Продолжаем заочную дискуссию экспертов «Дня» и «Российской газеты», см. «День» от 2.02.2010 г.
Случилось так, что не один год и даже не один десяток лет мне приходилось высказываться на эту, можно сказать, «извечную» и неизбывную тему. Не буду вспоминать давнее, годы 60-е, обращусь к временам поновее. В 1989 году, в пик «гласности» и «перестройки», в Украине была создана РАУ — Республиканская ассоциация украиноведов, объединявшая ученых, изучавших историю и культуру Украины. Ее задачей было стимулирование и координация исследований проблематики, ранее игнорированной или вообще запрещенной (с этой целью была разработана программа «Альтернативных и компенсационных исследований»). И с самого начала одним из главных направлений работы РАУ стало обращение к сложным, искусственно политизированным и малоизученным или сфальсифицированным вопросам украинско-русских отношений. Уже 20—23 декабря 1990 года мы провели четырехдневную (!) Международную научную конференцию «Украина и Россия». На ней было заслушано 66 докладов и 50 сообщений. Выступали украинские ученые разных поколений — Ярослав Исаевич, Виталий Русанивский, Ярослав Дашкевич, Петр Толочко, Игорь Юхновский, Михаил Брайчевский, Мирослав Попович, Вадим Скуративский, Юрий Пахомов, Валерия Ничык, Анатолий Свидзинский, Оксана Пахлевская, Сергей Билокинь, Ярослав Грицак, Оксана Забужко и многие другие. Впервые приехали в Украину и выступили с докладами на конференции известные в научном мире на Западе представители украинской диаспоры — Омельян Прицак, Ярослав Пеленский, Игорь Шевченко, Марта Богачевская-Хомяк, Роман Шпорлюк, Джордж Грабович (США), Богдан Гаврилишин (Швейцария), Петро Потичный, Ольга Андриевская (Канада), Роман Сольчаник (Германия) и другие. Широким было и представительство иностранных ученых: Джон Решетар, Майкл Рывкин, Едвард Кинен, Генри Гуттенбах (США), Рикардо Пиккио (Италия), Анжей Хойновский, Флориан Неуважный, Стефан Козак (Польша), Андреас Капелер, Стефан Кукс (Швейцария), Иван Ванат (Чехо-Словакия), Ганс Иоахим Торке (Германия). И, разумеется, мы в первую очередь заинтересованы были в участии известных русских исследователей и литераторов. Приглашения были направлены Вадиму Кожинову, Едуарду Скакунову, Андрею Лошакову, Геннадию Новикову, Юрию Афанасьеву, Юрию Лабинцеву, Геннадию Санину, Вадиму Черных, Виктору Киселеву, Михаилу Дмитриеву, Виктору Котову, Галине Старовойтовой, Нине Надъярных, Алле Латыниной, Марине Громыко, Льву Аннинскому, Анатолию Стреляному, Игорю Золотусскому, Петру Палиевскому, Михаилу Булгакову, Михаилу Пашкову, Борису Флоре, Вадиму Черных, а также Дмитрию Оболенскому (Англия). Почти все они проявили живой интерес к конференции и приняли в ней участие. В моем архиве (а я был тогда президентом РАУ и, соответственно, председателем Оргкомитета конференции) сохранилась часть соответствующей корреспонденции. Вот некоторые из ответов. Вадим Кожинов: «Сердечно благодарю за Ваше приглашение на конференцию «Украина и Россия». С глубокой радостью приму участие в этом столь важном и насущно необходимом сегодня разговоре. Как Вы, вероятно, знаете, я, так сказать, «теоретик по природе. Поэтому доклад мой будет посвящен самым общим проблемам. Я бы озаглавил его так: «Современные размышления об историческом единстве Украины и России» (...)». Михаил Дмитриев: «...В качестве темы моего выступления я хотел бы предложить вашему вниманию следующее: «Религиозно-общественные движения на Украине и в России во второй половине ХVІ — первой половине ХVІІ века: степень общности и различия». Юрий Лабинцев: «...Лично меня огромная проблема эта волновала всегда, занимаюсь ею давно и потому хотел бы предложить Вам следующую, быть может в чем-то и неожиданную, тему для выступления: «О необходимости создания в Москве Института украиноведения» (...)».
С огромным интересом ожидали мы участия в конференции Юрия Михайловича Лотмана, имея его предварительное согласие. Но случилось несчастье: умерла его жена Зара Григорьевна Минц, и он не смог приехать, принеся свои извинения.
