Музеем украинской сельской архитектуры ХIХ века называют дом 92-летней Клавдии Михайловны Паюк из села Волынь-2 на Хмельнитчине. Музей под открытым небом. Под крышей. С двумя маленькими окошками и дверями, которые закрываются на щеколду. Подобной хаты ни в Волыни-2, ни у близких и дальних от нее селах уже давно нет. Когда-то объявившие войну дворцам и победившие, отдохнув, выступили в поход против таких хат. И достигли определенных успехов. Однако хату Клавдии Паюк почему-то обошли.
— На мой век хватит, — считает приветливая Клавдия Михайловна (на здоровье женщина не ропщет) и обращает внимание на тот досадный факт, что «с одной стороны крыша протекает». — Старая хата, еще свекор поставил.
Была баба Клава невесткой: «Когда переступила этот порог, то хате уже было с полсотни лет». За этот долгий период хата вросла в землю так, что и завалинки не стало. Завалинка же, чтобы вы знали, — это, так сказать, обязательный архитектурный элемент вдоль стен снаружи. Имела прикладное значение. «І дід, і баба у неділю на призьбі вдвох гарненько сиділи, в белых сорочках», — цитируя Шевченко, объясняют составители словаря. И ее, бабы Клавы, свекор со свекровью так же сидели в святое воскресенье, отдыхая от трудов праведных. Ушли в небытие, а за ними и архитектурный элемент.
Давно уже так не строят, как когда-то. Туда же, в небытие, ушла и толока. «Обычай такой был — толокой хату ставили. Собирались родственники, близкие и знакомые. Замес из глины и соломы делали, и обмазывали стены этой глиной. Делали и пели. Не за деньги, а за угощение», — рассказывает баба Клава.
Река времени относит в безвесть старые традиции и обычаи. На их место приходят современные методы строительства жилья. Стены — из заводского кирпича. Крыши — шиферные или из жести. Казалось бы, не за чем слезы лить. Однако как-то щемит в груди и грустно на сердце здесь, под крышей, где доживает свой век Клавдия Паюк.
«Как была молодой и резвой, то становилась на стул, потолок белила», — вспоминает баба Клава. Года склонили бабу и «приземлили» потолок, где в матице — крючок, на котором качалась колыбель. Четыре поколения одного рода выкачивались под этим потолком. На покутье — образа под рушниками. «Вон там, на печи, вышивала», — показывает баба на еще меньшие, чем те два, окошечка над огромной, чуть ли не во всю половину хаты, печью с лежанкой. Она и до сих пор варит еду в печи.
Над широкими деревянными лавками у стен — горшки, банки, миски, тарелки, яблоки, груши, кочаны кукурузы. Рядом — застелена домотканным полотном кровать, где гора вышитых подушек: большие, меньшие, еще меньшие и самые маленькие. Влажный воздух настоян подмазанным полом, августовскими плодами, грибами, сваренной в печи ухой, хворостом, огнем, старым деревом, сеном, травами...
Баба радуется, что сама посадила и окучила картошку на огороде за хатой, что выросли столовая свекла, морковь, фасоль. Не сомневается в том, что все выращенное соберет, сама обложит снаружи стены хаты кукурузными стеблями — чтобы не мерзнуть зимой.
— Не думайте, что дети или внуки забыли о бабе Клаве. Говорят: идите к нам — обеспечим спокойную старость. Но еще сама себя могу содержать, — говорит.
Не оставит хату, из которой провожала на войну дорогого мужа, но «назад» не дождалась, откуда ходила на рядочки колхозной свеклы, где встречала сватов, справляла свадьбу своим дочерям, радовалась, грустила, но в отчаяние не впадала никогда.
...Иду, оглядываясь на хату, которая словно забрела с позапрошлого века, но вписалась в более современные пейзажи Волыни-2. Пусть еще долго стоит.
