. Мы слишком долго были в неволе. Отчуждение от родной нации воспитывали не только жестокие времена, страх тюрем и страх смерти, но и матери и отцы, которые родным языком своих детей делали чужой язык, прививая им убеждение в своей российскости.
Их не надо и не дай Бог национально перевоспитывать. Но гражданами Украины они должны быть, если хотят жить в нашей стране. А граждане любого государства могут и даже должны быть многоязычными, и их первый долг — знать государственный язык своей страны. Здесь воля нашего государства должна быть неуступчивой, подобной воле европейских демократических государств, где каждый гражданин владеет языком страны, в которой живет. Тем более, что украинские граждане русской культуры не ощущают никаких ограничений в отношении своего языка и национальности. Им следует проникнуться чувством справедливости к украинскому народу. Им нужны знание и правда о нашем народе, нужно не показное, лицемерное поведение политиков Украины, которые пытаются подыгрывать русскоязычной аудитории или общине, а их национальное достоинство, которое вызывает у всех людей уважение.
Совсем недавно сенат США одобрил законодательную поправку, которая объявляет английский язык государственным языком Америки. В ней указано: «Ни одно лицо не имеет права и не может претендовать на то, чтобы правительство США или любой его официальный представитель действовал, общался, оказывал или обеспечивал услуги или материалы на любом другом языке, кроме английского». Это слишком жесткий документ, но он показывает, что языковое разногласие между гражданами даже для такого мощного государства, как США, является предметом обеспокоенности и тревоги. А для нас наибольшей опасностью является именно второй государственный язык, который угрожает нам полной русификацией, как это произошло после его введения в Белоруссии, или еще хуже — расколом государства, как это произошло с Молдовой.
На один из наиболее трудных для решения в современной Украине вопросов — вопрос об объединении христианских конфессий и создании единой поместной церкви как основы консолидации украинского народа — Франко не мог дать и не дает прямого ответа. Но в статье «Воскресеніє чи погребеніє» (1883), выступая против фанатичных проповедников и организаторов наступления католицизма на униатскую Галичину, орден так называемых «змартвихвстанців», Франко формулирует установку, которую при решении этой сложной проблемы следует учитывать и теперь.
Он пишет: «Прийнявши латинський обряд… русини мусили би сейчас між собою та своїми православними братами на Буковині і Україні побачити «неперебутну пропасть», мусили би почутися «вівцею без стада», фрагментом національним без опори й будучини. Католицизм… жадав би від русинів і відречення від руської національної історії з її «гайдамацькими і схизматицькими» героями, і від руського письма… і від руських свят, а хто знає, може, і від руської мови, тої самої мови, котрою говорить 17 мільйонів схизматиків-українців». Прийнятий русинами католицький обряд неминуче мав стати клином і «вбитися в живе тіло нашого народу…, відділити нас від наших братів за Збручем, з котрими зв’язі духової народності ми під загрозою цілковитого винародовлення і остаточної загибелі ніколи виречися не можемо і не сміємо».
Франко защищал перед «змартвихвстанцями», от которых несло духом польского шовинизма, украинскую униатскую церковь, понимая, что она по обряду близка к православной. В нынешней ситуации, когда церковь Московского патриархата, кое- где маскируемая украинским языком, выступает как непримиримый враг сориентированной на Европу украинской политики и, конечно, греко-католической церкви, повторяется история «змартвихвстанців» — только уже не со стороны Польши, а со стороны России. Предостережения Франко несут в себе невысказанный, но в подтексте присутствующий совет. Он заключается в том, что религиозную границу на Збруче, которую стремится укрепить враждебное европейской Украине московское православие, украинцам необходимо сломать. Объединение православной церкви Киевского патриархата с автокефальной церковью православных украинских иерархов, а потом с греко-католической церковью может быть естественным шагом к созданию единой поместной украинской христианской церкви. Знаем, что эту мечту сложно претворить в жизнь, но верим в ее осуществление не столько волей князей церкви, сколько волей государственного народа, который для сохранения своей политической независимости должен добиться объединения своих христианских церквей в единую поместную церковь.
Конституционное отделение церкви от государства не может и не должно запрещать церкви и государству работать совместно в направлении объединения украинской нации. Сложные отношения украинского духовенства и политических лидеров Украины тревожили Франко, который среди священников, своих современников, искал светлые патриотические души, проникнутые национальным, социальным и просветительским воспитанием народа, подобных Маркияну Шашкевичу, Якову Головацкому, Николаю Устиновичу, Антону Могильницкому, Ивану Озаркевичу и другим духовным пастырям, которые в первой половине XIX в. были одновременно церковной и политической элитой Галичины.