Должен сказать, что большую помощь в организации конференции нам оказали Институт славяноведения и балканистики Академии наук СССР и Ассоциация украинистов Российской Федерации. Почему я об этом сейчас вспоминаю и зачем привожу некоторую информацию о делах двадцатилетней давности? Да потому что горько видеть (и слышать), как, извините, деградировали мы в наших отношениях и морально, и интеллектуально. Двадцать лет тому назад было воодушевленное желание понять друг друга, был уважительный диалог и рассчет на доказательность высказываемых суждений. Этот дух царил и на нашей конференции, и в последующих дискуссиях интеллектуалов. Ныне этот уровень утрачен почти безнадежно в среде политиков и политиканствующих невежд и далеко не всегда почитаем культурной публикой. Но тоска по нем жива! Вот и вышло, что публикация газеты «День» — «Какую Россию мы любим?» — и ответная публикация «Российской газеты» — «Какую Украину мы любим?» — стали своего рода свидетельством потребности и желания прорываться (проталкиваться?) сквозь заслоны предубеждений. Но дело это не столь простое, одних желаний и даже настоятельной потребности мало, нужна достаточная осведомленность, а ее-то подчас и не хватает. Велик соблазн руководствоваться привычным пониманием вещей, а то и судить понаслышке. Пусть извинят меня русские коллеги, но я вынужден привести примеры таких суждений понаслышке, а то и хуже: суждений «времен очаковских и покоренья Крыма».
Самое яркое и неистребимое из них — это утверждение о «ломаном галицком наречии», на котором будто бы принуждают говорить в Украине русских, унижая их и «уничтожая украинский язык» (Глеб Павловский, но не только он). Упреки в некоем «галицком наречии» слышало несколько поколений украинцев, начиная с ХІХ века. Это была важная составная часть серьезных политических обвинений — в мазепинстве, сепаратизме, австрийской интриге и т.д. Систематический и агрессивный характер эти обвинения обрели в пропаганде киевского «Клуба русских националистов» (так с гордостью называли себя эти люди), который был ударным острием «общерусского» национализма начала ХХ века и «общерусского» черносотенства; не менее яркой была и риторика представителей этого политического течения во всех Государственных Думах — от первой до последней. Ей-Богу, стоит почитать!
Но вот революции, гражданская война. Красное войско царского генерала Муравьева, штурмом взявшее Киев, расстреливало на его улицах за сами звуки украинского слова. Гораздо учтивее (по отношению к языку) была белая гвардия Деникина: в Киеве и Полтаве она просто запрещала издания и срывала афиши на «галицийском наречии». Русский писатель, украинец Владимир Галактионович Короленко пытался объяснить деникинскому начальству, что это никакое не галицийское наречие, а украинский язык — но безуспешно.
Идем далее. Конец 20-х — начало 30-х годов прошлого века. По инициативе и настоянию Сталина в Украине осуществляется планомерный погром институций национальной культуры, созданных в первые годы после революции (годы «расстрелянного возрождения»), инсценируются политические процессы над интеллигенцией, самым громким и разрекламированным из которых был т.н. процесс СВУ — сочиненный в кабинетах ГПУ «Спілки Визволення України» (судилище проводили в марте 1930 года в Харьковском оперном театре, и в народе говорили: «Опера СВУ, музыка ГПУ»). В развитие этого и других судилищ, да и помимо их, в рабочем порядке (в порядке борьбы с украинским «социал-фашизмом») были арестованы, сосланы, расстреляны тысячи представителей украинской интеллигенции — писателей, ученых, учителей, кооператоров, геологов, архивистов, артистов, врачей и т.д. и т.д. — и... языковедов! Да, от них очищали Украину с особенной настойчивостью, в первую очередь, ликвидировав «Інститут української наукової мови» как опаснейший очаг петлюровщины. Аргумент: языковые диверсанты пытались создать искусственный «галицкий» язык и заменить им «настоящий» украинский язык. Откуда же столь великая любовь властей к «настоящему» украинскому языку, свирепствовавшая и все последующие десятилетия (изменение правописания, цензура над словарями — строгие указания удалять из них «диалектизмы», «архаизмы», «редкие слова» и всячески калькировать русскую лексику; уже в 60-е и 70-е годы, на моей памяти, нам в издательства «спускали» списки запрещенных слов)?! Как вы думаете, это прихоти стилистического чутья и вкуса начальников государства или все-таки их стратегическая политическая мудрость? Проще говоря: звериный страх перед украинским «сепаратизмом»? И где вы еще в Европе (и мире) ХХ века найдете примеры такой опеки над национальным языком — опеки огнем и мечем, кнутом и отравленным пряником?
