Как и остальные литераторы, и в целом интеллектуалы, Юрий Андрухович откликнулся на события Евромайдана почти сразу. Больше месяца он находился в Киеве, отменив поездку в Австрию, — выходил на манифестации как рядовой участник, выступал и на большой сцене, и среди палаток с литературными чтениями для протестующих. О текущей ситуации мы говорили в фойе Дома архитекторов, который стал пристанищем для части самообороны Майдана.
— Помните, как вас застала весть об избиении студентов?
— Это было в 6:40 утра. Телефонный звонок в моей ивано-франковской квартире. Звонила едва мне знакомая музыкант из Франковска, которую только что били. Она убежала на территорию Михайловского монастыря и звонила оттуда. Ощущение было такое, что она может и не договорить эту фразу: их преследуют, за ними бежит этот «Беркут», бьет их в спину. Безусловно, ужасно проснуться от чего-нибудь подобного. Кроме того, у нее было впечатление, что никто в целом мире этого не видит и не знает. Я оказался в ее представлении единственным человеком, который может что-то сделать. Итак, 6:40 утра, и ты должен спасать мир. Первое, что я сделал — включил компьютер, чтобы посмотреть, действительно ли все так. Увидел на «Українській правді», что событие фиксируется, что идет онлайн-информация. Позвонил депутату Андрею Шевченко — это единственный депутатский телефон, который я имел. Начал вспоминать, к каким послам, дипломатам, заграничным журналистам могу обратиться. Это отняло около полутора часов. В этот момент я и увидел, что мои действия ничего не прибавляют и не отнимают, внимание к этому приковано, и все происходит как происходит. Мое решение заключалось в том, что я, имея авиарейс в Вену, чтобы месяц провести в резиденции в Австрии, решил, что нужно разворачиваться и ехать в Киев, потому что нормально этот месяц в Австрии провести не выйдет. Спокойно писать не удастся.
— Говорят, после 30 ноября мы проснулись в другой стране — причем оценки диаметрально противоположные. В какой стране, по вашему мнению?
— Мне кажется, что мы жили в этой стране. Я вообще не понимаю людей, которые удивляются, которые еще до сих пор просыпаются. В 1991 году Советский Союз никуда не девался.
В 2010, когда Янукович и его люди пришли к власти, он просто воцарился открыто и однозначно. То, что произошло в ту ночь, — безусловно, беспрецедентное кровопролитие. Но с другой стороны — это абсолютно логический эпизод в системе, которая господствует в Украине. Хвататься нужно за голову — как мы вообще допустили то, что этот режим реализовал себя во власти, а не как такие вещи могут происходить.
— Насколько сегодня удовлетворительными являются действия интеллектуального сообщества, по вашему мнению?
— Этот слой людей тем и интересен, что действовать не может, он думает и колеблется относительно каждого поступка. Мне кажется, что здесь есть одна очень важная деталь: люди такого плана начали лучше понимать друг друга, подавать руку, знакомиться, здороваться. Раньше этого не было, существовали моменты взаимного недоверия, неприятия того, что делает кто-то другой. В настоящее время воцарилось временное единство в том, что мы стоим перед каким-то Минотавром. Поэтому в последний момент все начали знакомиться и общаться. Возможно, от этого возникнет какое-то новое качество, если мы этого Минотавра переживем. Пока еще это просто отчаянный жест солидарности, ведь с кем еще нам достичь взаимопонимания? Я, например, уже месяц в Киеве, и за это время лично пересекся и лично познакомился с такими людьми, с которыми мы знаем друг друга десятки лет, но до сих пор взаимная гордыня не позволяла подойти ближе и сказать несколько комплиментов. А теперь перед лицом тотальной опасности все открываются. И это не так уж и плохо.
— Мы говорим о Евромайдане, но на нем активно представлены «Свобода» и Тягныбок — совсем не европейские силы.
