Выставка, привезенная Маковым в Днепропетровск, называется «Сад. Фрагменты». Художник поясняет: сад — это место между мечтой и реальностью. «Сад — это не описание радужных надежд, а попытка изобразить тот мир, в котором я существую сейчас», — говорит он.
На открытие выставки Павел Маков на несколько минут задержался — выгуливал лабрадора Еву, которая ездит с хозяином по всей Украине. Этой же собаке посвящено несколько привезенных картин, в частности «Розарий для Евы». «Да-да, это для нее, чтобы она порадовалась», — улыбается автор.
— Еву мне подарили на 50-летие жена и сын. Она со мной везде ездит. Лабрадоры — очень умные и добрые собаки, хотелось бы, чтобы все люди были такими.
— Вас называют одним из самых дорогих художников Украины...
— Термин «самый дорогой», к сожалению, придуман вашими коллегами. Более того, он взят с потолка, потому что есть авторы, работы которых стоят намного дороже, чем мои. Термин «самый дорогой» порожден современной ситуацией в целом, потому что все подвержено инициализации и любой протест в современном искусстве уже никто не оспаривает, его покупают. И ваш протест становится товаром. В результате протест превращается в гамбургер. Вы хотели бросить в лицо, а его съели. И вы при этом заработали. В этом смысле отношение художника и общества резко изменились. То, что я живу в провинции, в городе Харькове, я считаю плюсом, потому что это позволяет оставаться самим собой. Публичность — она порой смешивает вас с тем, с чем не хотелось бы смешиваться.
— Чем вы зарабатывали на жизнь до того, как ваши работы начали покупать?
— Одно время я работал мастером-печатником, потом преподавал, а потом потихоньку, начиная с 1990-го года, у меня стали приобретать работы. Первые работы купил Сумской художественный музей, за три рисунка в 1989 году он мне заплатил 800 рублей! Я себя почувствовал миллионером!
— Ваши работы находятся во многих музеях. Это льстит?
— Конечно, ну если у вас в 33 года Третьяковка покупает четыре работы... Это не то чтобы льстит — это убеждает в правильности выбранного пути. Потому что у вас еще совсем ничего нет, а Третьяковка берет и покупает... Это помогает пережить депрессии и сомнения в себе.
— Расскажите об офорте «1000 лет независимости». Он ярко выделяется изо всей выставки.
— Я нашел во Львове старый альбом чертежей. Они в основном индустриальны и по-своему утопичны. А шесть домов, которые изображены на офорте, — это типичные дома, я возле таких каждый раз проезжаю по дороге домой. Это совхозные дома по восемь квартир. Они имеют очень жалкий вид. Это своеобразный символ страны, в которой мы живем.
— Какой у вас любимый цвет?
— Черный и белый. Я вообще мыслю не цветом. Художников, воспринимающих мир цветом, очень мало. Я знаю единицы: Матисс, Рублев... А тот же Пикассо — это форма, структура... Легко проверить: уберите из произведений Матисса цвет — и у вас почти ничего не останется, там цвет создает основу. Это высший изобразительный талант. А если убрать цвет у Пикассо — почти ничего не изменится. А в моих работах вообще нет цвета.
— Вы родились и выросли в Петербурге. Чувствуете себя питерцем?
— Нет. Дом, где я родился, уничтожен еще советской властью, бабушку переселили в однокомнатную квартиру. Я чистой воды номада. Я перекати-поле, хоть и остановился в Харькове. Но на самом деле я человек без места, и переживаю это очень глубоко. Потому что родина — это не Петербург, это не Россия, это дом, в котором ты вырос. А его нет. В восемнадцать лет я даже пытался найти это место, но там новостройки, и даже место найти не удалось. А если это чувство родилось в мальчишке, которому еще далеко до ностальгии, то представьте, что у меня внутри происходит в 55 лет! Отсюда и все мои попытки это место выстроить, они отобразились в выставке. Я не петербуржец, и культура Питера мне не близка. Даже московские традиции мне ближе, чем петербургские.
— На днях в Киеве прошел показ Лилии Пустовит, основанный отчасти на ваших работах. Расскажите об этом.
— Мы с Лилией познакомились два года назад. Она очень хотела иметь мои работы в своей коллекции. Мы встретились и сразу нашли общий язык, появилась взаимная симпатия. И вот по прошествии двух лет Лилия сказала, что она хотела бы использовать элементы моих работ в своей коллекции. И я полностью предоставил ей авторские права на любые мои работы. Я прислал ей фрагменты нескольких работ, и на базе них была создана коллекция.
— Чьи картины висят у вас дома?
— В основном это мои коллеги. Это мой учитель Виталий Куликов, Саша Ройтбуд, Олег Тистол... В основном мы меняемся. Но когда есть возможность, я приобретаю работы.
