Дибров, пожалуй, — один из самых ярких и противоречивых персонажей постсоветского ТВ. Только он мог с таким искренним и неподдельным интересом проживать со своими героями огромную жизнь за час эфира «Антропологии» на НТВ. Только он мог вдруг заплакать в программе у Сорокиной, когда решалась судьба канала времен Евгения Киселева...
Когда однажды ведущий «Серебряного шара» Виталий Яковлевич Вульф на мой вопрос о Диброве пожал плечами: «Слишком провинциален», я даже обиделась. Вспомнила разговор позже, когда Дмитрий дурным голосом вдруг запел «Ром и пепси-колу», нещадно эксплуатируя на бек-вокале любимого друга Чижа.
Сейчас он — продюсер ночного вещания на ОРТ. Вещания, которое поражает количеством новомодных эфирных и дизайнерских наворотов, буржуазным шиком и… отсутствием теплого, щемящего дибровского взгляда. В одну реку не войдешь дважды.
Мы познакомились на одном из телевизионных фестивалей в Ялте. У меня «заартачился» диктофон, Дмитрий был благодушен, разговорчив и чуть-чуть подшофе. Девушки слетались на его белые одежды, как мухи на мед и активно фотографировались с кумиром. Интервью пришлось отложить на завтра.
А назавтра он явился в жаркий полдень в бейсболке, темных брюках и теплой куртке мрачнее ночи, рычал на всех подскакивающих с микрофонами девушек-журналисток и повел меня куда-то в сторону моря. Я молча шла рядом. Положение спас «странный дедушка», — из тех, которые обязательно познакомятся с вами в чужом городе. Дедушка, мирно семеня рядом, торжественно вручил Дмитрию книжку «о полезных свойствах меда», написанную им же долгими зимними вечерами. Дибров тупо уставился на «чудодейственную книжечку». И тут меня обуяло безудержное веселье: теплая куртка, необоснованная истерика телезвезды, дедушка в соломенной шляпе — ну как не захихикать от сюрреализма происходящего? Неожиданно наш герой расслабился и стал хихикать вслед за мной.
Через три минуты мы тихо-мирно ели свои салаты, запивая их пивом и разговаривая о всякой всячине. Еще была свежа боль от произошедшего на НТВ. Дибров никак не мог успокоиться: то вспоминал, «какой был профессиональный коллектив и замечательные условия», то давал нелестные характеристики Парфенову, рассказывал о непростом характере Гуся (Гусинского).
«ВСЯ ИХ ЖИЗНЬ — ЭТО СЛУЖЕНИЕ НЕСУЩЕСТВУЮЩЕМУ»
— Конечно, то, что было на прежнем НТВ, уже не повторится ни в моей профессиональной биографии, ни в биографии моих коллег. Такая удача, такая ситуация бывает раз в жизни. Можно было реально и быстро воплощать любой интересный проект, любую жизнеспособную идею. И я обижаюсь на Парфенова не потому, что он остался, а потому что он тем самым предал молодых ребят-коллег, которые на нас рассчитывали и нам поверили. И мы знаем за какую сумму он это сделал.
— Так и продолжаете жить с обидой?
— Да нет, это не обида в банальном смысле слова. У меня сейчас другие проекты, другие заботы, другие мысли. Просто заговорили — и заболело, как шрам на погоду.
— А не обидно другое: ваша профессиональная жизнь складывается таким образом, что вы придумываете новый проект, а потом плодами успеха пользуются другие? Как было, например, с «Времечком».
— (Оживленно.) А ты помнишь, что это я придумал с Левой? (Имеется в виду Лев Новоженов. — Авт.
). Молодец! Мы первые сумели показать и доказать, что интересней для зрителя — не паркет, не Кремль, а жизнь его соседа или соседки, сослуживцев. Потому что это и есть территория подлинных человеческих ценностей. И правда, и ложь на этой территории особенно прозрачны.
— Дима, судьба сегодняшних сорокалетних в чем-то схожа. Это поколение хлебнуло в полной мере то, что называется «кардинальным изменением жизненных ценностей». Поэтому, наверное, независимо от сегодняшней жизненной успешности, в рассуждениях многих так много горечи и, как ни странно, инфантильности, наивности. Как будто все скопом вернулись с необъявленной войны. Все это есть и в вас…
— Я бы не сказал, что так можно сказать обо всех. Мы уже говорили, что в мире всегда существует определенная пропорциональность — 20 на 80. Умных и глупых, талантливых и бездарных, сильных и слабых. Я отношу себя к 20%. Вот эти 20 действительно вернулись с войны. Спросишь, с какой? На свете всегда идет одна и та же война, которую я называю «войной с климаксом», с милыми людьми, которые сидят в правительстве, банках и учреждениях. Все они одним миром мазаны — наделены мировоззрением, которое сковывает человеческую волю к созиданию. Они ненавидят тех, кто не хочет жить, как они. Вся их жизнь — это служение несуществующему школьному учителю, виртуальному завучу, в поисках хорошей оценки. И так до седых волос. Их фетиш — правила хорошего тона.
