Посреди рабочей недели в столичном театре Русской драмы им. Леси Украинки — премьерный «Вишневый сад» Антона Чехова. В центральном проходе партера приставные стулья празднично стройнят походку зрителей. Палубы ярусов дышат взволнованным ожиданием отплытия нового ковчега кумиров, из-под потолка светятся гроздья пытливых студенческих глаз. Появление артистов Валентина Шестопалова и Татьяны Назаровой зал встречает аплодисментами позвонче тех, что услаждают слух гастрольных героев.
По ходу спектакля море смеха, островки сочувственных вздохов, айсберги красноречивого молчания. Гавань финала моросит слезами... И, наконец, точка предназначения — внутренний мир всех, кто вдохнул присутствие Антона Павловича Чехова в этот вечер в сценозале или залосцене, вновь закачался, как земля под ногами у сошедшего с корабля путешественника.
Прийти на ранний, а не, как подобает коллегам, устоявшийся десятью показами спектакль, меня подстегнули газетные публикации. Кроме естественного желания авторов самовыражаться, меня заинтриговала тяга к сравнению нового прочтения с виденным ранее или знаемым из романа жизни этой комедии А.П. Чехова. Швартовые канаты памяти порою приближают к берегам режиссерского замысла и соединяют с живущими по его законам артисто-ролями.
Постановщик спектакля народный артист Латвийской ССР Аркадий Кац декларирует: «Жесткие конструкции, радикальные решения и просто излишнее усердие не для Чехова... работает только доверие к избранному актеру».
И действительно, принцип дедраматизации, наиболее ярко выраженный Чеховым в этой последней его пьесе, разовьют в постдраматическом театре наследники его пера С. Беккет, Э. Ионеско.
И все-таки идея, не в качестве традиционного «того, ради чего», а как главное волнение спектакля внятна, актуальна и энергоемка для всех персонажей без исключения — эмиграция из действительности.
Ритуально целуясь, клянясь в любви к Родине и волнуясь в унисон с родными и близкими, Раневская-Назарова присутствуя отсутствует. Бал, затеянный во время торгов по продаже имения, конечно же, несвоевременен, но лучше убежать в него. Воспоминания об утонувшем сыне, любимой маме, беспечном детстве и цветущем саде, словно фантомные боли, овладевают ею лишь на мгновенья. Но как же красиво Раневская-Назарова страдает! Даже родные и брат, убедившись, что ни денег, ни планов спасенья сада у нее нет, тоже начинают с приторной слезой страдать от его укора красотой цветения, обильным урожаем и полнотой служения. Деловитость ухода из проданного имения, продуманный сбор вещей и план проедания вырученных денег являют женщину, исполненную предвкушением себя настоящей.
И только бездонно горький и картинный взгляд дамы в изысканном платье для похорон на прощанье.
Горящие в закатном зареве ветви сада прощально взмахивают, и обезглавленная птица былой жизни улетает в небытие, унося с собой словно засохшие на дереве жизни портреты предков (художник — Татьяна Швец).
Прощальный монолог забытого Фирса под учащающийся пульс рубки сада задыхается в спустившийся мгле...
Вспомнился спектакль Анатолия Эфроса в Московском театре драмы и комедии на Таганке, действие которого художник Валерий Левенталь поместил в место, похожее на кладбище, а в финале однозначно пригожее для тихого ухода уснувшего у порога брошенного дома слуги. Фирс Готлиба Ронинсона все понимал, но ничего высказать не мог, да и что говорить, разве не ясно — все пришло расцвесть и умереть. Фирс Валентина Шестопалова по-родственному строит, журит и опекает состарившихся детей, его молодой коллега Яша (Вячеслав Николенко), с Раневской познавший сладость эмигрантской жизни, их же тихо осмеивает и обворовывает.
Хозяин новой жизни Лопахин (Владимир Ращук) эмигрирует из холопского происхождения, правда, шампанское разливает в граненые стаканы и наивно полагает, что из дачников, которым он будет продавать вишневый сад по частям, получатся хозяева. Дача — то ведь тоже эмиграция, правда, ненадолго и недалеко. Его ухаживания за заточившей себя в содержании имения Варей (Наталья Доля) — пристрелка к ухаживанию за настоящей барыней. А Варя уж и жестов от него нахваталась, и могла бы оставаться хозяйкой при нем, да только нет в этом восторга служения другим, а без него спасенье — эмиграция в монастырь, чтобы служить Одному. Как раз то служение и есть трапом к действительности, и как смысл существования его на свой лад декларирует Петя Трофимов (Виктор Семирозуменко), Симеонов-Пищик (Виктор Алдошин), Шарлота (Ольга Когут), Епиходов (Андрей Пономаренко), Дуняша (Елена Червоненко), Аня (Ольга Олексий) да только смысл служения то ли очень мелкий, толи совсем потерялся, так же, как секрет сушения вишни.
Говорящий тостами Гаев (Александр Гетманский) — человек без смысла, рассыпчато-любезный, рассыпчато-полезный, рассыпчато-разумный.
Рассыпчатая жизнь, осыпающаяся засохшими смыслами! Пустыня духа в океане жизни! Бежать или эмигрировать в себя? Остаться здесь, но быть не здесь?
Вспомнился «Вишневый сад» француза Роже Планшона. Все персонажи в белых костюмах, в белых креслах, на белых стульях, за белым столом с белым самоваром тонут в погребальной метели белых лепестков. Звук лопнувшей струны вливается в поминальный звон колоколов.
Во всех виденных мною спектаклях этот звук и появляющийся после него в имении Прохожий, которому безденежная Раневская дает золотой, был тревожным звоном авральной рынды, призывающим не проглядеть прототип надвигающейся катастрофы.
В «Вишневом саде» англичанина Питера Брука прохожим оказывался замурзанный рабочий с внушительных размеров гаечным ключом и выкрученными из железнодорожного полотна болтами. От его пролетарского взгляда цепенели все, Раневская откупалась золотым.
В спектакле Национального академического театра русской драмы им. Леси Украинки Прохожий (Олег Замятин) — спившийся интеллигент. От такого не откупишься, можно только оттянуть следующий визит величиной подачки.
Словом, за внешней легкостью премьерного спектакля весьма отчетливо просматриваются сигналы маяка спасительного смысла. Обилие придумок и приспособлений, призванных поддерживать баланс комического, со временем органично срастутся с артистами, роли заматереют и такой желанный критиками концепт покажет свои мускулы.
Раневская и Гаев прощаются со своим садом, втиснувшись в школьную парту. Подумалось: уроки, которые преподносит нам сегодняшняя жизнь, вдохновляют сажать деревья в саду будущего — или ну его...
