Загадочный и, как всегда, неожиданный Иван Марчук появился в серии «Взгляд в вечность» в рамках его персональной выставки «Витівки творчого Духа». Экспозиция объединила несколько циклов из творчества неутомимого модерниста и представляет также некоторые полотна более ранних периодов: «Белая планета», «Выходят мечты из берегов», «Голос моей души» и другие.
Работы нового цикла действительно новаторские в творчестве художника. Не выходя за рамки авторского стиля художника, они образуют новую веху в творчестве художника. Иван Марчук обращается к ярким локальным цветам, что после серо-белого цикла «Белая планета» стало неожиданностью. Его мелкие детали стволов и целых микроскопических измельченных миров расширились до галактических пространств, творимых объемными волнами, завитками, ломаными линиями.
Творческие достижения художника, казалось бы, могли охладить настойчивость мастера, когда по сути все возможные вершины достигнуты — чего же добиваться еще? Он лауреат Национальной премии Украины им. Т. Шевченко и единственный украинец, который в 2007 году попал в список 100 гениев мира по версии одной из известных консалтинговых компаний. Именно этого известного украинца Международная академия современного искусства в Риме приняла в ряды «Золотой гильдии», объединяющей всего 51 художника мира. Однако все эти награды для художника существуют где-то в параллельном мире, а в пространстве его бытия есть только труд творческий, настойчивый и всесильный. Впрочем, об этой своей планете творчества и всех впечатлениях, которые он переживает в современном обществе, Иван Марчук рассказал «Дню» в эксклюзивном интервью.
— Что послужило толчком для создания нового цикл?
— Я давно уже отвык от понятия поиска вдохновения. Все, к чему сводится мое вдохновение, — это моя ненасытность. Хочу не хочу, а должен работать, работать и работать. Потому что, хочу всегда видеть что-то новое. Казалось бы, уже есть десять разных Марчуков (это без учета производных от него) уже можно и успокоиться, но я опять иду в мастерскую и постоянно думаю, чего я еще не сделал? И додумался до того, что решил создать что-то кардинально новое. Я так подумал: «порежу» галактику на разные куски, и в мастерской, насколько мне позволяет место, буду рисовать те миры. Если даже все эти картины собрать в кучу, как мозаику, они заиграют. Хотя они все разные, однако они, как близнецы, у них одна стилистика и одно исполнение. Художники интересуются, как я это делаю, спрашивают, не из пульверизатора ли я работаю. Однако так «надуть» форму можно только моим методом, потому что плоское — это не то! Потому что мир трехмерный и искусство должно нести объем.
— Кажется, вы видите больше, чем трехмерный мир?
— Я не знаю, что я вижу. Я вожу по холсту кистью, как дирижер своей палочкой. Но когда у него выходят звуки, у меня — цвет и форма. И выходит отдельный мир, а затем уже наблюдаю, что я такое сделал. Выношу на холст то, что никто не видит, что в карман не положишь, а соответственно — тебя никто не обманет.
— Существует ли в таком случае в вашем творчестве дилемма между содержанием и формой?
— Многие искусствоведы не знают, как ко мне подходить, потому что я разрушил все традиции. Эти, признанные в искусстве школы, все эти «измы», я не имею в виду академизм, а все новейшие направления. Просто мне нужно было создать свой стиль, свои цвета, все, чтобы найти себя. Все мои холсты наполнены одним содержанием — голосом моей души. У меня даже пейзажи похожи на ассоциативные новеллы. Это не просто пейзажи, они побуждают думать, думать и писать целые новеллы. А именно с голоса моей души я начинал — это содержание творчества. На сегодня это является деревом — стволом, а все марчуки и марчучки — это ветви этого ствола. И в настоящее время уже десятая ветвь на дереве проросла новым циклом. Возможно, еще можно какую-то веточку, кроме искусства, внести в то дерево, однако на все другое у меня нет времени.
— Иван Степанович, где вам лучше всего творить?
— Лучше всего всё-таки в Америке и в Австралии. Эти периоды на мое творчество имели значительное влияние. Еще с 1975 года я решал, хочу я удрать из Киева или нет. Но в конечном итоге пресс в 20 лет стал нестерпим. Я колебался долго и из-за этого, думаю, потерял только время, потому что мои друзья уехали сразу же еще в 1960-х. А затем они мне говорили: «Иван, не насилуй свою волю», и я подумал, что действительно — не буду. Только, когда выдалась возможность, я рванул куда подальше — в Австралию. Я просто должен был уехать, потому что столько накопилось травм — нравственных и психологических, — что уже не было сил. Постоянные «запрещённый», «ненужный»... Я хотел творить и работать, а для этого нужно было ощущать какой-то комфорт. Помню свою главную фразу в те годы: «Я очень хочу хотеть работать». Здесь я уже не хотел. Когда я поехал в Америку, этот вопрос был снят.
— А что именно послужило толчком к пробуждению?
— Понимаете, само изменение обстановки уже достаточно хорошо влияет на меня. Даже когда я жил в Киеве в советские времена, ежемесячно дважды садился в самолет и летел — в Тернополь, Львов, Ужгород, Прибалтику, Москву. Это всегда давало мне допинг, два-три дня — и я оживал. Но на Западе есть и другая специфика, там нужно думать, как выживать. О! Это главнее всего. Если ты художник и нигде не работаешь, то должен надеяться только на свои работы. И здесь я включил, как говорят, все свои регистры, и с шести часов до одиннадцати установил свой рабочий день. Язык я так и не выучил, потому что времени было жалко. Я радовался тому, что сам себе принадлежал. Никто не имеет права мне на ногу наступить или что-то плохое сказать. Я имел абсолютный, полный позитив. И это насколько разительно отличалось от Киева, как тогда, так и в настоящий момент, куда ни пойдешь — у нас везде негатив.
— Вы жалеете, что вернулись?
— Я глупо сделал, что вернулся. Мне нужно поменять дислокацию.
— Как вы считаете, есть ли у украинского искусства будущее в мире?
— Есть одно творчество, музейное, куда меня никогда не пустят (и не нужно), а есть другое творчество — общее украинское, где работают мастера мирового класса. В каждой области есть свои самородки. Считаю, что в украинском современном искусстве все в порядке. Например, если бы мы взяли 100 лучших художников и пустили их в мир на два-три года, то имели бы целую плеяду всемирно известных творцов, тогда бы наши государственные деятели увидели бы, как можно из страны создать сильное государство. Сегодня они не знают, потому что не хотят знать. Над нами смеются, на нас плюют, а у нас столько талантов. Слава Богу, большинство талантов, оставляя страну, находят лучшую судьбу. Как по мне художники-стержни: Любомир Медвидь, Борис Петренко, Борис Плаксий, которому я в его 60 лет помог сделать первую выставку, за которую он получил премию.
— Что же сегодня можно сделать, чтобы изменить ситуацию?
— Нужно, чтобы художники сами надеялись на себя, то есть открывать Дома творчества, во всем мире они есть. А также должно быть поощрение со стороны государства. В мире есть группы художников, объединенные по разным критериям по сюжетам, по технике — они группируются и потому добиваются многого. У нас этого нет, потому что краеугольный камень — зависть. И ее нельзя ничем искоренить, никаким каленым железом. И потому мы страдаем, и будем страдать, пока эта земля не выживет их. В Америке такого нет. За 12 лет — просто рай, никто мне не завидует. И там каждый человек чувствует себя гордо. Наши правители переполнены не гордостью, а гордыней.
