В начале Второй мировой войны один из величайших поэтов ХХ века Уистан Хью Оден написал стихотворение, где рефреном повторялось: «Мы должны любить друг друга или умереть».
Правила отношений между народами не отличаются от тех же правил между людьми — точно так же не надо делать другому то, чего не хочешь себе. Но в качестве народов люди ведут себя как существа намного моложе возрастом. Поэтому так важно, что в современную эпоху главы государств, выражая волю народов, обращаются к другим с просьбой о прощении.
Объединенная Европа начиналась в 1963 году, когда Шарль де Голль и Конрад Аденауэр подписали Елисейский договор, что стало актом немецко-французского примирения. Без этого ее не было бы. Почти тогда же, в 1965-м, польские епископы направили немецким письмо, со словами «прощаем и просим прощения». А в 1970 году на варшавском кладбище канцлер Вилли Брандт опустился на колени в знак скорби и памяти по евреям, уничтоженным нацистами. Так начиналось немецко-польское примирение.
Известно, что сейчас, хотя и с трудностями, — происходит польско-украинское примирение, еще более неспешно дело идет к украинско- российскому. На наших глазах происходит «сшивание» Европы.
Важно видеть масштаб задачи. Только при готовности жить в единой Европе примирение достижимо. Например, проблему Косово можно решить лишь в масштабах устройства Балкан в целом, а не в пределах Косово. Примирения после двух мировых войн, оставивших множество глубоких ран, можно достичь, только осознав их как общеевропейскую гражданскую войну. Европа имеет духовные истоки, единые для всех стран, — и гражданские войны, вспыхнувшие в них (самые ожесточенные в России и Испании) имели основой общеевропейские духовные течения. «Белая» романтика столкнулась с «красной».
Испания путь примирения прошла. В десяти километрах от знаменитого Эскориала с пантеоном испанских королей, в горной долине на площади 1300 гектаров раскинулся величественный мемориал, воздвигнутый в память о жертвах гражданской войны. Это место называется «Долиной павших». Причем строить его начали через чуть более десяти лет после ее окончания, при Франко. И создавал его архитекторэмигрант.
В семидесятые, при мирном переходе от авторитарного к демократическому режиму между политическими силами страны был подписан пакт Монклоа (по названию правительственного дворца), в котором они пошли на взаимные уступки. И само название этого документа с тех пор стало синонимом для компромиссных соглашений, направленных на примирение и стабилизацию.
Насколько удачен был курс на национальное примирение, свидетельствует один из крестных отцов испанской демократии Жискар д’Эстен. В 1978 году он был в Мадриде с официальным визитом. В конце своего пребывания президент Франции дал прощальный обед и вместе с женой, приветствуя гостей, обходил салоны. В одном из них, пишет Жискар д’Эстен, «я увидел, как ведут беседу король, его сестры и престарелый лидер компартии Сантьяго Каррильо... вдова генерала Франко, премьер-министр Адольфо Суарес и совсем еще молодой генсек социалистической партии Гонсалес с супругой. Можно ли представить себе нечто подобное во Франции?»
Когда-то государственная политика осуществлялась через «собирание земель». Сегодня же идет «собирание правд». Один из политиков в связи с распадом СССР сказал о «взорванных народах», что можно отнести ко всей Европе в ХХ веке. Политики, заслуживающие, чтобы их называли политиками, отличаются тем, что заживляют эти раны.
В 1984 году французский президент Франсуа Миттеран и немецкий канцлер Гельмут Колль встретились под Верденом, где в Первую мировую войну шли самые кровопролитные сражения, и скрепили руки в символическом пожатии, — было подтверждено, что из символа братоубийственной розни это место стало символом памяти. Вся Европа усеяна местами сражений или лагерей, где полегли миллионы. Единой она станет, когда ее карта будет покрыта значками не массовых смертей, а таких мемориалов — чтобы пролитая кровь питала семена не мести и ненависти, но скорби и поминовения. Даже самые жестокие и бесчеловечные события могут быть превращены в бесконечный источник памяти. Пример тому — история отношений после войны между немцами и евреями и между немцами и русскими.
