Проще всего назвать гуаши Анатолия Тертычного «нарисованными притчами». Определение, которое преобрело в последнее время огромную популярность и, как следствие, затертое до банальности, здесь все-таки уместнее любых других, хотя и не совсем точно. Притча предполагает сюжет. Гуаши Анатолия Тертычного, по сути, бессюжетны. Назвать запечатленное им пространство-время «первозданным» тоже не получится — взаимоотношение его персонажей часто усложнены и переусложненными нюансами и ассоциациями, которые могли быть привнесены только современностью. Так, невозможно отделаться от мысли, что «Долгий дождь» и «Женщина с вуалью» — тени «Ста лет одиночества» Маркеса. Кстати, одиночество, безысходное или таящее на самом дне крохотную надежду, является, похоже, излюбленной темой Анатолия Тертычного («Одинокая мать», «Ожидание» и даже «Покинутые цветы»). Иногда проскальзывает даже «актуальность», отсылка к совсем недавнему и еще остро памятному «вчера» — во всяком случае, несомненна возможность и такого «прочтения» («Затмение солнца», «Ливень на полоныне»). Однако общее настроение значительности будничного, скрытая символичность событий и тайная торжественность обычных жестов — из мира притч. В общем, правильнее было бы сказать так: мир гуашей Анатолия Тертычного — это мир притчи. Или иначе: сфера его творчества — это сфера притчи. Тот «праматериал», из которого притчу можно (и, возможно, следует) вычленить — даже если это только «Осенние куски земли».