— В одном из интервью вы резко высказались про Демиена Херста, чья выставка недавно была в PinchukArtCentre.
— Просто печатное интервью не передает эмоций. Я с большим уважением отношусь к Херсту. С другой стороны, я ему по-человечески не завидую, потому что на нем лежит огромное бремя ответственности. Для меня лично искусство — это дело достаточно камерное, для одного человека. Я нечасто сотрудничаю с кураторами и не участвую в групповых выставках потому, что мне как художнику это не нужно. Чтобы сказать то, что хочу, мне достаточно своей персональной выставки. А что касается Херста, на его плечах как работодателя висит громадная ответственность перед большим количеством людей, и в этом смысле я ему не завидую.
— Вы достаточно известны за рубежом. Не было желания уехать за границу?
— Художник из Украины не может быть известным за рубежом. Образно говоря, страны Украина на культурной карте мира не существует. Примерно 20 раз в своей жизни я получал большие международные награды. Несколько раз при этом мне публично, на сцене, приходилось объяснять, откуда я. Однажды я получил награду во Франции с пафосным названием «Принт третьего тысячелетия». И мне прислали два сертификата: на одном было написано «Paul Makov, Ukraine», а на другом — «Paul Makov, Russia». В 2000 году не могли никак разобраться в моей национальности и, чтоб не обидеть, прислали сертификаты и российскому Павлу Макову, и украинскому. Так, на всякий случай — какой больше понравится, тот и оставит. То, что Украины нет — это вопрос государственной политики, которая отсутствует. Все чиновники в Украине обладают крайне низким пониманием того, как нужно представлять Украину за рубежом. Они понимают, как нужно зарабатывать деньги, но абсолютно не понимают, что такое имидж страны. Вот Россия на культурной карте есть, Украины нет.
— Почему?
— Возьмем простой пример. Когда Путин понял, что для имиджа России важно, чтобы российское современное искусство свободно пересекало границы страны, ездило туда, возвращалось обратно, — он вызвал главного таможенника и сказал: чтобы границы были свободны. И все стало свободно. Я отнюдь не сторонник того, что творится в российской политике, но это разумный шаг. У нас до сих пор при вывозе произведения искусства снимают полную пошлину. То есть, чтобы вывезти свои картины, к примеру, на некоммерческую выставку в Пражский музей искусств, я должен заплатить пограничникам круглую сумму. Понятно, что мы никому не платим, я сворачиваю их в рулон, через знакомых чиновников берем справки о том, что это не искусство, а полное г..., стоит 20 гривен, вывозим это за границу, получаем там прекрасные отзывы в прессе и точно так же завозим назад. Потому что по другому замечательному украинскому закону, если выставка в Праге понравилась и ее захотели перевезти в Амстердам, и картины задержались за границей более чем на год, они отчуждаются от меня, как от собственника и становятся товаром. И при ввозе своей выставки я должен заплатить полную стоимость этого товара и пошлину на него. Как вам этот абсурд?
— Насколько для вас важно мнение публики о вашей работе? Вы рисовали бы, будучи на необитаемом острове?
— Этот вопрос задавали Матиссу, он ответил «Я не знаю, рисовал ли бы я картины, будучи на необитаемом острове». Искусство — вещь социальная. Мы с вами социальные животные, и без присутствия окружающих людей я, может быть, этим и не занимался бы. Честно. Потому что я это делаю для того, чтобы кто-то увидел и о чем-то подумал.
— А удовольствие от самого процесса?
— Оно присутствует, но если оно не подкрепляется обратной связью, то рано или поздно удовольствие от процесса надоест. Потому что если нет ответной реакции, то нет и внутреннего роста. Реакция публики заставляет тебя думать. Изначально любую картину я делаю для себя, но потом мне, безусловно, интересно, насколько это интересно другим.
— Вы выплескиваете какие-то эмоции во время работы над картинами?
— Вы знаете, это ощущает моя жена. Если я долго не был в мастерской, то ей со мной все труднее и труднее. В жизни иногда выплескивается негатив, а когда я работаю, он как бы перемалывается. И тогда я домой прихожу благостный, хороший...
— Учит ли чему-то искусство?
— Искусство — это антиоксидант. Он не исключает полностью, что ничего плохого не случится. Но для того, кто регулярно слушает классическую музыку, читает хорошие книги, ходит в музей, — уменьшается риск заболеть социальным раком, то есть стать плохим человеком.
— В чем-то похоже на религию...
— Не совсем. Религия учит, а искусство дает шанс подумать. Как только в искусстве начинается дидактика, которая есть в любой религии, оно перестает быть искусством.