На фоне деятельности церковных руководителей, обозначенной бездарным и бездумным морализаторством, отчужденностью от просветительского и национального движения интеллигенции, равнодушием к социальным проблемам общества, появление митрополита Андрея Шептицкого произвело на Франко сильное впечатление. Он почувствовал, что во главе греко-католической церкви стал новатор, который «не промовляє так, як його попередники, звисока, авторитетно, напушеним і ніби маєстатичним тоном, не ходить на ходільницях і не «возвіщає», а говорить попросту, як рівний до рівних, як чоловік до людей… говорить про речі, як європеєць, він сам думає і силує думати кожного, хто хоче розмовляти з ним». Не удивительно, что Франко захотел говорить с митрополитом. Его статья о пастырском послании Шептицкого «О квестії соціальній» — это дискуссия двух мыслителей, до сих пор должным образом не изученная, а между тем в ней заложено немало ответов на вопрос, какой должна быть служба священника не только церкви, но и народу, как сочетать Божье и человеческое право, как сделать церковь питательной клеткой мозга нации.
Франко не мог избежать критическим словом противоречивых положений митрополичьего послания. Действительно, Шептицкий, с одной стороны, признает, что конфликт между властью и народом вызывает не революционный дух народного непослушания, а противозаконное, нелегитимное поведение власти, но, с другой стороны, предостерегает, по Евангелию, что каждая власть — от Бога, поэтому борьба против нее — нарушение принципа христианской веры. Франко доказывает, что Божье право не может быть правом несправедливой власти, не может противоречить человеческому праву. Не знаем, упоминал ли Шептицкий об этих франковских доказательствах, когда сам выступал и действовал против гитлеровской оккупационной власти, прятал от гестапо еврейских детей, обращался к Папе Римскому Пию XII с отчаянными просьбами защитить Европу.
Справедливость франковской критики очевидна и убедительна везде, где он выступает против советов митрополита духовенству «не зачинати боротьби с правительством». Однако не такая она настойчивая и уверенная, когда речь идет об утверждении митрополита, что «розширення теорії пересадної свободи і абсолютної рівності» ведет к такой деятельности, которая может «пхнути наш нарід в безодню нещастя». Понятно, писатель не может согласиться с митрополитом, потому что подавление, или, как он говорит «здавлювання» в себе чувства справедливости, «найсвятішого добра душі», может обернуться потерей человеческого достоинства, искажением сущности душпастырьской задачи. Но здесь Шептицкий и Франко говорят о разных вещах. Теория абсолютной свободы и равенства действительно может привести и приводила к кровавому хаосу, а угнетение в себе чувства справедливости — это страх не перед неограниченной свободой, а перед запрещением свободного слова. С этим люди мирились в тоталитарном государстве и постепенно привыкали к своему рабству.
Дискуссия между Франко и Шептицким важна для нашего времени, потому что она касается вопросов становления единой морали для современной церкви и для создания системы нашей экономической жизни на основах частной собственности. Митрополит справедливо отстаивает право частной собственности на землю, считая его присущим человеческой природе. Писатель, наоборот, считает, что «дійсним власником землі є зовсім не той, хто записаний у ґрунтових книгах». Налоги, которые налагает государство на собственные земли, долги, которые хлебороб-собственник вынужден отдавать ипотечным банкам, долги, которые государство вынуждено отдавать интернациональному капиталу в виде собственности на землю — это для Франко «болячки» его времени, которых не видит Шептицкий. В этом споре митрополит бесспорно прав. Но и Франко говорит правду. Потому что эти капиталистические «болячки» могут перекинуться на нашу действительность, как только в нашем государстве право покупать землю как товар получат чужие. Интернациональный, т.е. зарубежный капитал не должен быть допущен к покупке или даже к временной аренде нашей земли, потому что тогда и действительно может произойти то, как это говорит Франко, что международный капитал положит руку «на приватній власності грядущих поколінь» украинского народа.
В советские времена Франко критиковали за примиренческое отношение к христианской религии. В этом видели потерю материалистической догмы, компромисс с церковниками и вообще оппортунизм в среде галицких социалистов. Сегодня же мы видим, что Франко как лидер крестьянской радикальной партии выступал за сотрудничество прогрессивных политиков с духовенством. Его статья «Радикали й релігія», написана с целью найти поддержку для радикалов среди служителей церкви, преисполнена тем же критическим запалом, что и многие другие антифарисейские, даже атеистические произведения Франко, но вместе с тем автор признает религию как любовь к Богу и к другим людям. Следовательно, еще один пример для политиков наших дней: религия не может быть отделена от политики прежде всего потому, что в своей идеальной чистоте, любви к Богу и к ближнему она служит моральным основанием для деятельности на благо человека во всех сферах жизни и прежде всего в сфере государственного управления.