ИЗ НАБЛЮДЕНИЙ АВТОРА
Образ строгого и нелюбимого учителя — одна из постоянных тем Диброва. Стремление быть всегда хорошим он считает смертным грехом и в качестве альтернативного поведения приводит героев любимого с детства фильма «Генералы песчаных карьеров».
— Не слишком ли романтичен для сорокалетнего человека образ бунтовщика?
— У всякого, кто смотрел мои скромные передачи, есть ответ на этот вопрос. И потом, 40 лет — это не аргумент. Я не вижу между собой 17-летним и собой сегодняшним большой разницы.
— Неужто между благополучным московским светским львом и 15-летним мальчиком из Ростова — никакой разницы?
— Да Бога ради! Просто тогда я пил портвейн за 62 копейки, а сегодня — коньяк по несколько другой цене. Ты права, что в те времена мы ненавидели совок. Но его ведь ненавидели все, включая его создателей. Но и сегодня не лучше. Сегодня подростки, как и мы когда-то, так же остро и болезненно чувствуют разницу между существом и существованием. Что может быть страшнее для нормального человека? Правда, не каждому это дано… Но тем, кому дано, система никогда не простит автономности, «отдельности» и прикручивает так, что мало не покажется. Я уж навидался таких историй.
«ПОСЛЕ 25 ЛЕТ НЕ НУЖНО СПРАШИВАТЬ СОВЕТОВ У ВЕЛИКИХ...»
— Когда-то вы удивили меня заявлением, что не читаете книг, ибо человек не обязан читать после 25 лет.
— Я и сейчас так считаю. С 16 до 25 нужно прочесть примерно такое же количество книжек, какое в этом возрасте мы не пропускаем количество юбок.
— Хм... Дима, сравнение не выдерживает никакой критики: или юбок было какое-то несметное количество, или книжек маловато...
— (Хохочет) Давай считать, что юбок. А если серьезно, то после 25 лет не нужно спрашивать советов у великих. Нужно самостоятельно искать ответы и определиться с маршрутами, по которым двигаешься по жизни. Опыт — это очень личная история.
— А «жизненный опыт» — реальная вещь, если учитывать, что на протяжении жизни мы продолжаем совершать одни и те же ошибки?
— В принципе, ты права. Но, мне кажется, это не трагично. Не следует бояться наказания, если ты живешь в полную силу. Бойся только одного в жизни — скуки! Это самое страшное: скука и пустота! Тут у каждого свой рецепт: у кого Чарли Чаплин, у кого — «Битлз».
— У вас, конечно, музыка...
— Да! И еще Интернет. И то, и другое дарит бесконечный мир, где ты можешь бродить, забыв об усталости, горечи, поражениях и комплексах. Музыка и Интернет — это то, что нас объединяет.
«МОИ БРАКИ И РОМАНЫ — ОЧЕНЬ ЧЕСТНЫЕ ИСТОРИИ»
— Дима, вы человек, который даже несколько демонстративно, и с экрана, и в газетных интервью, декларирует отношения без насилия, любовь без страха. А возможно ли одно без другого?
— А вы когда любите, вам страшно?
— Иногда.
— Правда? Это странно. Тогда какой смысл? Мне всегда казалось, что любовь — единственное чувство, которое уничтожает страх перед будущим и боль из-за прошлого.
ИЗ НАБЛЮДЕНИЙ АВТОРА
Дмитрий действительно искренне и беззаветно любит женщин. Но в его рассуждениях о них, стремлении появляться публично каждый раз с новыми девушками есть что-то демонстративное, словно есть нечто, что бы он хотел скрыть не только от других, но и от себя. «Никто не может помешать человеку сделать то, что он хочет. В этом пафос сексуальной революции», — говорит он слишком горячо для истины, в которую верит безоговорочно. Он ассоциирует себя с Жюльеном Сорелем: первая его любовь утверждала, что он чрезвычайно похож на этого молодого француза. И внезапно проговаривается: «Я испытываю жесточайшую тоску не по женщинам, а по Женщине».
— У вас было несколько браков и множество романов. Они заканчивались в тот день, когда вы начинали ощущать этот самый дефицит радости? Или человек вашего типа в принципе не может быть долго с одной женщиной?
— (Обиженно) Почему «не могут»?! Могут! Я же не по два дня был с ними, а по несколько лет. По- моему, все это — очень честные истории. (Горячо.) Наташа, здесь нет никакой трагедии, что люди расстаются! Остается прекрасная память. А потом все эти мужские похождения — в большей мере сказки. Самый активный период по части романов — от 20 до 30 лет. После 30 лет любовь к женщине — это подарок судьбы. Но никогда не думай «чем это закончится?» Ибо как только возникают у тебя такие мысли, вставай и уходи: это начало конца.
— Во всех интервью вы подчеркиваете, что любите умных женщин, но публично появляетесь с молодыми девушками, мало напоминающими ваши вербальные идеалы.
— Обижаете! Я правда никогда ничего не имел с дурами. У меня бы, наверное, физически ничего не получилось. Одного тела недостаточно. Мне кажется, ориентироваться на женщину, как на тело, — это уничтожение человеческой природы. Среди людей есть столько и красивых, и умных одновременно, что вовсе не обязательно постоянно решать сомнительную дилемму: красивая или умная?