После Второй мировой войны ненависть к немцам и требование подвергнуть их бойкоту звучали в Израиле повсеместно. Автор статьи в газете «Едиот Ахронот» утверждала: «Мы должны укоренить ненависть к немцам в сердцах наших детей и их потомков». Она требовала не импортировать в Израиль «даже булавки, даже шнурка для ботинок, произведенных немцами» и предлагала: «Если в одной из поездок, в поезде или на корабле мы встретим немца, мы должны плюнуть ему в лицо: это нельзя забывать». Редактор газеты «Ха-арец», Гершом Шокен, предложил принять закон, запрещающий евреям всякий социальный контакт с немцами, в том числе и случайный, например, между туристами, живущими в одной гостинице за пределами Германии. Этот закон также должен был запретить гражданам Израиля посещать Германию. По словам историка Тома Сегева, «в первые месяцы существования Государства Израиль создавалось ощущение, что оно будет бойкотировать Германию вовеки. Такова была инстинктивная политика. Большинство израильтян воспринимали этот бойкот как своего рода национальный долг евреев перед погибшими».
Но отношения между двумя странами сдвинулись с мертвой точки и, пусть понадобились десятилетия, пришли к примирению. Германия внесла большой вклад в экономическое развитие Израиля и до сих пор осуществляет программы, направленные на поддержку евреев, решивших поселиться в Германии. Она попросту ведет себя как другая страна. Именно глава послевоенного израильского правительства Давид Бен-Гурион пустил в обиход понятие «другая Германия», и все пятнадцать лет, пока оставался на этом посту, он неустанно повторял, что «Германия Аденауэра и социал- демократов — это не Германия Гитлера».
Уже в годы войны подспудно начиналось примирение между немецким и населявшими Советский Союз народами. Местные жители по множеству свидетельств относились к пленным с сочувствием. Многим было видно, что это — такие же люди, как они сами, которые не по своей воле оказались здесь. И множество писем, оставшихся от погибших немцев, свидетельствует, что понимание абсурдности войны было и на другой стороне.
Вот строки из последнего письма своей маме погибшего в 18 лет Гуго Томбринка: «Мне страшно. Я не знаю, зачем мы здесь и что будет с нами завтра.» Унтер-офицер Вольфганг Буфф, погибший в 27 лет, вёл дневник: «Как бы я хотел мира этой несчастной стране.» Он хотел стать священником... Юрген Бертельсманн пропавший без вести, по профессии учитель рисования, писал жене: «Удивительная страна. Не врагом бы я хотел придти к этим людям...» Сейчас их «фашистскими гадами» не назовешь...
Посещения главами государств мест памяти становятся естественной частью визитов. Это краеугольный камень отношений: мы сделаем все, чтобы такое не повторилось. Шредер и Путин во время последнего визита немецкого руководителя в Россию вместе пришли на Пискаревское кладбище возложить венок с надписью «От президентов России и Германии». Рядом с этим — множество сообщений об упорядочении немецких военных кладбищ, разбросанных по всей европейской части бывшего Советского Союза, и долгий список гуманитарных акций, выполняемых немецкой стороной. Или скромное сообщение о том, что представителям Красного Креста Германии передано сто писем немецких военнослужащих, воевавших в годы Второй мировой с СССР, адресованные родственникам, но не дошедшие до своих адресатов, письма родных на фронт, найденные в российских военных архивах, — которые могут теперь дойти до их семей.
Только жестами государственных деятелей, конечно, примирения не достичь. Ни между нациями, ни внутри страны. Оно должно вырасти в обычных гражданах. До сих пор многие ветераны отказываются принять установление памятников на немецких военных кладбищах. А посещение Путиным в марте этого года мемориала жертв репрессий в Норильске, где он возложил цветы и почтил минутой молчания память узников Норильлага — части ГУЛАГА, прошло практически не освещенным прессой. Нет в России до сих пор и памятника жертвам гражданской войны, подобного испанскому. Так что путь к примирению бывает долгим.