— Эта их риторика, направленная наружу, на свой базовый электорат, по моему мнению, уже остается позади. Они находятся в стадии переформатирования — не знаю, осознают ли они это сами. На саммите в Вильнюсе Тягныбоку показывали выставку, связанную с правами геев, и журналисты его прижали вопросом: «Какая ваша позиция?» Он резко ответил, что это все слишком сложные вещи, и ушел. Какой же он ультраправый? Это достаточно неуверенный в себе политик, который из расчета выбрал себе радикально правую нишу, но из-за изменения политических обстоятельств он становится игроком на поле европейских ценностей. Это, безусловно, тактический момент, но их вынудили этим тактическим моментом к тому, чтобы пересматривать свою риторику. Вы не услышите от них теперь антисемитских инвектив. Возможно, от рядовых членов еще да, но уже не от лиц партии. И это — еще один позитив Майдана. Когда один из их представителей на «Громадському телебаченні» 25 раз употребляет высказывание «гражданское общество», прибегая тем самым к либеральной риторике, то какой же это ультраправый? Лучший вариант для «Свободи», как и для всех нас, чтобы они стали такой респектабельной правоконсервативной силой, которая пользуется современной европейской риторикой, солидно занимая правую нишу, но не бросается ни в какие неофашистские крайности. На сегодняшний день это развивается именно так.
— Время от времени — в зависимости от ситуации в большой Украине — оживает тема отделения Галичины. Насколько это реально?
— Я сказал бы так: концепции как таковой не существует. Существует определенный инстинкт самосохранения. Это не оформлено ни в одной программе, нет ни единого политического деятеля или политической силы, которые бы выступили с подобными идеями. Попадаются публичные лица, которые отдаленно формулируют такие вещи. Но все зависит только от дальнейшего развития страны. Если будет вырисовываться реальное и однозначное возобновление российской империи за наш счет, если будут утрачены все последние барьеры, которые отмечают независимую Украину, тогда в течение очень скорого времени Галичина, Волынь, и, возможно, часть Подолья примут решение об автономии или каком-либо еще сепаратистском проекте. Хотя, во-первых, сейчас его некому воплощать. Нет людей, которые бы уже определенное время над этим работали. Во-вторых: отнять у Галичины эту ее идею — большую Украину, эту ее давнюю мечту украинизировать по-своему всю страну — это лишить ее самого смысла существования. Поэтому, думаю, здесь есть определенная бесперспективность. Даже при условии подписания Таможенного Союза или чего-то еще, западноукраинский политикум решит оставаться с «братьями-надднепрянцами» в пределах единого государства.
— Нет ли у вас писательских идей относительно событий последнего месяца?
— События, безусловно, того стоят. Я в настоящее время нахожусь в какой-то странной роли, занимаюсь не совсем тем, чем хотел бы. Поэтому, конечно, мечтаю, чтобы это дало такой результат, когда я как писатель что-то абсолютно новое скажу об этом. Беда в том, что ситуация, которую мы переживаем, не является уникальной для прошлого ХХ века. Многие общества через нее проходили, тысячи гениальных писателей уже написали прекрасные романы о диктатуре и сопротивлении диктатуре. На этой тематике, собственно, держится лучшее литературное наследие ХХ века. А я хотел бы писать что-то на уровне нынешнего, уже ХХІ века. Не могу обещать, что эта революционная волна отразится на том, что я пишу, в форме романа или хотя бы рассказа. В любом случае, это довольно ощутимо отражается на моей личной жизни, это меня меняет, значит, будут изменения и в творчестве.
— Что дальше — для всех нас?
— Думаю, что мы не смогли как следует ступить дважды в одну реку: повторить 2004 год невозможно. У нас есть немного больше года, чтобы очень хорошо подготовиться к президентским выборам и довести ситуацию до логического конца, то есть лишить этот режим власти. Они не имеют поддержки ни по каким показателям и меркам, они должны эти следующие выборы просто проиграть. Задача заключается в том, чтобы таким образом их, выборы, провести, чтобы не дать исказить их результат. Придут во власть другие люди — будем разбираться с ними. Потому что рай все равно не наступит. Будет тоже плохо, но не будет настолько ужасно, как сегодня. Мы сможем хоть немного передохнуть, устранив непосредственную угрозу диктатуры и Таможенного союза, или как там его назовут. Снова начнем становиться людьми, более-менее открыто и смело говорить и дискутировать. Окончательно двинемся в сторону Европы. Нужно выбраться из Мордора, а после уже спокойно разбираться с тем, что вокруг нас происходит.