К счастью для нас (и к несчастью для недругов «галичанства»), украинский язык, несмотря на века преследований и прямых запрещений (книгопечатания, газет, школ), несмотря на все издевательства над ним, несмотря на ограниченность его функционирования и ныне в глубоко русифицированной Украине, где его статус «государственного» откровенно фиктивный, — жил и развивался. Конечно же, он уступает русскому, никогда не знавшему притеснений и ограничений, обслуживавшему и обслуживающему жизнь огромного государства, — уступает в масштабах функционирования, в быстроте усвоения международной лексики, в обслуживании специальных технологических сфер, в изобретательности городских арго и уж, конечно, в богатстве блатной «фени». Но ничуть не уступает в возможностях выражения всех нюансов достойной человеческой мысли, изгибов душевной жизни, высот духовных порывов, силы страстей. Тут резервы наших языков вполне сопоставимы. Не буду ссылаться на классиков, но обратитесь к нынешним нашим поэтам и прозаикам, социологам и философам. Украинский язык вышел далеко за пределы предписанной ему сталинской формулы как языка на «киевско-полтавской» основе — он в разной мере вобрал в себя богатейшую лексику и стилистику речевой жизни Подолии и Херсонщины, Волыни и Тернопольщины, Полесья и Приднепровья, Слобожанщины и Донеччины, Буковины и Приднестровья, Закарпатья и... конечно же, «злосчастной» Галичины. Все это и стало тем, что люди глухие к слову, люди, в лексиконе которых — 200—300 слов, люди, предпочитающие обходиться без украинского языка, люди, стоящие в сторонке и т.д., — и называют «уродованием» будто бы дорогого им украинского языка на «галицкий» манер. (Таких людей нет нужды искать в Москве, их предостаточно и в Украине: есть всю жизнь прожившие среди нас и не удосужившиеся усвоить хотя бы десяток-другой украинских слов: да и зачем, если мы, свободно владеющие русским языком, охотно их выручаем, переходя на русский — кто из широко понимаемого доброжелательства, кто из боязни прослыть националистами, «русофобами», а то и фашистами — в последнее время этот ярлык особенно вошел в моду, и его лепят отнюдь не на заезжие и доморослые бритые лбы.)
В заключение «языковой» темы еще одно замечание. Столь же понаслышке, как и о галицком уродовании украинского языка, толкуют и о невозможности излагать на нем разные сложные современные материи. Что тут скажешь? Посоветовать прочитать труды и учебники на украинском языке по кибернетике, математике, биологии и т.д.? Назвать сотни (подчеркиваю: СОТНИ! Только по программе «Гуманитарная классика» Международного фонда «Відродження» = 500) переводов на украинский язык произведений мировой культурологии, политологии, философии, социологии, юриспруденции, экономической и финансовой мысли и т.д.? (Вот самый свежий пример: буквально на днях издательство «Дух і Літера» напечатало в украинском переводе перый том капитального труда французских философов «Європейський словник філософій. Лексикон неперекладностей» — «Европейский словарь философий. Лексикон непереводимостей»: лексико-семантический анализ труднопереводимых философских категорий. Его еще нет в переводе ни на русский, ни на какой-либо иной язык. Украинцы первые. А вы говорите...)
А ведь украинских переводов (как и изданий украинских авторов) могло бы быть гораздо больше, если бы Украинское государство их поддерживало, не столь великодушно уступая это широкое поле деятельности немногочисленным спонсорам и меценатам. Но самая большая беда — украинские книги издаются малыми тиражами и не могут составить конкуренцию огромному потоку русскоязычной продукции (сразу должен оговориться: мы рады хорошей русской книге, но далеко не все, что на русском языке, радует. Как и на украинском, естественно). Так что мнимая «неразвитость» украинского языка — это не проблема самого языка, а проблема недостатка культуры у его недоброжелателей.
Столь же понаслышке, как и о «неразвитости» украинского языка, судят и о «провинциализме» украинской культуры. Мне кажется, следует различать понятия: «провинциализм культуры» и «провинциализм в культуре». В любой национальной культуре, если брать ее во всем реальном объеме, провинциализма предостаточно. В украинской он, в силу известных обстоятельств, просматривается явственнее, чем, скажем, в русской, и налагает на нее более тяжкую печать. Но назвать украинскую культуру провинциальной — не просто неуважительно, но и некорректно, некомпетентно. На протяжении веков в ней создавались ценности далеко не провинциальной меры — есть ли нужда называть многие шедевры литературы, музыки, живописи, театральной и исполнительской культуры? Имена мыслителей, изобретателей, ученых, поэтов, прозаиков, живописцев, композиторов, актеров, певцов? И сегодня у нас есть явления высокой культуры. Но они часто затмеваются преобладающей посредственностью. Так бывает не только у нас. Вспомните, что во времена Пушкина и Гоголя гораздо большим успехом пользовались Бенедиктов и Кукольник. Сегодня у нас, как и у вас, нет Пушкина и Гоголя, но есть яркоталантливые поэты и прозаики, художники и композиторы, открывающие и утверждающие новые пути в творческой культуре. Они противостоят стихии провинциализма и догматам воинствующего консерватизма (хотя здравый консерватизм — тоже один из важных устоев всякой культуры). Бывает и такое, что силы неравны (достаточно знать историю Украины, чтобы видеть, как ее и культуру ее народа вталкивали в провинциальные рамки), но все-таки это противостояние давало и дает здоровые плоды. Наконец: право на историческое существование национальные культуры получают не благодаря своим масштабам, а благодаря своей уникальности. Скажем, чешская или финская национальные культуры по своим масштабам несравнимы с русской или английской, но они создали ценности, которых нет ни в русской, ни в английской, ни в какой-либо иной. Табель о рангах тут неприменим.