Можно вспомнить и о нетерпимости, которой сопровождались визиты Папы Римского Иоанна Павла II, происходившие в последние годы, в православные страны — от Греции до Украины. Хотя именно он выступил с беспрецедентными акциями покаяния за совершенные католической церковью несправедливости: от недавних, как недостаточное участие католиков в защите евреев от нацистской программы уничтожения — до уходящих в глубину веков: за жестокости инквизиции, насилие миссионеров по отношению к индейцам, Варфоломеевскую ночь, крестовые походы; за несправедливости, совершенные по отношению к другим конфессиям, в том числе православным; за дискриминацию по отношению к женщинам и национальным меньшинствам. При его деятельном участии реабилитированы Галилей, Бруно, Савонарола, Гус и Лютер.
Дело, конечно, не в отдельных актах: во всех подобных случаях церковь отступала от своей сущности, от духа любви — и теперь возвращается к своим истокам.
Папа Римский — безусловно, выдающаяся личность. И в этом все дело. На примирение способна только личность. Как говорил архиепископ Десмонд Туту, глава Комиссии справедливости и примирения в ЮАР: «Наши лидеры сумели пойти на непопулярные компромиссы, даже против своих убеждений, поскольку им хватило мудрости понять, что только так можно все-таки достичь мира. Де Клерк выказал много мужества, проводя свои реформы, но кроме того ему был дарован не мстительный и неуступчивый партнер, а почти святой в своем великодушии Нельсон Мандела. Белые не желали уступать ни пяди, а освободительное движение настаивало на том, чтобы чуть ли не все они прошли через процессы, аналогичные нюрнбергскому. Оба лидера не вняли их требованиям.
Кто мог возразить Нельсону Манделе, когда он, после двадцати семи лет тюрьмы, сказал: «Давайте простим их». И он, и де Клерк видели в противнике человека, видели его боль. И если этого нет, любой мирный процесс обречен на провал».
Примирение — долгий напряженный труд. Комиссия по примирению в Таджикистане, где за четыре года гражданская война унесла 150 тысяч жизней, а страна как целое перестала существовать, собиралась 33 раза, прежде чем удалось достичь соглашения. На первых встречах представители сторон не хотели даже жить под крышей одной гостиницы. Но настойчивость в стремлении к достижению цели дала свой результат. Примирение — это как при- земление, приближение к миру, — который прежде всего есть состояние гармонии. Маленькими шажками, каждый из которых дается непросто.
Но есть ли альтернатива? Только бесконечные жертвы, как в Руанде, где за четыре месяца одной народностью было вырезано восемьсот тысяч человек другой (как всегда, в основном мирных жителей). При этом войне свойственно расползаться на соседние страны, как и произошло в 90-е годы в Африке после руандийского геноцида. Происходящее там стали называть африканской мировой войной. В подобные конфликты неизбежно оказываются втянуты подростки и дети, совершающие самые жестокие из преступлений: часто они просто не успевают усвоить самые первые моральные начала, как это происходит в мирной жизни, и их абсолютно ничего не сдерживает. Как сказал один из участников Комиссии по примирению в Сьерра- Леоне, они нуждаются в реабилитации, а не в наказании.
В чем же суть примирения? В том, что люди начинают разговаривать друг с другом. И разговаривая, постепенно могут рассмотреть лицо человека за маской. Ведь чтобы убить человека — надо сначала перестать видеть в нем человека.
У каждого народа есть пословицы и поговорки — то, что мы называем народной мудростью. И говорит она у разных народов об одном, будто сложена одним человеком. Тому, кто любит свой народ, противоестественно убивать человека из другого народа, который любит свой. Потому что любят они одно.
Вражда начинается с того, что люди не знают друг друга, — а не знают, потому что не говорят. Примирение — это возвращение к разговору.
Ученые находят ритуал примирения у самых примитивных народов. У двухлетних детей, с их «мирись, мирись, мирись и больше не дерись». Даже у животных. Это очень древнее искусство, которым необходимо владеть.
Американские индейцы подарили человечеству знаменитые образы закопанного топора войны и курящейся трубки мира. Мы должны закопать топор войны и закурить трубку мира — или умереть.