Франко не сомневается, что вопрос самостоятельного украинского государства «ввійде на порядок денний політичого життя Європи і не зійде з нього, поки не осущиться». Читая его статьи и исследования, посвященные этой теме (представленные в этой книжке по времени написания охватывают более четверти века — 1883 — 1909 гг.), видим, что они касаются важнейших дел, которые встали перед нашим государством и нацией. Франко невозможно воспринимать как политика прошлой эпохи — его предвидения и завещания принадлежат нашему времени. Они будут помогать не только нам, но и следующим поколениям украинского народа не сойти с национально-государственнической дороги, выравнивать ее там, где она искривлена и ведет не вперед, дает иллюзию движения, но держит на месте или даже двигает назад.
Франко видит, что главный враг Украины как государства и нации не где-то там за рубежами, а в ней самой. Это — вымуштрованный веками неволи страх едва ли не каждого украинца быть патриотом, уважать более всего свое национальное достоинство, отстаивать неповторимость и мировое значение украинской истории и духовности. «Всяке людське діло, — пишет Франко, — в далеко більшій мірі виплід людської пристрасті, ніж чистого розуму. А для такого великого діла, як відродження й консолідація якоїсь нації, не біда прийняти в рахунок і порцію національної виключності, односторонності чи, коли хочете, шовінізму. Не бійтеся, коли національні потреби будуть заспокоєні, національний голод буде насичений, то нація відкине шовіністичну справу, розум візьме перевагу над пристрастю, загальнолюдське і спільне над тим, що спеціалізує і ділить».
Здесь речь не идет об агрессивной, воинственной натуре мифологизированного, великодержавного национализма, который ненавидит другую нацию и ставит себе целью уничтожить ее, как это делал с нами российский или немецкий шовинизм. Страсть Франко направлена не на унижение чужой нации, интеллигенции, общественности или государства. Франковский национализм — не железо, а дух. Он направлен против внутренней неопределенности граждан Украины, которые в ее колониальном прошлом привыкли быть на услужении империи и, став гражданами Украины — государства, не столько по идейным убеждениям, сколько в силу привычки, низкой образованности, законсервированных советских обстоятельств своей жизни, пытаются сохранять свое послушание. Все, что неродное, им представляется более приближенным к высшей культуре, к могуществу и благосостоянию. Дух их пересотворения в народ работает, хотя и слишком медленно. Однако у него нет времени, если речь идет об идеологическом формировании законодательной и исполнительной власти. Этот дух не может и не хочет спокойно смотреть на двуликих, перепуганных лидеров нации. Это он поднимает народ на оранжевую революцию, чтобы показать их низость, бездарность, продажность и душевную пустоту.
Франковский национализм — действие на оздоровление духовного естества нашего народа, на заживление ран, которые на нашей земле оставили колючая проволока границ, пожары религиозных распрей, межбратская, может, самая тяжелая ненависть. Это высокоморальная философия, которая не трактует чужую нацию как врага, а подчеркивает в ее культуре и общественной жизни благородные, патриотические тенденции, в которых нужно видеть пример для наследования.
Франковский национализм как современная, испытанная соседними народами идеология должен быть воспринят нашей государственной властью, если она действительно хочет быть одновременно украинской, демократической и европейской. Наша украинская «односторонність» и исключительность заключается в том, что для нас — превыше всего государственный суверенитет. Идеал нашей самостоятельности для нас не может быть заменен никаким интернациональным, цивилизационно-европейским, религиозным или любым другим мировым идеалом.
Мы не должны стесняться своей истории, потому что она — сплошной мартиролог народа-узника и народа-борца, который не сотни и тысячи, как другие народы, а миллионы человеческих жизней отдал за свое государство. Мы боролись за него и создали его в первую очередь для того, чтобы сохранить свой язык и культуру, свою духовную идентичность, свое бессмертное «Я».
Можно бы и так сказать: украинский народ «смертію смерть подолав». Это правда, но — страшно подумать — это победа человеческая, а не Божья, а поэтому не окончательная. Если мы ощущаем потребность и смысл в том, чтобы пасхальной песней ежегодно воспевать Божье воскресение, напоминать о значении Господней крестной дороги, то так же должны в памяти восстанавливать тяжелый путь нашей нации к собственному государству и свободной жизни. Наш народ победил не только чужие силы, которые пытались во что бы то ни стало стереть его с лица земли, но и привитые ему недостатки, о которых пишет Франко:
Чи вірна наша, чи хибна дорога?
Чи праця наша підійме, двигне
Наш люд, чи, мов каліка та безнога,
Він в тім каліцтві житиме й усхне?
І чом відступників у нас так много?
І чом для них відступство не страшне?
«Похорон»
Наша победа — реальность. Но, чтобы она была неоспоримой, природной и окончательной, нам нужно преодолеть что-то намного мельче и в то же время намного страшнее, чем смерть, — болезнь отступничества. Борьба за политический суверенитет украинского народа, которой Франко посвятил свою жизнь, — это также борьба за идеал творческой человеческой единицы. Из характеров и духа таких единиц складывается характер и дух нации. Итак, строить свое государство по Франко означает строить нацию.
